Арабский кошмар - Ирвин Роберт (книга бесплатный формат .txt) 📗
Вновь увидев араба, я испытал непостижимое чувство облегчения, и когда он попросил у меня два динара, я без возражений дал их ему. Он связал свои вещи и куски сыновьего трупа в узел, махнул мне на прощанье рукой и удалился со своим узлом в сторону Александрии. Онемев от удивления, смотрел я, как он уходит. На другой день, однако, я увидел в Александрии и отца, и сына – они сидели возле кондитерской и набивали желудки едой. Все это был сплошной обман. Он попросту околдовал меня так, что я вообразил, будто вижу, как он лезет по канату убивать своего сына. Колдовство…
Тут Бэльян перебил его и сказал, указывая на свою чашку кофе:
– А вы чего хотели? Это пойло стоит полдинара за чашку. Неужели вы думали, что всего за два динара он убьет родного сына?
– Да нет, нет, наверно… но меня одурачили. Если я когда-нибудь снова встречу этого иллюзиониста, то за последствия не ручаюсь.
– Но вы живописец, а разве живопись – не одна из форм иллюзионизма?
Джанкристофоро едва сдержал гнев:
– Да нет же, ей-богу! Быть может, других художников их произведения губят, но я никогда не стремлюсь обманывать. Все мои цвета неестественны, в основном это оттенки золотистого и алого, и я не пользуюсь перспективой, ибо перспектива обманывает глаз, а обманывать глаз – значит обманывать рассудок, что не менее безнравственно, чем рассказывать бессмысленные истории. Высокое искусство должно основываться на высокой морали. По правде говоря, меня гложет множество сомнений по поводу моей нынешней миссии. Султан – иноверец и дикарь. Он ничем не отличается от всех прочих турок, разве что получше одевается. Все турки похожи друг на друга. Все его наложницы на одно лицо, нелегко заставить этих сук позировать, не зная их языка, к тому же они боятся, что я рисую их изображения, дабы упрятать туда их души. Да не хочу я никуда прятать их души. Не уверен, что у турецких шлюх вообще имеется нечто подобное. Душа султана-безбожника, должно быть, проклята, и все же она у него есть, но у женщин душа отсутствует. Вот почему так трудно писать их портреты, ведь невозможно ухватить внутреннюю сущность, ее попросту нет, есть лишь тело, которое можно изобразить в общих чертах. Короче, если тело мужчины есть Храм Божий на Земле, то женское тело – в свою очередь всего лишь обезобрансенная копия мужского. Уж поверьте. Когда я писал Баязетов гарем, я возненавидел его (точнее, возненавидел их) и выпуклости их белой плоти, глаза рептилий и чары, от которых бросает в дрожь. Я знаю, что возненавижу и этих египтянок. Их формы будут слишком округлыми для более или менее сносных линий рисунка. Вы, разумеется, понимаете, что я ничего не имею против женщин как таковых? В довершение всего в здешних домах скверное освещение, на базаре трудно найти нужные краски и масла, да еще и жара. Я пытаюсь выполнить свою работу, а все в это время клюют носом.
Вконец подавленный, он умолк. Бэльян слушал с непроницаемым лицом. Может, этот человек – сумасшедший? Или попросту гомосексуалист, коему поручена смехотворно неподходящая работа? У Бэльяна закружилась голова. Жара усиливалась. Человек, назвавший себя Вейном, вышел из караван-сарая и торопливо зашагал по темному переулку, который через базары вел к Цитадели. Джанкристофоро лениво показал на него пальцем.
– Этому человеку многое известно о красках и маслах, и еще он знает арабский. У него можно многому научиться, но лучше, наверно, этого не делать. Он алхимик, и у него есть близкие друзья при мамлюкском дворе. По обеим причинам он весьма опасен. Полагаю, на днях он сделается вероотступником, что очень жаль, ибо ему многое известно о том, к чему нам следовало бы подготовиться.
Джанкристофоро, прищурившись, взглянул на небо, как бы обдумывая следующие слова. Но произнести их он так и не успел, ибо перед ними в одно мгновение выросли возникшие из тьмы в глубине кофейни двое турок с ятаганами, которые без лишних усилий и слов связали ему руки и вместе с третьим турком, присоединившимся к ним на площади, повели своего пленника туда, куда уже удалился Вейн, – в направлении Цитадели.
Поначалу Бэльян был слишком потрясен, чтобы пошевелиться, а затем верх взяла вполне уместная осторожность. Даже не попытавшись последовать за ними, он взял оставленную Джанкристофоро книгу и с деланным безразличием направился обратно к караван-сараю. Он сообщил о том, что произошло, венецианским торговцам, и их старший, консул из Александрии, сказал, что в понедельник, когда вновь откроются присутственные места, через давадара будет подан протест. Но что, собственно, произошло? Безусловно, турки были либо должностными лицами, либо солдатами. Это можно было понять по тому, как избирательно, гладко и умело они все проделали. Может, за Джанкристофоро от самой Александрии тайно следили шпионы? Может, все дело в его критических замечаниях по адресу турецких шлюх? Или по адресу Вейна, друга мамлюков? Не нарушил ли он какого-нибудь неизвестного правила арабского этикета? А может, в тот момент, когда мимо случайно проходили мамлюкские блюстители порядка, он попросту подсунул лавочнику фальшивую монету?
– Все мы можем исчезнуть подобным образом, каждый из нас, и христианский мир даже пальцем не пошевельнет, чтобы нас спасти, – задумчиво заметил француз.
Позднее, когда европейцы отправились на дневные празднества, они все еще нервничали и вышли все вместе под предводительством консула, Альвизе Тревисано. Ипподром, где происходили игры, располагался у основания Цитадели, и именно там под руководством инструкторов-евнухов проходили обычно строевое обучение молодые мамлюкские невольники. Несмотря на сильное желание увидеть их на маневрах, Бэльян был слишком взволнован, чтобы тотчас же покинуть безопасный караван-сарай. Поэтому в тот день он не пошел вместе со всеми. Оставшись один, он поднялся на крышу, прихватив с собой книгу Джанкристофоро. По какой-то причине о книге он никому не сказал.
Особого впечатления книга не производила: десятка два листов большого формата, слабо скрепленных ниткой. Бэльян с удивлением заметил, что заглавие находится на обороте книги и изображено паучьей арабской вязью. Он раскрыл книгу. Письмена внутри были тоже арабские, в том же духе сумбурного паучьего танца, но между арабских строк кто-то попытался мелким почерком вписать итальянский перевод. Сосредоточенно наморщив лоб, Бэльян начал читать.
Он сказал: «Берегись Обезьяны!»
И еще он сказал: «Некоторые говорят, что каждый череп содержит в себе собственное море снов и что там есть миллионы и миллионы этих крошечных океанов. В качестве доказательства они приводят тот факт, что если прильнуть ухом к уху друга и внимательно прислушаться, то можно услышать, как о стенку черепа бьются морские волны. Но каким образом конечное может содержать в себе бесконечное?»
И еще он сказал: «Во сне мы учимся примиряться со смертью».
И еще он сказал: «Человек чтит духов сна, ибо спит с ними, даже когда они скрываются под чужой личиной».
И еще он сказал: «Почему нам не может присниться, что мы два человека? Для Ихвана аль-Сафы это был очень сложный вопрос».
И еще он сказал: «Сон есть наиболее естественное состояние человека. Долгие годы Адам лежал и видел сны в райских кущах, пока Ева не была извлечена из его тела и не пробудила его ото сна».
И еще он сказал: «Сны, не заслуживающие внимания, непременно следует забывать. Мелкую рыбешку выбрасывают обратно в море Алям аль-Миталь».
И еще он сказал: «Трус в сновидениях будет трусом и в жизни».
Озадаченный и раздраженный, Бэльян отложил книгу. Он не мог понять ее замысла. Кто пытался сделать перевод? Джанкристофоро? Но Джанкристофоро утверждал, что не знает арабского. Он вновь погрузился в раздумья об обстоятельствах ареста Джанкристофоро. У него мелькнула мысль о том, что Джанкристофоро арестовали по ошибке, вместо шпиона Бэльяна, но он быстро ее отбросил. Его начали одолевать более смутные, дремотные мысли, а затем и послеполуденный сон. Проснулся он в луже пота. Группа вернулась с ипподрома, и уже звучал призыв к молитве при заходе солнца. Он немного посидел, ощущая легкую тоску; страх его перешел в беспокойство.
