Книга и братство - Мердок Айрис (бесплатные серии книг TXT) 📗

Дженкин, хотя они с давних пор были друзьями, оставался для Джерарда увлекательной, иногда раздражающей загадкой. Квартира, которую тот содержал в образцовом порядке, была обставлена скудно, случайной мебелью и временами казалась Джерарду унылой и пустой. Единственное, что ее оживляло, это книги, которыми были забиты две комнаты наверху, где они занимали все стены и большую часть пола. Тем не менее Дженкин всегда знал, где какую книгу искать. Джерард неизменно сознавал, что, как человек, его друг в каком-то коренном, даже метафизическом смысле более целен, чем он, глубже, реальней, тверже стоит на земле, подлинней. Эту «подлинность» имел в виду Левквист, когда говорил о Дженкине: «Там, где он есть, там он есть». Также было парадоксально (или нет?), что у Дженкина начисто отсутствовало чувство собственной индивидуальности и вообще способности к «самоотчету». Тогда как Джерард, с его куда более собранным и последовательным умом, в противоположность Дженкину тяготел к мышлению тонкому, обобщенному, абстрактному. Благодаря этому контрасту Джерард иногда чувствовал себя умней и утонченней, а иногда попросту неосновательным и легковесным. В Оксфорде Дженкин, по одобрительному замечанию Левквиста, «отсек» философию и занялся лингвистикой и литературой. В школе он первоначально преподавал греческий и латынь, позже французский и испанский. В Политехническом и в школе он еще преподавал историю. Он обладал глубокими познаниями, но для академической карьеры у него не хватало ни воли, ни амбиций. Он приехал из Бирмингема, где закончил классическую школу. Отец его, недавно скончавшийся, работал в заводской конторе и был методистским проповедником. Мать, тоже методистка, умерла еще раньше. Джерард постоянно упрекал Дженкина за веру в Бога, хотя тот это отрицал. Тем не менее что-то такое у Дженкина осталось с детства, во что он верил и что беспокоило Джерарда. Дженкин был серьезный человек, наверное, самый серьезный из всех, кого знал Джерард; но было очень нелегко предсказать, в какую форму способна вылиться эта серьезность.

— Джерард, да сядь же, — сказал Дженкин, — перестань ходить по комнате и переставлять вещи.

— Люблю ходить.

— Да, это у тебя такой способ размышлять, но он хорош для улицы, и ты не в тюрьме пока. Кроме того, я тут, и мне надоело, что ты мельтешишь.

— Извини. Не грей вино, сколько раз нужно тебе повторять.

Джерард убрал бутылку от камина, придвинул к огню кресло с деревянными подлокотниками, сбив при этом китайский коврик, тоже его подарок на Рождество несколько лет назад, и сел против друга. Дженкин наклонился и расправил коврик.

— Уже решил, что именно собираешься писать?

— Нет, — нахмурился Джерард. — Может, вообще не стану.

— О Платоне, о Плотине?

— Не знаю.

— Ты как-то сказал, что хочешь написать о Данте.

— Нет. Почему ты не напишешь о Данте?

— Когда-то ты много перевел из Горация. Мог бы его всего переложить по-английски.

— Это шутка такая?

— Мне нравятся твои переводы. А о своем детстве не хочешь написать?

— Господи, ни в коем случае!

— Или о нас в Оксфорде?

— Не говори глупостей, мой дорогой!

— Ну так что-нибудь на тему социальной или политической истории. А как насчет искусства? Помню твою монографию об Уилсоне Стире [38]. Ты умеешь писать о картинах.

— Только поверхностно.

— Тогда роман, интеллектуальный философский роман!

— Романы — это вчерашний день, они свое отжили.

— Тогда почему просто не расслабиться и наслаждаться жизнью? Живи моментом. Будь счастлив. Отличное занятие.

— Ох, да заткнись ты…

— В самом деле, счастье — единственное, что имеет значение.

— Я не гедонист. Ты тоже.

— Я вот иногда думаю… Да, мне кажется, тебе надо написать книгу по философии.

— Давай не будем об этом, ладно?

Дженкину не хотелось именно сейчас вступать с Джерардом в серьезные разговоры. Возможность обойти определенные темы, как он надеялся, была. Несмотря на то что за долгое время их дружбы он хорошо узнал Джерарда, он продолжал делать попытки направлять беседы с упрямым и порой острым на язык другом в нужное ему русло. И хотя, как всех друзей Джерарда, Дженкина очень интересовало, «чем займется Джерард», он чувствовал, что из своего рода вежливости пора остановиться. Если он продолжит расспросы, то испортит Джерарду настроение, а то и вызовет раздражение. Тема-то болезненная. Он хотел заговорить о турпоездке в Испанию, которую собирался совершить на Рождество. Конечно, Джерард не пожелает присоединиться, поскольку любит проводить Рождество дома, в Англии. Да и сам он предпочитает путешествовать в одиночку.

— Я вот подумываю… — начал было он.

— Ты виделся с Краймондом в последнее время? — перебил его Джерард.

Дженкин вспыхнул. Это была одна из тем, которых ему меньше всего хотелось касаться. Он не имел абсолютно ничего против лжи, но Джерарду никогда не лгал. Поэтому ответил правду: «Нет, в последнее время не видел, с того раза…» Но тут же устыдился себя. Посмотрел на Джерарда, такого холеного и хладнокровного в своем бутылочно-зеленом пиджаке, на его скульптурное лицо в тени абажура, прищуренные глаза, глядящие на огонь. Джерард пригладил густые волнистые волосы, зачесав их за уши. Едва слышно вздохнул. О чем он думает? — пронеслось в голове Дженкина.

А Джерард думал о том, что зря Дженкин встречается с Краймондом. Это ослабляет нашу позицию. Хотя один Бог знает, какова конкретно их позиция. Она должна быть сильной, чтобы предпринимать следующие шаги. Но какие шаги они могут предпринять? Господи, до чего все сложно и отвратительно!

— Конечно, устроим, как обычно, вечеринку на Ночь Гая Фокса [39], — сказал Дженкин.

— На Гая Фокса. Разумеется. Гидеон захочет запустить все фейерверки.

— Потом подойдет литературный вечер, а там и Рождество не за горами.

Все равно что разговаривать с ребенком, думал про себя Дженкин. Литературные вечера, на которые они собирались раз или два в году в загородном доме Роуз, проводились с большими перерывами со студенческих времен. Роуз и Джерард недавно возродили этот обычай, ненадолго прервавшийся.

— Ах да… литературный вечер…

— Гулливера позовешь?

— Позову.

Джерард нахмурился, и Дженкин отвел взгляд. Джерард чувствовал вину перед Дженкином за Гулливера Эша. Действительно, Дженкин тогда сказал: «Не уводи его в сад». Джерард, возможно, несомненно «поощрил» Гулливера, безотчетно, без всякой цели, без достаточного повода, вообще без всякого повода, кроме того, что тот выглядел очень красивым, а Джерард чувствовал себя одиноким. Конечно, ничего такого не произошло, разве что Джерард стал «покровительствовать ему» и несколько выделять среди других, как любимчика. Интерес Джерарда оказался мимолетным; остались лишь упрекающие взгляды Гулливера, обиженное выражение, вид человека, уверенного в своем праве, робкая дерзость.

— Гулл по-прежнему без работы, — сказал Дженкин.

— Я знаю.

За лето и осень многое изменилось. Дженкин побывал на летних курсах усовершенствования и как турист в Швеции. Роуз гостила у родственников отца в Йоркшире и матери — в Ирландии. Джерард ездил в Париж, потом в Афины к другу-археологу Питеру Мэнсону, который работал в археологической «Британской школе в Афинах». Тамар неожиданно бросила университет и стала работать в издательстве, которое Джерард подыскал для нее. Он же, разумеется, предложил Вайолет финансовую помощь, предложил от имени своего отца, и Вайолет в грубой форме отказалась. Джерард казнил себя за Тамар, следовало решительней попытаться узнать, в чем причина такого решения. Вайолет сказала, будто Тамар до смерти надоел Оксфорд, Тамар подтвердила, и Джерард, рассерженный на Вайолет, не стал доискиваться до правды. Он в то время переживал смерть отца, был занят вывозом вещей, хранящих память о его детстве, из дома в Бристоле и его продажей, враждой с Пат и Гидеоном, потом эти проблемы с Краймондом и Дунканом. Дункан нарочито не стал уезжать и работал все лето. О Джин и Краймонде было мало что известно. Говорили, что они все еще живут в доме Краймонда в Камберуэлле. Ходили слухи, что они собираются на конференцию в Амстердаме.