Эндшпиль - Баллард Джеймс Грэм (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Малек тупо уставился на доску. На тяжелом, типично полицейском лице с широким квадратным подбородком не отражалось ни малейшего признака работы мысли. Его подход, размышлял Константин, разглядывая противника, будет подходом прагматика, всегда руководствующегося ближайшими возможностями, а не скрытыми намерениями. И, словно подтверждая такой диагноз, Малек попросту вернул ферзя на прежнее его место, не желая или не умея использовать завоеванное преимущество и удовлетворившись выигранной фигурой.
Впав в тоску от примитивного уровня, на который свалилась их игра, и от перспективы других, ей подобных, Константин рокировкой отправил своего короля в безопасное убежище. По какой-то, несомненно иррациональной, причине он предполагал, что Малек не убьет его посреди игры, особенно если он, Малек, будет в этой игре побеждать. И вдруг осознал, что тут и лежит главная, бессознательная причина, почему ему захотелось сыграть в шахматы, и что эта же причина была и у многих других, вот так же сидевших на веранде, вслушиваясь в осенний дождь и вглядываясь в сидящего напротив Малека. Справившись с неожиданным уколом страха, Константин посмотрел на мощные кисти, высовывавшиеся из рукавов палача подобно двум большим кускам мяса. Скорее всего, Малек, появись у него такое желание, может убить Константина этими своими голыми руками.
Что напоминало о втором вопросе, почти столь же интригующем, как и первый.
– Да, Малек, вот еще.– Откинувшись на спинку, Константин полез в карман за воображаемыми сигаретами (курить ему не давали).
– Извините мое любопытство, но я все же заинтересованная сторона…
Он одарил собеседника ярчайшей из своих улыбок – острой, с изрядной долей небрежной самоиронии, улыбкой, имевшей такой успех среди секретарш и на министерских приемах. Однако Малека эта демонстрация юмора, похоже, ничуть не тронула.
– Скажите мне, а вы знаете… как…
Пытаясь подыскать подходящий эвфемизм, он повторил:
– Вы знаете, как вы будете?.. – а затем оставил бесплодные попытки, последними словами ругая про себя Малека за отсутствие такта и милосердия – мог бы ведь вытащить его из такого дурацкого положения.
Подбородок Малека чуть-чуть приподнялся, обозначив кивок. Ничто не показывало, что ему надоели эти вымученные расспросы, или что они его раздражают, или что он заметил смущение Константина.
– И что же это будет? – продолжал настаивать оправившийся уже Константин.– Пистолет, таблетка или, – с резким, неестественным смехом он указал за окно, – вы поставите гильотину – там, под дождем? Мне все же хотелось бы знать.
Малек посмотрел на доску; сейчас его лицо казалось еще более мучнистым и расплывчатым, чем обычно.
– По этому вопросу было принято решение.
Ответ прозвучал ровно, механически.
Константин негодующе фыркнул:
– Да какого черта, что это значит? – В голосе его появилась резкость, агрессия.– Хотя бы больно не будет?
И тут Малек впервые улыбнулся, чуть заметное ироническое облачко скользнуло по его губам.
– А вы сами убивали кого-нибудь, господин Константин? – спокойно спросил он.– Я имею в виду – лично, собственными своими руками.
– Туше, – согласился Константин. Он деланно засмеялся, пытаясь развеять возникшую напряженность.– Великолепный ответ.
Про себя он сказал: я не должен поддаваться своему любопытству, этот тип меня поднял на смех, и – за дело.
– Да, конечно, – продолжал он, – смерть не бывает безболезненной. Я просто подумал, будет ли она гуманной, в юридическом смысле этого слова. Поверьте мне, это – большое облегчение. Ведь теперь так много садистов, извращенцев и всяких прочих…
И снова он внимательно наблюдал, не спровоцирует ли Малека эта неявная издевка.
– …что чистый уход—благо, которое трудно переоценить. Очень приятно иметь уверенность. Теперь я могу посвятить последние дни тому, чтобы привести в порядок свои дела и как-нибудь примириться с этим миром. Вот если бы только знать, сколько этих дней осталось, тогда можно было бы получше спланировать последние приготовления. Нельзя же день за днем вечно читать предсмертные молитвы. Вы меня понимаете?
– Генеральный прокурор советовал вам заняться последними приготовлениями сразу по окончании суда, – столь же бесцветно, как и прежде, произнес Малек.
– Но что это может значить? – спросил Константин, намеренно подняв голос на октаву выше.– Ведь я все-таки человек, а не гроссбух какой-нибудь, который можно кинуть на полку, где он будет ждать, пока до него доберется аудитор. Я начинаю сомневаться, Малек, что вы до конца осознаете, сколько мужества требует от меня эта ситуация. Вам-то легко сидеть здесь…
Малек резко встал, что вызвало у Константина дрожь ужаса. Посмотрев зачем-то на закрытые окна, он обогнул шахматный столик и направился к двери, ведущей в комнату.
– Мы отложим эту партию.
Кивнув Константину, Малек ушел на кухню, где ординарец готовил обед.
Константин слушал удаляющееся поскрипывание ботинок по ненатертому паркету, затем раздраженно смел фигуры с доски и задумался, зажав в руке черного короля. Во всяком случае, на этот раз удалось настолько разозлить Малека, что тот ушел. Если так подумать, не стоит ли послать к чертовой бабушке всю осторожность и устроить Малеку веселую жизнь, это же совсем просто – непрерывно таскаться за ним следом, осыпая невротическими вопросами, споря и устраивая истерики. Раньше или позже Малек обязательно огрызнется и может при этом нечаянно выдать что-нибудь, касающееся его намерений. Или, наоборот, напрочь отгородиться от него, обращаться с ним презрительно, как с наемным убийцей, каковым он, собственно, и является, отказываться находиться с ним в одной комнате и есть за одним столом, настаивая на своих правах бывшего члена Центрального комитета. Такая методика вполне может оказаться удачной. Почти наверняка Малек не врал, говоря, что знает точный день и час казни Константина. А это значит, что ему отдали приказ и он лишен возможности сколько-нибудь приблизить или отдалить этот момент из своих собственных соображений. Малек вряд ли решится пожаловаться на поведение Константина – совершенно очевидно, что такая жалоба заставит задуматься об его собственной пригодности для теперешнего поста, а это не тот пост, с которого легко с почетом уйти в отставку; к тому же теперь, когда дата уже установлена, даже начальник полиции не сможет изменить ее, не созывая несколько специальных собраний. А в таком случае появлялась опасность попытки пересмотра дела Константина – у него оставались еще союзники или хотя бы люди, желающие использовать его в .своих собственных целях.
Но несмотря на такие разумные соображения, все эти затеи, связанные с лицедейством, не слишком привлекали Константина. Ему хотелось чего-нибудь посложнее. Да к тому же, если провоцировать Малека, появляются новые неопределенности, которых и так с избытком.
Он заметил, как надзиратель вошел в гостиную и спокойно уселся в одно из больших кресел; как всегда, лицо его, полускрытое тенью, было повернуто в сторону Константина. Казалось, Малека совершенно не трогают естественные в такой обстановке скука и усталость (и хорошо, что не трогают, подумал Константин, – более нетерпеливый человек нажал бы курок уже на второй день), что ему даже нравится сидеть вот так в этом кресле и наблюдать за Константином, пока там, за окном, падает холодный серый дождь, а под стеной накапливается все больше и больше желтых листьев. Трудности установления отношений с Малеком – а ведь надо установить с ним хоть какие-нибудь отношения, если думаешь о спасении, – казались непреодолимыми; единственная возможность – эти самые шахматы.
Поставив черного короля на доску, Константин окликнул надзирателя:
– Малек, если вы не против, я готов сыграть еще раз.
Малек встал, оттолкнувшись длинными руками от подлокотников, и сел напротив. Он скользнул глазами по лицу Константина, словно желая увериться, что больше не будет никаких нервных срывов, а затем начал расставлять белые фигуры, явно не собираясь припоминать, что предыдущая партия так и не была закончена.
