Зона - Довлатов Сергей Донатович (читать книги полные .TXT) 📗
Возникла совершенно новая шкала предпочтительных жизненных благ. По этой шкале чрезвычайно ценились – еда, тепло, возможность избежать работы. Обыденное становилось драгоценным. Драгоценное – нереальным.
Открытка из дома вызывала потрясение. Шмель, залетевший в барак, производил сенсацию. Перебранка с надзирателем воспринималась как интеллектуальный триумф.
На особом режиме я знал человека, мечтавшего стать хлеборезом. Эта должность сулила громадные преимущества. Получив ее, зек уподоблялся Ротшильду. Хлебные обрезки приравнивались к россыпям алмазов.
Чтобы сделать такую карьеру, необходимы были фантастические усилия. Нужно было выслуживаться, лгать, карабкаться по трупам. Нужно было идти на подкуп, шантаж, вымогательство. Всеми правдами и неправдами добиваться своего.
Такие же усилия на воле открывают дорогу к синекурам партийного, хозяйственного, бюрократического руководства. Подобными способами достигаются вершины государственного могущества.
Став хлеборезом, зек психически надломился. Борьба за власть исчерпала его душевные силы. Это был хмурый, подозрительный, одинокий человек. Он напоминал партийного босса, измученного тяжелыми комплексами…
Я вспоминаю такой эпизод. Заключенные рыли траншею под Иоссером. Среди них был домушник по фамилии Енин.
Дело шло к обеду. Енин отбросил лопатой последний ком земли. Мелко раздробил его, затем склонился над горстью праха.
Его окружили притихшие зеки.
Он поднял с земли микроскопическую вещь и долго тер ее рукавом. Это был осколок чашки величиной стрехкопеечную монету. Там сохранился фрагмент рисунка – девочка в голубом платьице. Уцелело только плечико и голубой рукав.
На глазах у зека появились слезы. Он прижал стекло к губам и тихо выговорил:
– Сеанс!..
Лагерное «сеанс» означает всякое переживание эротического характера. Даже шире – всякого рода положительное чувственное ощущение. Женщина в зоне – сеанс. Порнографическая фотография – сеанс. Но и кусочек рыбы в баланде – это тоже сеанс.
– Сеанс! – повторил Енин.
И окружавшие его зеки дружно подтвердили:
– Сеанс!..
Мир, в который я попал, был ужасен. И все-таки улыбался я не реже, чем сейчас. Грустил – не чаще.
Будет время, расскажу об этом подробнее…
Как вам мои первые страницы? Высылаю следующий отрывок.
Р.S. В нашей русской колонии попадаются чудные объявления. Напротив моего дома висит объявление:
ТРЕБУЕТСЯ ШВЕЙ!
Чуть левее, на телефонной будке:
ПЕРЕВОДЫ С РУССКОГО И ОБРАТНО.
СПРОСИТЬ АРИКА…
Когда-то Мищук работал в аэросъемочной бригаде. Он был хорошим пилотом. Как-то раз он даже ухитрился посадить машину в сугроб. Притом что у него завис клапан в цилиндре и фактически горел левый двигатель.
Вот только зря он начал спекулировать рыбой, которую привозил из Африканды. Мищук выменивал ее у ненцев и отдавал дружку-халдею по шесть рублей за килограмм.
Мищуку долго везло, потому что он не был жадным. Как-то радист ОДС передал ему на борт:
– Тебя ждут «вилы»… Тебя ждут «вилы»…
– Вас понял, вас понял, – ответил Мищук.
Затем он без сожаления выбросил над Енисеем девять мешков розовой кумжи.
Но вот когда Мищук украл рулон парашютного шелка, его забрали. Знакомый радист передал друзьям в Африканду:
– Малыш испекся, наматывается трояк…
Мищука направили в ИТК-5. Он знал, что, если постараться, можно ополовинить. Мищук стал передовиком труда, активистом, читателем газеты «За досрочное освобождение». А главное, записался в СВП (секция внутреннего порядка). И ходил теперь между бараками с красной повязкой на рукаве.
– СВП, – шипели зеки, – сука выпрашивает половинку!
Мищук и в голову не брал. Дружок-карманник учил его играть на мандолине. И дали ему в лагере кликуху – Пупс.
– Ну и прозвище у вас, – говорил ему зек Лейбович, – назвались бы Королем. Или же – Бонапартом.
Тут вмешивался начитанный «кукольник» Адам:
– По-вашему, бонапарт – это что? По-вашему, бонапарт – это должность?
– Вроде, – мирно соглашался Лейбович, – типа князя…
– Легко сказать – бонапарт, – возражал Мищук, – а если я не похож?..
В ста метрах от лагеря был пустырь. Там среди ромашек, осколков и дерьма гуляли куры. Бригаду сантехников выводили на пустырь рыть канализационную траншею.
Рано утром солнце появлялось из-за бараков, как надзиратель Чекин. Оно шло по небу, задевая верхушки деревьев и трубы лесобиржи. Пахло резиной и нагретой травой.
Каждое утро подконвойные долбили сухую землю. Затем шли курить. Они курили и беседовали, сидя под
навесом. Кукольник Адам рассказывал о первой судимости.
Что-то было в его рассказах от этого пустыря. Может, запах пыльной травы или хруст битых стекол. А может, бормотание кур, однообразие ромашек – сухое поле незадавшейся жизни…
– И что вы себе мыслите – делает прокурор? – говорил Адам.
– Прокурор таки делает выводы, – откликался зек Лейбович.
Конвой дремал у забора. Так было каждый день.
Но однажды появился вертолет. Он был похож на стрекозу. Он летел в сторону аэропорта.
– Турбовинтовой МИ-6, – заметил Пупс вставая. – Е-е! – лениво крикнул он.
Затем скрестил над головой руки. Затем растопырил их наподобие крыльев. Затем присел. И наконец повторил все это снова и снова.
– О-е-е! – крикнул Пупс.
И тут произошло чудо. Это признавали все. И карманник Чалый. И потомственный «скокарь» Мурашка. И расхититель государственной собственности Лейбович. И кукольник Адам. И даже фарцовщик Белуга. А этих
людей трудно было чем-нибудь удивить…
Вертолет шел на посадку.
– Чудеса, – первым констатировал Адам.
– Чтоб я так жил! – воскликнул Лейбович.
– Зуб даю, – коротко поклялся Чалый.
– Сеанс, – одобрительно заметил Мурашка.
– Феноменально, – произнес Велуга, – итс вандерфул!
– Не положено, – забеспокоился конвоир, ефрейтор Дзавашвили.
– Зафлюгировал винт! – надсаживаясь, кричал Мищук. – Скинул обороты! О-е-е… (Непечатное, непечатное, непечатное…)
Куры разбежались. Ромашки пригнулись к земле. Вертолет подпрыгнул и замер. Отворилась дверца кабины, и по трапу спустился Маркони. Это был пилот Дима Маркони – самонадеянный крепыш, философ, умница, темных кровей человек. Мищук бросился к нему.
– До чего ты худой, – сказал Маркони.
Затем они час хлопали друг друга по животу.
– Как там Вадя? – спрашивал Мищук. – Как там Жора?
– Вадя киряет. Жора переучивается на «ту». Ему командировки опротивели.
– Ну, а ты, старый пес?
– Женился, – трагически произнес Маркони, опустив голову.
– Я ее знаю?
– Нет. Я сам ее почти не знаю. Ты не много потерял…
– А помнишь вальдшнепную тягу на Ладоге?
– Конечно, помню. А помнишь ту гулянку на Созьве, когда я утопил бортовое ружье?
– А мы напьемся, когда я вернусь? Через год, пять месяцев и шестнадцать дней?
– Ох и напьемся… Это будет посильнее, чем «Фауст» Гете…
– Явлюсь к самому Покрышеву, упаду ему в ноги…
– Я сам зайду к Покрышеву. Ты будешь летать. Но сначала поработаешь механиком.
– Естественно, – согласился Мищук.
Помолчав, он добавил:
– Зря я тогда пристегнул этот шелк.
– Есть разные мнения, – последовал корректный ответ.
– Мне-то что, – сказал ефрейтор Дзавашвили, – режим не предусматривает…
– Ясно, – сказал Маркони, – узнаю восточное гостеприимство… Денег оставить?
– Деньги иметь не положено, – сказал Мищук.
– Ясно, – сказал Маркони, – значит, вы уже построили коммунизм. Тогда возьми шарф, часы и зажигалку.
– Мерси, – ответил бывший пилот.
– Ботинки оставить? У меня есть запасные в кабине.
– Запрещено, – сказал Мищук, – у нас единая форма.
