Лента Mru - Смирнов Алексей Константинович (прочитать книгу .txt) 📗
— Ага, — кивнул Ладушкин. — Правильно глядишь.
Он что-то сделал рукой, и командир не успел ему помешать. В следующее мгновение и сам он, с подсыхающим следом от непонятой мокрицы на камуфляже, и Семен Ладушкин, и бронированные соколы специального предназначения взлетели на воздух, разделившись в полете на многочисленные фрагменты и ступени. Ярослав Голлюбика к тому моменту полностью выкарабкался из подпола и как раз шел к окошку. Взрыв заставил его отшатнуться; Голлюбика прикрыл глаза, одновременно защищая некогда русую, а ныне невнятной окраски бороду. Ладони хватило сразу на все.
— Эх, — он покачал головой, когда ударная волна, разбившись о его торс, утратила свои поражающие свойства. Ярослав присмотрелся к дыму и пламени, но ничего не разобрал. Бормоча что-то досадливое, он вернулся к отверстию, опустился на колени и позвал: — Обмылок! Вылезай, не шали. Руки на затылок.
Ответа не было. Голлюбика сунул перепачканное лицо в авангардную черноту квадрата, откуда тянуло морквой, рассолом и фиксирующими растворами. Он крикнул еще раз, на сей раз погромче:
— Обмылок! Вылезай, кому сказано!
Выждав немного, он выпрямился, поискал вокруг и нашел спички.
— Я иду искать, — предупредил Ярослав. Он спрыгнул в подпол, в самую уголовную закуску — вышеназванную моркву, квашенную капусту и картохи, откуда тотчас же послышались топот, глухие удары, звон стекла, сопровождавшиеся неразборчивыми ругательствами. Потом шум стих. Минутой позже он сменился безнадежными причитаниями: — Ушел! Ушел, сволочь! Обмылок! Если ты еще здесь, я из тебя душу выну! Тебе ли не знать!
Последовала новая пауза.
Голлюбика, проклиная проворного и сметливого Обмылка, прыгнул наружу. Он вытянул из-под ближайшего, дикого видом трупа короткоствольный автомат и пошел вон из избы. Перед умственным взором Голлюбики стояла обшарпанная ванна, до краев наполненная жирным раствором. Случись ему сейчас послушать недавние речи погибшего командира, рассуждавшего про евростандарт, он бы нашелся с ответом и мигом развеял заблуждения освободителя.
— Что за публика, — ругался Ярослав, за неимением командира обращаясь к мелким жителям перепуганного ночного мира. — Скоты. Клонируют в ванных, где спирт бодяжили. Тема для научного исследования: Ленька Пантелеев и новейшие технологии. Двойная спираль под прицелом нагана. Ванька Каин забыл вымыть руки и теперь ковыряет геном.
Приусадебная живность потерянно соглашалась.
Голлюбика прошел подлеском; око, натренированное до ястребиной зоркости, подмечало отломанные веточки, да примятую траву: ребята явились отсюда, понятное дело, опять же и машина виднеется, брошенная. Темнота не мешала Голлюбике смотреть. Водитель, конечно, не выдержал и присоединился к отряду. Неизвестно, думал ли он, что присоединится к товарищам намного прочнее, чем рассчитывал, и даже перемешается с ними структурно.
Ярослав отомкнул дверцу, надеясь, что жадный до подвига шофер не удосужился прибрать ключ зажигания. Но у шофера, видимо, сработал рефлекс, и ключа не было. Голлюбика плюхнулся на остывшее место, запустил руку под панель, рванул оттуда пучок проводов, которые были очень похожи на те, что послужили к воздушному перемещению Ладушкина в недоступное измерение.
Через короткое время мотор проснулся. Машина недоуменно кашлянула, спросонья не разбирая, кто в ней хозяин. Босая пята, с медвежьей силой надавившая на газ, перекрыла ей всякое удивление. Ярослав протер слипавшиеся от жижи глаза, наддал еще и вскоре вырулил на пустынное шоссе. Сверившись по десять лет как оторопелому, завалившемуся указателю, он быстро взглянул на мерцавшую стрелку: бензина осталось в обрез. Но до города хватит, прикинул Голлюбика. Он скорбно хмыкнул. Повернись дело так, что дошло бы до погони за джипом Ладушкина, который, в чем Голлюбика не сомневался, так и стоял себе в замаскированном под муравейник ангаре, отряду пришлось бы туго. Впрочем, Семен воспользовался транспортным средством, которое оказалось куда более скоростным, чем джип. К тому же оно доставило его в место, куда джипы не ходят.
Ярослав уставился в зеркальце заднего вида: там стояла недовольная луна. Серые цепи лунных гор и кратеров складывались в осуждающую надпись. Голлюбика отвернулся. Он знал, что рано или поздно посрамит луну, а вместе с ней — все мрачное и зловещее, что принято приписывать этому второстепенному светилу. Другое дело — солнце, думал Голлюбика, разматывая версту за верстой. Если на нем и написано что-то плохое, то ничего страшного: все равно ослепительный свет не позволит прочесть.
В коридорах ДК есть что-то подлинное и правильное, полумрак и паркет, эхо шагов — то размеренных, утомленно осиливающих мраморную лестницу, то бегущих. Звуки рояля из-за одинаковых дверей в полтора человеческих роста, кружки и студии, непременно — одинокие посетители, которые с той или иной степенью деловитости уходят за дверь, все это истинно, и речь не о советском ностальжи — это тянется куда-то дальше, в музей, к мебели красного дерева, резным бюро, па-де-де, зеркалам — и, может быть, глубже, в пыль и темноту, где уже ничего не разобрать: оно не возникает оттуда и не пропадает там, оно перетекает. Одна из люстр обязательно не работает. И люди не те, каких встречаешь на улице, их не хочется убивать: зимой — за неуклюжее толстошубие, летом — за горячее дыхание с примесью пельменей и сусла; они заняты ненужным миру, но важным делом, каждый одинокий посетитель — он целеустремлен, он зачем-то явился в здание, куда, казалось бы, давно никто не ходит, предпочитая развивать в себе иные навыки и умения.
На такого одинокого пилигрима взираешь с непроизвольным уважением и порываешься подсказать нужную комнату.
Погожим июльским днем, в четыре часа пополудни, пока Ярослава Голлюбику отпаивали, подкармливали, да сканировали, в пустынный ДК вошли посетители из тех, кому не надо подсказывать комнат — такие сами отлично знают, в какую им нужно дверь, а любопытных не жалуют и могут уложить на пол для проверки документов и общего запаса прочности.
По случаю лета ДК дремал. Студии и кружки, которыми он изобиловал, не работали; молчал рояль; жизнерадостный хореографический топот мотыльков притих и осел вместе с пылью; пестрые художественные мольберты, израненные тысячами кнопок, были сложены и задвинуты в мрачный угол вместе с бюстами, кубами и шарами.
Пришедшим это безлюдье было на руку. Бесшумный отряд, со стороны казавшийся точной копией того, что погиб по малодумной прихоти Семена Ладушкина, струился черным потоком вверх, попирая законы, предусмотренные природой для текучих субстанций. Намеченной целью был фотографический кружок — едва ли не единственное из многих прочих вольных образований, которое не замирало в летнюю пору.
Направляющий, достигнув четвертого этажа, отрывистыми знаками велел своим товарищам рассредоточиться. Тем временем вторая группа, посланная под арку во внутренний двор, изучала босые следы; цепочка мокрых пятен быстро подсыхала в горячем воздухе, сквозным проходом убегая в соседнюю подворотню и далее — на узенький проспект, вечно закупоренный серной автомобильной пробкой.
Очередной командир, повторяя действия своего испарившегося в деревне двойника, отошел от двери на два шага. Ударом железной пяты он объявил фотостудию открытой.
Внутри было темно — вероятно, из общего уважения к фотографическому делу, ибо пленки проявлялись в соседней каморки, где стояли раковины и кухонного вида столы со шкафчиками. Кто-то побежал; громко разбился стеклянный предмет.
— На пол, милиция! — заорал командир и ворвался в студию.
Следом, нервно поводя бронебойным оружием, протиснулось спортивное сопровождение. Помещение пустовало, но из-под запертой двери в лабораторию бил красный свет магического кристалла.
Командир навел на замочную скважину автомат:
— Эй, за дверью! Выходи по одному, руки за голову, шаг влево — шаг вправо… хранить молчание!
— Не открывайте! — взвизгнули из-за двери. — Это какое-то недоразумение! Я печатаю фотографии, сюда нельзя!…
