Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим (книги без сокращений txt) 📗
Муса явился, чтобы увидеть вождя.
Остановился у кольев и прислушался. Ветер стих, и он спрятал голову в палатку. Заполз в угол змеей по песку, притаился молча. Шли долгие разговоры со знатью о караванах, о городе Вау, превратностях судьбы и свадьбе Ухи. Ближе к полуночи помянули, как водится, и гиблый. Посиделки закончили разговором о конце света и приготовились расходиться. Вождь вышел, проводил всех на несколько шагов от палатки, потом вернулся, присел на корточки у погасшего тайного очага, бормоча ночные краткие молитвы из Корана. Тут дервиш вылез из угла и поприветствовал шейха племени сдавленным смешком. Вождь также ответил ему шуткой:
— Ты что же, на гордецов походить хочешь, напяливаешь на голову бог весть какую важную чалму?
— Ха-ха. И этот лоскут ты важной чалмой величаешь?
— Я еще не видал, чтоб ты в компаниях сиживал.
— Ха! Терпел я гиблый, терпел, но отчаялся. Посчитал лучше надеть маску, защититься от пыли. Ветер мне каждые сутки три порции песка наваливает. Хе-хе-хе!
— Хе-хе-хе! Это возмездие, брат, чтоб понял ты все-таки мудрость повязки на лице кочевника.
— Я никогда этой мудростью в своей жизни не пренебрегал, господин наш шейх, однако, признать должен, они перебарщивают. А ты ведь учил нас, учил, что умеренность — бог радости.
— Ишь ты, заговорил как мудрец. Ты — мудрец, Муса?
— Я — дервиш!
— Ну и что же? Разве есть в Сахаре тварь какая, чтобы с дервишем в мудрости соперничать?
Вождь взял в руки чайник с подноса на скрытом очаге. Нацедил стаканчик, преподнес его гостю.
— Слышал я, ты в отъезд собираешься? — сказал дервиш.
— Куда ж это?
— Назад. К юго-западу от населенного духами.
— И ты это называешь отъездом?
— Всякое отступление в Сахаре — отъезд. Кто на пядь отступит, покорится, почитай, всю землю отдал.
Муса хлебнул чаю, вождь улыбнулся, заметил:
— Не вижу повода для беспокойства. Сахара, слава Аллаху, широка.
— Широка-то широка, однако перед народом Вау — узкая, брат.
Шейх бросил на него любопытный взгляд. Муса повернул в другую сторону:
— Однако я к тебе, вправду, посоветоваться пришел по другому поводу.
— По доброму, даст бог?
Гость стащил с головы свою худую маску, обмотал вокруг шеи. Устремил взгляд наружу, во тьму, чтобы вперить свой косой глаз в лицо вождю.
— Я хотел бы потолковать о принцессе, — сказал он. Шейх понимающе кивнул, и дервиш продолжал:
— Поговаривают, она в заложниках за Ухой теперь числится. Вождь рассмеялся. Приподнял для приличия нижнюю полоску своего литама, прикрыв рот, окаймленный линией серебристых усов, сказал:
— Такой язык для этого дела не годится.
— Не понимаю.
— Это я не понимаю, что ты имеешь в виду под словом «заложник». Когда люди об основах религии ведут разговор, они другим языком разговаривают.
— При чем тут религия, когда речь идет о вступлении мужчины с женщиной в супружеские права?
Вождь снова рассмеялся.
— Как же? Разве не религия была той силой, что первой сына Адама на союз с женщиной сподвигла?
Муса молчал. Ветер неожиданно задул с новой силой. Муса решил обрядиться в одежды факиха:
— Я полагал, что Аллах сотворил это, а не религия.
— Верно. А какая тут разница?
— Имам разницу видит. Все факихи-богословы видят разницу.
Здесь промолчал вождь, а дервиш пошел с другого края:
— Я не за тем к тебе пришел, чтобы спор о религии устраивать. Просто меня удивило, что я последний, кто об этом узнает.
— Господи, да мы до сих пор едва лишь фатиху прочитали — не больше!
— А что, религия другие обряды знает? — въедливо продолжал дервиш, — чтобы что-то, кроме фатихи, читать для освящения такой связи?
Вождь смутился, потянулся к охапке дров, подтащил к очагу.
— Истинно так, — сказал он, — такая связь нуждается в особых обрядах.
Он помолчал, затем поправил себя:
— Тут люди дело решают, а не религия.
Ветер дунул с новой силой. Край палатки затрепетал. Муса следил за пылинками, поднявшимися в воздух в свете пламени, вспыхнувшем и охватившем новую порцию дров.
Муса отпил глоток чая из стаканчика, а вождь спросил со злорадством в голосе:
— Что же это, однако, получается? Не знал я, что ты такой любопытный!
Муса вперился косым глазом во тьму, и одновременно, другим глазом, следил за язычком пламени, танцевавшим вверх и стелившимся по земле в порывах сквозняка, проникавшего из-под углов палатки вовнутрь.
Шейх употребил все свое хладнокровие в голосе, то хладнокровие, с которым разумные люди Сахары говоря, пытаясь скрыть глубочайшее напряжение:
— Ты мне не нравишься! Что вообще случилось?
Муса не ответил. Молчал, пока не погаснет огненный язычок. Вождь заметил в его глазах блеск, перед тем как огонь потух.
— Ты не слышал ее, — сказал дервиш. — Как она на амзаде играет. Ты не в состоянии представить, что этот амзад с головами мужчин творит. Ты когда-нибудь в жизни этот язык слышал? Ответь, ради бога…
Шейх улыбнулся. Однако дервиш не заметил улыбки — огонь в земляной печке погас. Только ветер все ревел в пустоте.
— А что же, — заговорил вождь, — водится в Сахаре мужик, что этого языка не слышал? Все мы когда-то этим пламенем пылали.
— Но ведь она — фея! Чистая фея, бесподобная по мастерству. Вся равнина на этом сходится. Я забыть не могу, не в состоянии… Может, потому, что тогда с ней вместе этот бес, Удад, песню пел, голосом у джиннов напрокат взятым… Ты слыхал, как поет Удад?
— Я слышал слухи о том, что он в горах у вышних птиц этому пению обучился…
— Что же, — продолжал дервиш свои мысли вслух, — все девушки Аира таким даром наделены?
— Однако я вижу, ты праздником молодых насладился в полной мере! Не видал я, чтобы ты до сего дня восхищение такими делами выказывал.
Он бросил лукавый взгляд и продолжал не без злорадства:
— Или ты о женщинах подумывать начал?
Дервиш поднял на него взгляд с грустью. В глазу его шейх увидел опять тот таинственный блеск.
— Я тебе разве что-нибудь о женщинах говорил? — произнес дервиш неуверенно. — Я не о женщинах с тобой беседую. Я сказал, что голос принцессы…
Он замолк.
Шейх подождал, что он закончит мысль, однако дервиш на четвереньках пополз к выходу. Шейх следил взглядом, пока тот не покинул пределы палатки и не растворился в пыли и во мраке.
8
На следующий день ветер продолжал выписывать на просторе свои узоры и символы. Вдоль и поперек по равнине он сеял мелкую крупу, а в воздух подымался песок и крупица за крупицей летели по бескрайнему серому небу.
Муса замотал себе лицо так, что уже не мог ничего видеть, и люди подумали, вроде это и не он, не дервиш. В заблуждение ввел даже свою старую кормилицу, когда вернулся под утро домой спать, после всех блужданий. Она проснулась, всмотрелась в него пристально при тусклом свете очага. Прочитала заклинание на языке хауса, а следом за ним — аят из суры «Аль-Курсий». Он рассмеялся и объявил: «Это же я!» Полусонная, она натянула покрывало на глаза и отложила всякие разговоры с ним до утра. Ему такая ситуация пришлась по нраву, он решил окончательно прибегнуть к литаму, как неприступной крепости. Утром он потребовал от старухи, чтоб она обучила его заворачивать туарегскую маску на голове на манер, как это делают представители племенной знати. Поначалу она было отказалась, стала над ним смеяться. Но не успела закончить сбивать масло из молока и отделять его, как сердце ее смягчилось, она предприняла первую попытку. Он в ее способностях и талантах никогда не сомневался. Она приучила его к тому, что все его мальчишеские запросы находили свое осуществление, даже те, что по общепризнанным обычаям Сахары считались уделом исключительно одних мужчин, вроде искусства завязывать маску на голове вокруг лица. Однако, на этот раз она его подвела. Не успел он сделать нескольких шагов от дома, как южный ветер сорвал с него литам — с серьезным намерением завладеть им, но Муса успел-таки вцепиться в край улетающей повязки. Он довольно долго пытался сопротивляться ветру, но в конце концов вернулся к старухе, разгневанный. Она рассмеялась и вторично обвязала ему голову этой тканью на манер вассалов.
