Крыса - Гомбрович Витольд (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Наконец старый судья Скорабковский стал господином и повелителем Хулигана!
И с этого часа немилосердно науськивал на него крысу.
С крысой на поводке он подкрадывался и приближался, сужал злодея и укорачивал, а иногда на секунду запускал крысу ему в штанину и утоньшал его голос до писка или же заставлял цепенеть, держа крысу над головой, либо, наконец, крутил, вертел и мотал крысою вокруг усмиренного буяна. В кляпе больше не было нужды! Гуляка уже не мог кричать, а тем паче реветь, и так проходили недели и даже месяцы, а старый лакей Ксаверий, коему поручено было освещать безжалостного зверька свечой, стонал и в душе молился — с дыбом встающими волосами, с замирающим сердцем, старый лакей умолял крысу сжалиться, проклинал страшные и, как казалось ему, неразрывные связи в природе, клял безграничность безжалостности. “Будьте вы прокляты, и крыса, и паныч, и дом, и натура разбойника, и натура судьи, и натура крысы, о да будут прокляты все натуры, и ты, Натура, будь проклята тоже!” Шли годы. Все сильней, все нестерпимее становилась мука, все больше, не зная ни сна, ни отдыха, окорачивал Скорабковский свою жертву крысой — и напряжение росло, росло, росло.
И все время — крыса.
Беспрерывно — крыса.
Только лишь — крыса.
И крыса, и крыса, и крыса…
Пока однажды Ксаверий, будучи на пределе напряжения, не помчался, нагнувши голову, за крысой, которая с визгом сорвалась с поводка и сиганула прочь, убежала куда подальше, в укрывище, в норку. Разогнавшись, слуга оступился и — головой вперед — полетел на судью…
Скорабковский, напряженный до последней крайности, оступился и наклонил голову…
И — головой вперед — ринулся на Ксаверия. Треск расколол тишину подземелья, брызнули мозги — ах! и злодей Хулиган, проведший одиннадцать лет и четыре месяца в заточении, обрел свободу, палачи его лежали бездыханные. И крысы не было! Разбойник сглотнул слюну, подумал, что надо уходить, — и посредством мелких телодвижений принялся освобождаться. На рассвете он выпутался из пут, приоткрыл дверь, ведущую на маленькую увитую виноградом веранду, и выскользнул на волю — некогда громадный, а ныне порядком обкромсанный верзила. С веранды он нырнул прямо в кусты и кустарником стал пробираться вдоль гати, а солнце тем временем поднималось над горизонтом. Вдруг пастух в отдалении закричал:
— Корова, корова-а-а!
И Хулиган поспешно присел под кусток. О, он бы с радостью забился в какой-нибудь закуток, залез в нору, в щель, в расселину, в яму, забрался в чащу, прикрыл хребет и прочие уязвимые места. Бандит смотрел под ноги. Легкий ветерок овеял его, но ни вдыхать, ни вздыхать, ни упиваться им он и не думал, а лишь настороженно и внимательно обшаривал взглядом землю под ногами. Одна мысль его занимала: что стало с крысой? Куда девалась крыса, которую Ксаверий выпугнул в подвальную щель?
Но крысы не было.
Хулиган, однако ж, не отрывал взора от земли. Слишком хорошо он познал ужасность крысы, в избытке нахлебался неиссякаемого крысиного страху, чтобы само отсутствие грызуна не оказалось для него важнее наисладчайших голосов и дуновений мира, — нет, все остальное являло собой лишь орнамент, крыса или отсутствие крысы — вот что было важно! И слух бандита был настроен исключительно на слабые шорохи, схожие с шурканьем, а глаз воспринимал только формы, напоминающие крысиные, и поминутно у него возникало ощущение, будто вот, он уже различает… вот, уже угадывает… почти что слышит и осязает это шмыг, шмыг, шасть, шасть, шурк, шурк…
Но крысы не было.
А ведь немыслимым казалось, чтобы грызун, столько лет в столь тесном и мучительном союзе с особою его пребывавший, соединенный с его особой в истязательную систему, привыкший к его особе более, чем когда-либо какое-либо животное привыкало к человеку, — немыслимым казалось, чтобы грызун (нельзя еще забывать о такой вещи, как слепая привязанность животных) мог оторваться от него, исчезнуть, отступиться — просто так, здорово живешь…
Но крысы не было.
Когда же вдруг что-то продолговатое стремительно промелькнуло по краю большого солнечного пятна и скрылось…
Неужто крыса?
Гуляка водил туда-сюда, шарил взором, не будучи абсолютно уверен, но опять что-то зашуршало в сухой листве.
И опять — неужели крыса?
Да, почти наверняка — крыса.
Он — шаг, а за ним — шмяк
Верный друг крыса!
Он — прыг, а за ним — шмыг
Верный друг крыса!
Хулиган бросился к дереву, притаился в дупле, а крыса бросилась в кустарник, притаилась в кустах. Но дупло не обещало надежной защиты — невменяемый грызун, ослепленный светом дня, исторгнутый из подвальной тьмы, мог шмыгнуть под ноги, юркнуть в штанину. Разве не следовало ожидать, что извлеченная из темноты крыса, перепуганная, разоблаченная, в панике кинется искать какое-нибудь убежище, что-нибудь знакомое, а что могло быть более ей знакомо, чем штанина Хулигана? К какой другой норе она привыкла больше? И разбойник вдруг отчетливо осознал, что щели и дыры, которые ему принадлежат, ямки и закоулки, которые — хочет он того или не хочет — имеются в теле и между телом и одеждою, всего желаннее крысе, это ее укрывища. Поэтому Хулиган выскочил из дупла и, гонимый страхом, рванул напрямки куда глаза глядят, а за ним (почти наверняка) низко над землей метнулась крыса. О, только бы отыскать яму, нору, расселину, щелку, укрыть спину, спрятать ноги, оградить себя со всех сторон, перекрыть доступ к своим таким соблазнительным впадинкам, щелям и дырам;.. и разбойник, выбравшийся из-под земли, мчался, мчался, мчался по лугам, лесам, долинам, холмам, полям и оврагам, унося дырки своя, а за ним (вероятно) мчалась крыса. Собрав последние силы, бандит бросился к какому-то лазу, который аккурат ему подвернулся, не помня себя, втиснулся в проем; оберегая впадины своя, и зарылся в солому. Лишь спустя несколько минут заметил ошалелый злодей, что отверстие, в которое он проник, было проломом в деревянной стене сарая, и влез он в сарай, точнее, в ригу. В любую секунду, однако, из соломы могла выскочить крыса и забраться под мышку или во впадинку между складок рубахи, так что Хулиган высунул голову и настороженно огляделся. Но что это? Сон или явь? Где я? Эге, да это знакомый сарай! Кто же там лежит на току, на соломенной подстилке у противоположной стены? Эй, это же Марыся, Марыська! Эгей, Марыська тут лежит, Марыська отдыхает, Марыська спит, мерно дыша, ах, эге-гей, Марыська, Марысечка! Ой, дана, дана, Марысенька! Окороченный, до самых потрохов пронизанный крысиным страхом разбойник впился в спящую взглядом — верить не верилось, что это она… Девушка лежала, погруженная в сон, с полуоткрытым ртом, и Хулиган вскочил — вот сейчас, сейчас он запоет, заревет, как прежде — как в былые времена: “Марыся, Марыся, эх, Марыська, Марысенька…”
