Время старого бога - Барри Себастьян (книги онлайн читать бесплатно .txt, .fb2) 📗
Она слегка тряхнула пробирку с его кровью, налепила на нее ярлычок и, что-то тихонько мурлыча — или ему послышалось? — поднесла ее к глазам, словно у нее зрение не в порядке. Но зрение было у нее острое, она просто вглядывалась на свой манер.
— Что ж, следователь, кровь у вас просто загляденье, — заключила она.
— Значит, не у всех она одинаковая? — спросил Том.
— У некоторых очень мутная.
Том покинул ветхое здание если не с радостью, то с благодарностью — он стал легче на несколько капель крови. Он заглянул в глаза демону. Страху, что не покидал его почти тридцать лет. Считай что сходил к врачу, но все же по-другому. И там и там можно услышать плохие новости, но… Убийство. Раньше, даже в сороковых, за это могли вынести смертный приговор. Во время войны двоих боевиков из ИРА здесь казнил сам Пирпойнт[40]. Смертная казнь через повешение. Их увезли отсюда, надели петлю на шею, и конец. Каково это, услышать такой приговор в шумном зале суда? На миг тебя пронзает молнией ужас. Знаешь, что совершил преступление, и приговор заслужен, и никто его не оспорит, никто тебя не спасет. Миг полного одиночества и безысходности. Не убий. И не вздумай, приятель. Никогда, ни чуточки. Но чуточку убить нельзя, убийство необратимо. Убить. Такое короткое слово, а деяние планетарного масштаба. Кто посмеет утверждать, что партизаны, которых он убивал с четырехсот метров — приведенные в деревню просто-напросто голодом, — недостойны были жить? Такая была у него работа, их убивать. Убей — а вопросы потом. Он убийца, спору нет. На его счету немало жертв. На прикладе винтовки у него пятьдесят семь ножевых зарубок. Для них там едва хватило места, и лишь отправка в Англию положила этому конец. Странные были эти войны под занавес долгой истории Империи. Генеральная уборка на прощание. Зачистки. Все беды в стране из-за того, что натворила ваша армия. Гордый народ и обнаглевшие захватчики. Чванные командиры. Убей — а вопросы потом. Подумаешь, туземцы. Здорово ты, Том, со своей пукалкой управляешься, хоть сейчас на Олимпиаду!
Убийство.
Он вертел в голове это слово, пытаясь извлечь его на свет божий, и тут сзади, из-за сторожки парка, к нему подлетел человек со скоростью Ронни Делейни. Теплый весенний ветер, колыхавший буйную зелень и навевавший смутные воспоминания, распахнул Тому пальто, и Том собирался поправить ворот, но тут бегун опустил ему руку на плечо с такой силой, что Том сперва испугался: неужто на него напали? Напали, в прямом смысле. Нарушили его личную неприкосновенность, а это против закона, разве что… Оказалось, никакой это не хулиган, а Уилсон, в хорошем костюме с зеленоватым отливом — Том еще не видел его таким нарядным. Любопытно, что он замечает такие мелочи.
— Черт, Том, а я вам вслед кричал-кричал…
А за спиной его через перекресток на Харкорт-стрит мчались машины. На этом перекрестке то и дело кого-нибудь сбивают насмерть. Проклятое место.
— Совсем я глухой стал.
Несмотря на недоразумение, Том рад был видеть Уилсона. Тот его догнал — можно ли это истолковать как знак дружбы?
— Есть у вас пара минут, босс? — спросил Уилсон и вправду с большой теплотой, хоть и слово употребил фамильярное, несмотря на разницу в звании. Да только нет у них теперь никакой разницы в звании. — Где бы тут рухнуть?
И, не дожидаясь ответа, он повел Тома к одной из множества деревянных скамеек, выкрашенных той же зеленой краской, что и почтовые ящики. Тому вдруг захотелось сигару, он ведь не только бывший сыщик, но и бывший курильщик. Он явственно ощутил во рту вкус табака, острый, терпкий. Умиротворяющий. И вспомнилась дурацкая телереклама: мужик в пещере, а оттуда валит дым — так ведь там было? И музыка под настроение.
— Тьфу ты, черт, Том, — сказал Уилсон. — Стар я уже стал, так бегать.
И правда, он весь взмок, как землекоп, пот лил с него градом. Мимо прошла молодая мать, красоты необычайной, с близнецами в коляске. Уилсон замер на миг, созерцая ее, любуясь — видно, представил, что женат на ней, служит ей, поддерживает…
— И вот же черт, мне вчера сорок стукнуло, а чувствую себя на все семьдесят.
Том, которому было шестьдесят шесть, промолчал.
— Хотел вас расспросить про этого козла-святошу.
— Флеминг мне уже сказал, — отозвался Том.
Он был подавлен, его почти трясло. Они сидели в парке Сент-Стивенз-Грин, памятном месте детства для всякого дублинца. Конечно, сам он был в детстве всего этого лишен, но уже взрослым, работая в полиции, он любил смотреть на матерей с детьми у кромки большого пруда, который сейчас далеко за его спиной. Любил смотреть, как они крошат белый хлеб знаменитым здешним уткам. Вечным уткам. Интересно, сколько лет утка живет? Он недавно узнал, что малиновка, эта чудо-птаха, живет на белом свете всего два года. А потом умирает. Это, конечно, дольше, чем стрекоза, которой отпущен один жалкий день, но все равно мало. Когда сидишь в ухоженном саду мистера Томелти, в спасительной тени живой изгороди, рядом всегда скачет малиновка — ждет, наверное, что ты ей червей накопаешь. А грудка у нее чудесная, алая — или, скорее, коричневатая, если приглядеться. Такая у него работа — точнее, была когда-то, — ко всему приглядываться, даже к грудке малиновки. Любит ли он малиновку так же, как любил Винни и Джо? Нет, а почему — разве не предусматривает этого план Божий, этот знаменитый неписаный, невидимый секретный документ?
— Этот падре просто запредельный мудак, — сказал Уилсон.
Том не припомнил, чтобы тот ругался у него в гостях. Наверное, раз они теперь сошлись ближе, то и могут друг при друге ругаться, а может, и нет. А “запредельный” — слово мудреное, книжное. Стало быть, ругательство — знак близости, а ученое слово — знак уважения. Может быть. К Уилсону стоит подходить с меркой “может быть”. И все же он по-своему обаятелен. Тому казалось, будто он уже достаточно близко знает Уилсона. Весьма неожиданно. Люди раскрываются перед тобой постепенно, для того и нужно много раз допрашивать подозреваемых, не говоря уж о потерпевших, если те в состоянии это выдержать. Есть полицейские, равнодушные к боли и страданиям потерпевших. Они это оставляют за скобками. Но если об этом забудешь, то пеняй на себя. Ведь в том и заключается смысл их работы, залечивать раны.
— Знаю, что вы с ним общались, очень давно. Знаю, вы говорили на днях с Флемингом, но если б я мог залезть вам в голову… Вы ведь знаете, что он про вас сказал?
— Нет, то есть да, Флеминг говорил…
— Да-да, редкостный говнюк, к тому же трепло. Такого наплел! Священник, Том, священник, мать его! А порядочных людей в священники у нас не берут? Не судьба?
— Никакой он не священник, — ответил Том и много чего хотел добавить, но сдержался. Проглотил слова, что рвались наружу, прежде всего из любви к Джун и, возможно, — подумал он и сам удивился, — из любви к самому себе.
— Эти ребята — ловцы душ. Согласен, Том. Мы с О’Кейси наведались к нему, разговаривали с ним. Как же он нас обхаживал! Чаю нам сделал, или это его чертова экономка сделала. Чай с ванильным печеньем. Я ванильного печенья сто лет не ел.
— Потому что не любите? — спросил Том вопреки своему внезапному обету молчания.
— Мне подавай инжирные батончики! — Уилсон рассмеялся; смех его до странности не вязался с его обычной грубоватостью — звонкий, дробный, почти девичий. Мимо шли две старообразные монахини и, услыхав этот диковинный звук, смерили Уилсона пустыми, равнодушными взглядами.
Уилсон приподнял воображаемую шляпу и вежливо поприветствовал их:
— Сестры!
Монахини не ответили. Та, что постарше, была в головном уборе, похожем на лебединое крыло. Лебеди — тоже обитатели парка Сент-Стивенз-Грин. Шумные, красивые птицы, вроде тех чудесных стервочек-актрис в отеле “Шелбурн”, где он много лет назад охранял именитых гостей Дублина. Две увлекательные адские недели.
Уилсон, казалось, впал в глубокую задумчивость. Есть в нем некая душевная мягкость, подумал Том и вновь порадовался, что приютил их с О’Кейси ненастной ночью в Долки.
