Другая дверь - Климов Михаил (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Кто бы сомневался?
Все или почти все знания в немецком, кроме «спасибо» и «до свидания», ограничивались этим самым «шнейдером». Были ещё в наличии Buch и Leder, но и книга, и кожа для разговора с производителями фальшивых документов нужны были не сильно.
Фальшивомонетчиком (а Слава твёрдо знал: кто делает документы, делает и деньги, технология та же) оказался какой-то по виду пожилой скандинав. Высокий, полный, с голубыми глазами и светлыми (не седыми) волосами и такой же бородой – он скорее напоминал шведа или датчанина, чем немца или еврея.
Несколько минут он изучал русский паспорт, удивлённо погладывая на Прохорова. Потом вернул его Песе и что-то сказал:
– Ты можешь использовать это здесь, – перевела та, – но он не советует тебе тащиться с этим в Россию, тебя там сразу загребут…
Понятно, возраст и рост…
А вот немецкий паспорт вызвал у скандинава отпадение челюсти.
– Как ты умудрился, – перевела Песя, когда челюсть была приподнята настолько, что её владелец смог издавать членораздельные звуки, – не только получить паспорт в сентябре семнадцатого года, но и на такой бумаге, которую здесь для документов не используют?
35
– Ты же знаешь… – несколько стесняясь, ответил наш герой, лихорадочно соображая, говорить или не говорить «шведу» о своём происхождении.
– Я-то знаю… – резонно возразила она. – Но что ему сказать?
А ещё обещала, старая ведьма, сама вести переговоры. Вот так и надейся на женщин…
– Скажи ему, – пришла вдруг ясная идея, которая могла сработать, – что этот документ мне делали в Одессе.
Песя ещё не успела перевести, а «швед» уже задумчиво кивал головой. Видно, услышал знакомое, всеобъясняющее слово. Потом поднял бумагу и тщательно разорвал её на мелкие клочки.
Почему-то напомнив нашему герою школьного учителя, демонстрирующего детям, что бывает, если соединить кислоту с щёлочью.
А швед что-то сказал в конце своего «опыта».
– Ты мог иметь крупные неприятности в переду с этими бумагами… – перевела Песя Израилевна. – Он говорит, что за пятнадцать марок в три дня может сделать тебе настоящие, местные документы. Не соглашайся, – добавила она от с теми же интонациями, – предложи пять, может, и за семь получится…
Так и поступил наш герой.
Сошлись на восьми…
– Теперь ты должен сказать, как ты хочешь, чтобы тебя звали? – перевела старуха новую реплику «шведа». – Так же, как в русских документах?
Тут Слава спохватился, что не знает, а как, собственно его зовут в этих самых русских документах.
Ядрена-матрена, Сысой Амвросиевич Задостойный…
Это просто прочесть полчаса надо, а учить наизусть – неделю…
Как помнил Слава, «задостойником» назывались на православной литургии какие-то молитвы, которые читаются после молитвы Богородице «Достойно есть…». Но как название молитв, явно профессиональное, имеющее хождение только в церковной среде (и запомненное-то только по курьёзности звучания), стало фамилией?
Поистине велик и могуч…
– Нет… – возразил он. – Только не это…
– Тогда выбирай сам… – потребовала Песя, переведя очередную реплику «шведа». – Или он тебе что-то предложит?
Прохоров задумался. Наверное, даже наверняка, лучше, чтобы он знал наизусть, как его зовут. А вдруг швед предложит что-то страшное на манер Ганс Магнус Энценсбергер? Он и помнил этот страшный набор букв только по отличным стихам Ганса Магнуса:
Хм, а ведь это выход.
Почему бы ему не придумать себе немецкие имя и фамилию, исходя из двух параметров: они должны были быть хорошо знакомы будущему носителю, и владелец имени не засветится в мире в ближайшие десять-двадцать лет, а больше Прохоров был уверен, что не проживёт.
Подобным образом поступил герой какого-то американского фильма о перемещениях во времени, став в пятидесятые или даже в восьмисотые годы Клинтом Иствудом.
Бертольд Брехт?
Не годится, уже перед войной был знаменитым писателем, а до войны осталось всего двадцать восемь лет – маловато… Хорошо он будет выглядеть, если лет через десять на какой-нибудь тусовке или в книжном магазине встретится с настоящим Брехтом и они, протягивая друг другу руки, одновременно скажут:
Бертольд Брехт…
Герман Гессе?
Тоже нет, и по тем же самым причинам…
Гюнтер Грасс?
Тут уже всё подходит с возрастом, только чего-то не хочется быть Гюнтером, больно на слух Славы имя было противное…
Может, попробовать какие-то сочетания?
Генрих Гёте?
Фридрих Воннегут?
Вильгельм Барбаросса?
Нет, не пойдет…
Ну, как он потом вспомнит, от кого он взял имя, а от кого фамилию?
По профессии?
Но, подумав немного, Слава понял, что слишком хорошо для такого дела знал немецкую культуру.
Вот запомнит он, предположим, что имя у него от философа.
А от какого?
Георг Вильгельм Фридрих от Гегеля?
Или Фридрих от Ницше или Шлегеля?
Или вообще от Энгельса?
И кто сказал, что Фридрих – это только имя?
А вот есть ещё художник Каспар Давид Фридрих, с ним как?
Беда от многознания, в точности по Экклезиасту…
Да и вообще, как дряхлеющая память запомнит саму профессию, которую ты задумал?
Она ведь, говорят, сохраняет с возрастом в основном только старые воспоминания. И будет он, как радистка Кэт во время родов, повторять:
– Их бин Вячеслав Степанович Прохоров…
Хотя, кажется, «их бин» значит» не «я есть, а «я был». Тут, наверное, нужно «их либе»…
Или «их хабе»? Или «дас ист»?
В общем, фамилия нужна простая и легко запоминающаяся, что-то, что навязло в зубах, но не стерлось, как Иммануил Кант.
Генрих Белль? Неплохо…
Политик? Гельмут Коль?
А что?
Вполне подходяще…
Большой по размеру, великий немец, который объединил Германию, вполне симпатичный для Прохорова. И возраст подходит, он должен быть где-то начала тридцатых годов, а значит, Слава догнать его никак не мог.
И Гельмут на слух гораздо приятнее, чем Гюнтер…
Наш герой поднял голову и посмотрел на несколько ошалевших от такого долгого ожидания «шведа» и Песю.
И назвал свое новое имя и фамилию.
Вот так и стал Вячеслав Степанович Прохоров Гельмутом Колем.
А также Сысоем Амвросиевичем Задостойным…
Причём одновременно…
36
«Володь, привет…
Привет и вам, Маринка и дети…
Писать очень трудно, брат, но не потому, что мы такие писатели, а потому что рука привыкла к клавиатуре, а не к ручке и сегодня, то есть вчера, которое далёкое завтра, мы, пожалуй, только сумму прописью и подпись собственную и выводим рукой…
Уже эта моя сентенция послужила тебе доказательством того, что это я, но верхняя фраза – импровизация, а домашняя заготовка этого доказательства – автограф Цветаевой Надежде Мандельштам.
Кто ещё, кроме твоей семьи и меня, да самой Надежды об этом знает?
Ну, то-то…
Как я здесь очутился, почему в Берлине, но к вам на Лейбниц не пришел – очень долгий рассказ.
Который при встрече…
Как я тебя нашёл?
Прочитал в твоей книжке, ты её напишешь через несколько лет и там будет упомянуто, что второго января четырнадцатого года открылась твоя кафедра в Крайстчерче и ты стал там деканом. Много смеялся твоему рассказу о том, как всё это было…
В общем, я здесь, без языка, без знакомств, хотя, вру, некоторые уже завёл, и почти без денег…
Нет, конечно, я как-то устроился и не голодаю, даже собираюсь одеться приличней, но не уверен, что мне хватит моих ресурсов, чтобы добраться до вас.
Поэтому, пожалуйста, вышли мне по три тысячи марок (надеюсь, если я не получу твоих денег, они вернутся отправителю) в два банка на разные документы».
