Синее платье - Дёрри Дорис (книги бесплатно без .txt) 📗
С первой своей большой любовью Бабетта целый год встречалась в комбинезоне от фирмы «Форд». Расстегивая длинную молнию, ее парень шептал: «Поменяйте мне масло!»
Следующий ее мужчина заявил, что она больше всего нравится ему в платьях и чулках с подвязками. Время от времени Бабетта доставляла ему это удовольствие, не переставая удивляться: стоило ей появиться в таком одеянии, как мужчины придерживали перед ней двери и помогали нести тяжелые пакеты в супермаркете. А она все равно чувствовала себя ряженой. Подвязки ослабевали, холодный воздух задувал между чулком и кожей, и она жаждала как можно скорее снова натянуть любимые джинсы.
Шло время, и приятель все чаще хотел видеть ее в чулках с подвязками. Бабетте это настолько надоело, что она объявила ему: они расстаются – он, мол, любит ее не такой, какая она есть на самом деле. Во время этого последнего объяснения она назло ему напялила чулки с подвязками.
Следующий ухажер купил ей красную шелковую юбку, которую она так ни разу и не надела, но выбросить не решилась – больно уж дорогая.
Того, кто был после, вообще не волновало, как она одета, что ее, конечно, весьма обижало. Если бы он хоть раз высказался по этому поводу, ей было бы что проигнорировать. Сам он носил исключительно тренировочный костюм – был спортсменом. Время от времени они поколачивали друг друга – он воспринимал это как очередной вид спорта, что-то вроде гимнастики, чтобы поддерживать себя в форме.
Потом появился мужчина, который любил Бабетту в любой одежде и беспрестанно осыпал комплиментами. За него она вышла замуж и носила с тех пор неизменно, как и он, ковбойские сапоги. Раз в год они вместе покупали ей новую пару, и Бабетта отдавала ее в мастерскую, чтобы подошвы подбили металлическими пластинками. Они с мужем шли по улице, звонко стуча каблуками, и Бабетта чувствовала себя неуязвимой. Она достигла в своей жизни всего, к чему стремилась, и мечтала всегда быть с ним, Фрицем Бадером. Всегда.
На восьмом году брака он погиб, попав под машину на Бали. Произнося это, Бабетта не раз замечала на лицах людей с трудом скрываемые эмоции: «Бали? Ах, как это прекрасно!»
Тогда она стала говорить просто: «Он погиб в автомобильной катастрофе» или просто: «в катастрофе». И никто уже не спрашивал, где именно и при каких обстоятельствах это случилось.
Его ковбойские сапоги она выбросила из фуникулера в Доломитовых Альпах. Сколько раз они сюда приезжали, и не сосчитать. Последний раз загорали на горнолыжной базе, а долину покрывал, как одеяло, непроницаемый туман. Фриц тогда заметил: «Сидим же мы вечно там внизу, роемся в грязи под этим туманом и забываем, как здесь, наверху, красиво. А ведь насколько стало бы легче жить, если бы помнили, ну, или хоть изредка вспоминали».
Эти его слова все время звучали у Бабетты в голове. И, слегка напрягая воображение, она чувствовала ладонь Фрица у себя сзади на шее.
Той зимой они решили, что следующее Рождество будут встречать, в виде исключения, не среди снегов, а в теплых краях, на солнце. Как насчет Бали? Бали. Четыре буквы, которые напрочь выбили ее из колеи прежнего существования, как будто она случайно выпала из кабинки горнолыжного подъемника и теперь снизу наблюдает за другими лыжниками, которых канатная дорога проносит над ней, в то время как ее саму смяло в лепешку. Как ей хотелось вовремя выпрыгнуть из фуникулера самой и кинуться в темные лесные дебри, там, далеко внизу под ней. Что может быть проще: отстегнуть ремень, соскользнуть вниз и падать, падать, ничего больше не ощущая. Так же просто, как и продолжать жить.
Бабетта стала носить только черное. Сегодня такое встречается нечасто, а во времена ее детства это был верный знак скорби – женщина с ног до головы в трауре, даже шелковые чулки, и те черные. С ней следовало обращаться бережно, так уж было положено. Бабетта помнила, как менялся голос ее матери всякий раз, когда она заговаривала с такими женщинами – мать понижала голос, говорила тихо, почти шептала, и у дочки тоскливо сосало под ложечкой: казалось, земля уходит из-под ног, дает трещину, и в этот провал падают люди, чтобы, очевидно, уже никогда не вернуться, их забирает смерть.
Обращаться бережно с ней, Бабеттой, никто и не думал. Немногие знакомые скоро потеряли терпение: время идет, а ей все плохо да плохо! Застряла в своем трауре и не желает возвращаться к прежней жизни. Она прекратила с ними общаться, переехала в маленькую квартирку на Тенгштрассе, перестала принимать заказы на оформление подарочной упаковки – ей осточертели зайчики и белые мишки, – и устроилась внештатно художником-иллюстратором в издательство, специализирующееся на книгах по кулинарии и популярной медицинской литературе.
И зажила как монахиня. Или как старушка. Она словно стала невидимой – в зеркало почти не глядит, натягивает на себя все больше и больше слоев одежды и, когда моется, старается не смотреть на свое тело, иметь с ним как можно меньше общего. Везет же мусульманкам! Вот бы укутаться в чадру, спрятаться от всех… Бабетта проваливается в свои черные платья, как в черную дыру. И превращается просто в темное пятно в собственной биографии.
Рядом с ее квартиркой располагается кладбище Швабинг. Раньше она его не замечала – семь с лишним лет назад они с Фрицем весело проводили время в здешних пивнушках и барах: Бабетта была молодая, крутая, самоуверенная, в красной мини-юбке, с загорелыми ногами.
Вся ее самоуверенность нынче испарилась, как ацетон из открытого флакона. Кто она такая, ей больше неведомо, да и неинтересно совсем.
Она ходит на кладбище каждое утро перед работой. Там только и расслабляется немного. Обходит обычно кладбище раз пять и на каждом шагу думает: где же он? Среди мертвых она успокаивается. Здесь ее понимают, здесь согбенные пожилые дамы с лейками в руках сочувственно кивают ей, когда она ненароком всплакнет. Вскоре Бабетта знает наизусть уже все надгробия, помнит все имена: Маргарете Баадер, супруга парикмахера, и Карл Баадер, парикмахер, Анна Вольфрам, вдова галантерейщика, Антон Алльмер, машинист локомотива, Франц Ауэрбах, часовых дел мастер, Йоханн Непомук, Людвиг и Отто Кренер, владельцы мясной лавки и поставщики королевского двора. Всё имена, имена, одни имена, а людей уже нет.
Куда они все делись? – искренне недоумевает Бабетта. Фриц Бадер, куда ты делся? Уверовать бы во что-нибудь, да не научил никто. Родители верующими не были, в церкви она бывала только как туристка. Ее богом стал отец. Он был всемогущ. По вечерам он заходил к ней в детскую поцеловать на ночь, и она просила: «Пусть в Африке человек перейдет улицу». Он щелкал пальцами и объявлял: «В Африке человек перешел улицу!» «Сделай так, чтобы в Японии ребенок играл с мячиком». «Он уже играет с мячиком», – отвечал отец, и маленькая Бабетта совершенно отчетливо видела и ребенка, и его мячик. «Хочу, чтобы расцвел красный тюльпан». – «Уже расцветает».
Инстинктивно Бабетта чувствовала, что где-то существует предел отцовскому могуществу, но где? И всякий раз просила у него все больших чудес. «Сделай так, чтобы в Китае с дерева облетели все листья… чтобы снеговик растаял на Северном Полюсе… пусть залает собака в Гонолулу». Однажды она попросила: «Пусть Бог придет к нам в Браун-швейг».
Отец смеялся до слез, но пальцами щелкать не стал. Дочка была разочарована: значит, папа может не все!
Бабетта пытается не думать, как, в какой субстанции пребывает теперь Фриц. Представить себе полное ничто, небытие – труднее всего.
Небытие сумрачное и клейкое; когда она о нем думает, оно прилипает к ней, и его не удается отклеить от себя долго, как жвачку от подошвы. Нет, не буду больше думать о небытии, решает она, но это оказывается тяжелее, чем таскать мешки с цементом.
На одном из надгробий в центре кладбища надпись: «Возлюбленный мой, вернись, чтобы снова увидела тебя, как некогда в мае». Думать о мае, вздыхать о прошлом – еще хуже. Бабетта обходит этот камень стороной. Как и три скамьи, где золотыми буквами высечено: «ВЕРА, ЛЮБОВЬ, НАДЕЖДА».
