Что видно отсюда - Леки Марьяна (онлайн книги бесплатно полные .txt, .fb2) 📗
Она долго шла по деревне, дольше, чем, собственно, может длиться наша деревня, она не хотела меня будить, но была так счастлива всем тем простором, который она вдруг обрела, что в шесть часов утра уже не могла ждать дольше. Она вошла в будку телефона-автомата рядом с магазином. Над дверью магазина как раз зажглась, мерцая, неоновая надпись, а перед магазином уже стоял фургон поставщика.
Мы с Фредериком вскочили, когда зазвонил телефон, я испугалась, потому что знала: так рано телефон звонит только при внезапной смерти или при безотлагательной любви, а поскольку все, что было у любви безотлагательного, теперь лежало у меня на раскладном диване, я подумала: сейчас кто-то умер.
— Извини, что я тебя бужу, Луиза, — сказала моя мать. — Но я непременно должна тебе кое-что рассказать. Я оставила твоего отца, — сказала она. — Я теперь одна.
Она сказала это так взволнованно, как другие объявляют: «Я с кем-то познакомилась».
— Поздравляю, — сказала я.
— И я хотела тебе сказать, — она сделала глубокий вдох, — я хотела тебе сказать, что мне очень жаль, что я никогда не была по-настоящему в твоем распоряжении.
Я провела ладонью по лицу. С таким же успехом, я считала, моя мать могла бы извиниться за время года.
Чтобы хоть что-то сказать, я сказала:
— Ну что поделаешь.
Моя мать смотрела на фургон. Поставщик лавочника как раз втолкнул в магазин решетчатую каталку для продуктов в рост человека, закрытую серым брезентом, и остановился на полдороге, чтобы завязать шнурок. И если бы сейчас вдруг появилась Эльсбет и сказала бы: «Смотри-ка, Астрид, это похоже на серую, страшную стену стенаний, перед которой мы все когда-нибудь встанем на колени», то моя мать ответила бы ей: «Да, похоже на то».
— И с этим мне теперь жить, что ничего уже не поделаешь, — сказала она в трубку.
— Да, — сказала я, — мне тоже приходится так и делать. Уже довольно давно. И ничего, получается хорошо.
— Поспи еще немного, Луисхен, — сказала моя мать, а я и в самом деле очень хотела спать, Фредерик тоже, мы больше совершенно не хотели ждать документального фильма на потолке, но едва я легла, как телефон снова зазвонил, и опять это была не смерть, а любовь.
— Ну что опять? — спросила я.
— Это я, — сказал мой отец.
— Что-то случилось?
— Нет.
— Тогда почему ты звонишь в такую рань?
— Я не мог дозвониться до Астрид, — сказал мой отец, — и хотел тебе это сказать.
— Мне очень жаль, что я никогда не была по-настоящему в твоем распоряжении, — сказала я.
— Что? — удивился мой отец. — Ты же всегда была рядом.
— Это я так пошутила.
— Что-что? — не понял он. — Я тебя не очень хорошо понимаю, связь очень плохая. Вот что, вот что я хотел тебе сказать.
— Ты пьян?
— Да. Я хотел тебе сказать: мне пришлось тогда покинуть твою мать, у меня не было выбора. Нельзя все время быть с человеком, который постоянно думает, не оставить ли ему тебя.
— Ты действительно не поговорил с мамой?
— Нет, — кричал в трубку мой отец, — я же тебе сказал, я не смог до нее дозвониться.
— А почему ты хотел сказать это мне?
— Потому что я не мог дозвониться до твоей матери, — сказал он сквозь потрескиванье в трубке.
— До меня сейчас тоже не дозвониться, папа.
— Еще только одно, Луисхен, — сказал мой отец. — Когда люди в Сибири уходят в лес и там рассредотачиваются, то они с определенным интервалом перекликаются, называя имена других, а другие отзываются: да, я здесь; и тогда все знают, что никого не задрал сибирский медведь, а я вот теперь не могу дозвониться до Астрид.
— У меня сейчас как раз гость, — сказала я, — и это не сибирский медведь.
— О боже, Луиза, прости меня, я забыл, — сказал мой отец. — Сердечный привет.
Я положила трубку, вернулась в комнату, легла в кровать, натянула одеяло до подбородка и посмотрела на Фредерика.
— У тебя вид самого усталого человека на свете, — озабоченно сказал он.
— Мой отец не смог дозвониться до моей матери, потому что она его оставила, потому что он ее оставил, потому что она все время думала, не оставить ли ей его, — сказала я. — И передавал тебе сердечный привет.
— А они не могут оставить тебя в покое с этим? — спросил Фредерик и снова улегся. — Дай-ка мне твою руку.
Я сползла на край кровати и вытянула руку, ее длины оказалось достаточно, чтобы Фредерик мог взять мою ладонь. И так мы лежали.
— Поедем завтра в деревню? — спросила я.
— С удовольствием, — сказал Фредерик.
И мы так лежали, пока Фредерик снова не уснул, и тогда его ладонь выскользнула из моей.
Шестьдесят пять процентов
Мы с Фредериком сидели в моей машине, лил проливной дождь, «дворники» мотались по стеклу туда и сюда.
— Я почти ничего не вижу, — сказала я.
Фредерик нагнулся ко мне и вытер стекло рукавом свой куртки. По радио пели незнакомую песню. Я вспомнила свой список, с которым ходила по деревне, и подумала, что хорошо бы исполнить больше пунктов, чем новые брюки, которые я действительно купила. Я подалась вперед, совсем близко придвинувшись к ветровому стеклу, как будто мне надо было на нем что-то прочитать. Аляска спала на заднем сиденье и находила обстановку очень уютной.
— Дыши, Луиза, — попросил Фредерик и протер еще одну смотровую дыру на стекле.
Оптик тоже повадился говорить мне про дыхание с тех пор, как начал читать буддийские книги.
— Я и так непрерывно дышу всю мою жизнь, — сказала я.
Фредерик положил ладонь мне на живот.
— Да, но нужно вот досюда, — сказал он. — Нельзя дышать все время лишь поверхностно.
Сельма была права. Я что-то перепутала. Фредерик настиг меня не как судебный исполнитель или как инфаркт, и даже мой ступор согласно предписанию оставил меня в покое. Тут действует, думала я, высокоценное Здесь и Сейчас, о котором всегда говорит оптик. Здесь была я, хотя почти вообще ничего не видела, посреди Здесь и Сейчас вместо обычных Но и Если, и я взяла руку Фредерика, и тут раздался какой-то скрежет, и я была уверена, что это лопнул обруч, свалившись с моего сердца, но то был поршень.
Фредерик с номером телефона Сельмы побежал сквозь дождь к телефону-автомату, чтобы сообщить ей, что мы опаздываем, и попросить ее воспользоваться картой Всегерманского автоклуба ADAC, которая есть у оптика, и послать к нам механика. Я с Аляской оставалась в машине и вдруг заметила, что у меня промокли ноги. Я глянула вниз. Вокруг педалей сцепления, тормоза и газа образовалась глубокая лужа. Я посмотрела назад, между сиденьями, там тоже стояла вода. Я вышла и обошла с Аляской вокруг машины, сама не зная, чего я ищу.
Фредерик прибежал, насквозь мокрый, его кимоно под курткой прилипло к ногам. Я открыла дверцу машины и показала на пол. Фредерик перегнулся над водительским сиденьем:
— Как она сюда попала?
— Понятия не имею, — сказала я. — Она просто вдруг оказалась тут и все. И я вышла на всякий случай, из-за электричества.
Мы стояли у обочины на ноябрьском холоде, мокрые насквозь, и я думала о том, как оптик зачитывал мне и Сельме вслух, что в каждом моменте можно открыть и что-то хорошее. Я похлопала Фредерика по локтю и показала на асфальт:
— Погляди-ка, в луже разводы побежалости.
— Боюсь, что это масло, — сказал он.
Приехал механик, он был в очень хорошем настроении.
— О, да у вас еще и карнавал? — засмеялся он, указывая на кимоно Фредерика.
— Определенно, — сказал Фредерик, указывая в свою очередь на белый непромокаемый комбинезон механика, похожий на костюм биозащиты.
Механик осмотрел мотор:
— Тут ничего не поделаешь, — сказал он. — Задир поршня.
— А еще вода в машине на полу, — сказала я, — хотя кузов цел.
Механик поднял брови и с медлительностью, которая никак не подходила к погоде, обошел машину кругом. Он перепроверил стекла, крышу, дверцы. Потом лег под машину. Поскольку я думала про буддийские фразы оптика, я не спрашивала, нельзя ли побыстрее.
