Попутчики - Горенштейн Фридрих Наумович (книги без регистрации .txt) 📗
Однако ночью, не в Москву, не в Одессу, в Здолбунов Ровенской области едет из Бердичева публика деловая, крепкая, без детей и количеством поменьше. Она и за минуту, если надо, в вагон влезет. Поэтому поезд Киев — Здолбунов стоит в Бердичеве пятнадцать минут, иногда и дольше. Времени достаточно, и бердичевский пассажир ходит вдоль вагонов спокойно, с усмешечкой. Вот полезли в наш вагон. Сунулись и назад.
— Марусь, а що такоэ-э-э?
— Здесь темно, пульку не распишешь, и какой-то жлоб храпит.
Это о Чубинце так. Хорошо, что не слышал. Полез бы на них со своей палкой, и пришлось бы мне этим бердичевским евреям тридцатку в пульку проигрывать. Меньше не взяли бы, чтоб замять скандал. Если только власть не вмешивается, не становится на сторону противника, бердичевский еврей умеет постоять за себя. А на сторону Олеся Чубинца власть не станет, не тот случай.
Надо сказать, что втайне бердичевлянин любит свой обиженный, затравленный город, выискивает, кто из известных людей в нём родился и жил и какие известные события с ним связаны. Выискивает каждую мелочь. Думаю, если бы бердичевляне знали, что высшая точка юго-западной Авратынской возвышенности находится не в районе Киева, а в районе Бердичева, то, безусловно, этим бы гордились. Однако они этого не знают, возвышенность не гора, она повышается постепенно и охватывает многие сотни километров от Днепра до Припяти. В районе Бердичева находится лишь небольшой холм, именуемый почему-то Лысая гора, где традиционно, ещё с царских времён, расположены военные казармы.
Военных в Бердичеве всегда много. Это либо лейтенанты-женихи, либо полковники отставного возраста, которые, выйдя на пенсию, часто покупают себе домик на зелёных окраинных улицах и, картаво рассказывая об «еврейских кухочках», сами с удовольствием жрут бердичевских жирных кур и гусей. Смешной, постыдный город Бердичев, но много ли их, белоголовых, вернулось назад на морошку да клюкву, на подножный корм в свою родную Сибирь? Возвращаться не хотят, но злословят. Уж на что среди украинцев силен антисемит, а эти ещё покрепче. Пока живут у себя в Сибири, то с антисемитизмом у них слабее, умеренно, вяло, а как попробуют жирной бердичевской курицы, то словно бесятся, словно боятся: если утихнет в этой местности антисемитизм, то их украинцы опять на сибирскую клюкву прогонят.
Впрочем, общеизвестно, что в среднем русский человек в русских областях гораздо лучше русского в областях нерусских. Чужак всё-таки. Ходит — нет, нет, да и оглянется: что сзади? В старое время было сословное единство дворянства, которое ослабляло национальную рознь, было единство культурное, которое эту рознь почти ликвидировало. А красномордому сибиряку-отставнику как с украинским толстозадым хатовладельцем национальные противоречия замазать? Анекдотами про «кухочку». Вон они по перрону идут рядом, пельмень с галушкой. Рыбные снасти при них, плетёные местные кошёлки с выпивкой, салом, помидорами, видать в Червоное собрались на рассветную рыбалку, лещей удить да карасей. Идут, как два брата, на бердичевских евреев поглядывают, да посмеиваются. Однако бердичевские евреи привыкли такие усмешки не замечать, у них свои проблемы. Чичильницкого, к примеру, так и не нашли.
Когда-то на одной бердичевской свадьбе я встретил множество Чичильницких, сразу несколько семей. И едва заиграла музыка, как они все пустились в пляску, высоко подбрасывая ноги и напевая:
Поют хорошо. Многие Чичильницкие участвуют в сводном хоре города Бердичева. Я помню, как на областном смотре в Житомире этот хор, женщины в русских сарафанах, мужчины в вышитых рубашках, исполнил песню Павла Кузьмича Самохина, директора бердичевского музыкального училища:
А когда бердичевские парубки и девчата вышли на заключительный гопак, то и среди них было несколько Чичильницких обоего пола в красных чоботях: «Гоп, кумо, не журысь…»
— Чичильницкий, — кричат уже в конце перрона у самого тепловоза, и один раз даже по имени, — Ы-ы-ы-зя! — тепловозным гудком, — Ызя Цызин!
Нет, это уже другого зовут. А где же Чичильницкий? Может Чичильницкий должен был приехать этим, двадцать седьмым, да дела задержали в Киеве или Казатине? У Чичильницкого всюду дела.
Пройтись бы и мне, Забродскому, по Бердичевской земле. Но опасаюсь выйти из поезда после казатинских волнений. Выхожу в тамбур и, держась за вагонные поручни, спускаюсь на две ступеньки, оглядываюсь, глотаю ночной бердичевский воздух. Бердичев спит в своих домах и на своих кладбищах: православном недалеко от вокзала, католическом, отделённом от православного лишь забором, и еврейском, в противоположном конце города, у кожзавода. Когда едешь автобусом из Киева в Бердичев по житомирскому шоссе, то, въезжая в город, видишь кучи грубых камней среди лишённой зелени безжизненной пустыни. Это и есть еврейское кладбище. Гулять по такому кладбищу не хочется, особенно вдыхая ароматы кожзавода, не поют на таком кладбище соловьи в кустарнике, не цветёт сирень. До революции, да и позднее — до гитлеровского пришествия, евреи составляли в Бердичеве 80 % населения, но власть ведь всё равно находилась в руках православных, которые своему покойнику отдавали предпочтение. Правда, позднее, с развитием города, шумный вокзал и шумный завод вплотную подступили и к православной кладбищенской ограде. Нет ничего удивительного, что остановка в Бердичеве пробудила во мне кладбищенские мотивы. Бердичев — это прошлое моего народа, а прошлое — это кладбище. Бердичев — это и моё личное прошлое, это человеческие образы, давно похороненные и забытые. Впрочем, христиане верят в воскресение, и на красивых христианских кладбищах царит дух воскресения. Что бы не говорить о религиозно-философской стороне проблемы, но я любил просто так, в весенний или летний день, погулять по православному бердичевскому кладбищу, посмотреть на его чудесные памятники, посидеть на мягкой траве.
— Чичильницкий, — не унимаются, — Чичильницкий!
Настойчивый народ, если им нужен Чичильницкий, будут кричать, пока тот в Казатине не услышит. Держась за поручни, подаю своё тело вперёд, набираю побольше воздуха и громко кричу:
— Забродский! Забродский! Феликс Забродский!
Пусть моё имя и фамилия окунутся в бердичевский воздух, поплывут в нём вольным стилем, обогнут здание вокзала, приземлятся на бердичевский булыжник, поскачут по трём городским бульварам, которые тянутся от самого вокзала к центру и далее к тому месту, где стояла ныне покойная знаменитая бердичевская водонапорная башня, сложенная из серого старинного кирпича. Старые бердичевские бульвары тоже можно считать покойными. Ограждение — ажурная решётка, какой не постыдился бы ни Ленинград, ни Одесса — снесена, многие старые каштаны вырублены, ибо они заслоняли вид с бульвара на новопостроенный горком партии, оштукатуренную коробку белого цвета, прозванную бердичевлянами белый дом.
— Забродский, — не унимаюсь я, — Забродский, — посылаю вместо затихающих звуков моей фамилии новые и новые. Авось они разбудят моё прошлое.
— Слушай, куда ты едешь?
Я приглядываюсь. С этим человеком я разговаривал последний раз лет тридцать назад, но он спросил меня так, будто мы с ним расстались только вчера, после того, как вместе проводили в Загребелье девочек-селяночек с бердичевской швейной фабрики. Фамилия его Гуменюк. Кстати, чистокровный украинец. Но в Бердичеве все украинцы говорят по-русски с еврейским акцентом.
— Слушай, где ты теперь живёшь?
— В Москве.
— А я здесь, на заводе «Прогресс» в котельном цеху работаю. Решил после ночной смены зайти на вокзал, пиво купить. Нигде ж теперь не купишь, кроме как в вокзальном буфете с наценкой. Мама свиное сало посолила, без пива его жалко употреблять… Прихожу, слышу, кто-то Забродского зовёт.
