Бразилия - Апдайк Джон (книга жизни txt) 📗
Косой удар кирки обнажил какую-то искорку, — по крайней мере, так показалось его измученным тьмой и каменной пылью глазам. Он опустился на колени и набросился на выемку в скале, расширяя блестящую породу. Облака — серые кулачки тумана — проносились над головой, а откуда-то сверху доносился гул огромного прииска. Когда солнце скользнуло в квадратик неба у него над головой и лучи его упали прямо на дно колодца, спертый воздух стал горячим и влажным, как вода в корыте Изабель. Зато стало лучше видно. Через час, обдирая пальцы в кровь, он отвалил от пробы целую груду обломков, и блестящий кусочек стал приобретать объем. Ком породы отбрасывал красноватые блики, совсем не похожие на блеск серебристых чешуек пирита.
Еще через два часа, щурясь, словно заглядывая в пылающую топку, Тристан сумел освободить самородок от породы. Да, это был самородок, грубый, но шелковистый на ощупь кусок золота, этого воплощения богатства; он лежал в его ладони и был гораздо тяжелее камня такого же размера. В самородке было граммов восемьдесят веса, и в нем угадывались зачатки некой формы: нечто вроде животика, ноги, головы. Это был идол, священный идол десяти сантиметров в длину и сантиметра четыре в ширину. Неровности на нем напоминали лунные кратеры. Тристан возбужденно переложил самородок из руки в руку. Он старался скрыть блеск золота даже от квадратика неба над головой. Если кто-нибудь из тысяч старателей узнает о самородке, Тристана прибьют на месте. Голова его гудела, дыхание стало быстрым и поверхностным, как у птицы. Опустившись на колени, Тристан возблагодарил Господа и Его духов. Рука, творящая судьбы людей, снова спустилась с небес и коснулась его судьбы.
Рабочая одежда старателей на Серра-ду-Бурако состояла из шорт, футболки, соломенной или пластиковой шапки от солнца и высоких баскетбольных кроссовок, чтобы удобнее было лазать по уступам и лестницам (новые ковбойские сапоги Тристана оказались непрактичными, так как были тесными, а подошвы их — скользкими; не пригодились и теннисные туфли с автобусной станции — из-за своей непрочности). Кроме того, старатели носили на поясе небольшие кошельки, в которых они копили крупицы золота, пока их не соберется столько, чтобы их расплавить, обратить в деньги или положить в банк кооператива. Тристан боялся, как бы его самородок не оказался слишком заметным, поэтому он положил его в мешок с обломками руды и потопал домой, всем видом показывая, что собирается весь вечер дробить и промывать руду, а потом поесть рису с бобами, уложить детей и, приняв ванну после Изабель, заснуть тяжелым сном.
Когда он на глазах у Изабель вытряхнул содержимое мешка на пол, ему на какое-то мимолетное мгновение почудилось, что самородок исчез: из-за своего веса он опустился на самое дно мешка и почти не отличался от других бесполезных обломков породы. Но вес выдает золото, и Тристан быстро нашел самородок. Несколько движений большого пальца стерли кремниевую пыль, явив миру сияющее злато.
— Мы богаты, — объявил Тристан жене. — Тебе больше не нужно уходить из дома к маникюрщицам. Пожалуй, мы даже сможем купить ферму в Паране или маленький домик у моря в Эспириту-Санту.
— Тогда нас сможет выследить отец, — напомнила Изабель.
— Ну и что? Мы подарили ему внуков. Разве за все эти годы я не показал себя верным мужем?
Изабель улыбнулась его наивности. Как она когда-то настаивала на любви к его матери, так и он в промежутках между приступами ненависти лелеял смутную надежду на то, что ее неумолимый папа сжалится над ними и заменит Тристану отца, которого он никогда не знал.
— Его не так-то просто умиротворить. Он считает, что исполняет родительский долг, причем не только от своего имени, но и от имени моей матери, и это делает его фанатиком. Он хочет, чтобы у меня было только самое лучшее. Для меня лучшее — это ты, но он не видит этого, потому что смотрит на все глазами белых господ, рабовладельцев и плантаторов.
— Какие скучные вещи ты говоришь, Изабелинья. Как будто наше прошлое еще не закончилось. Маникюрщицы сделали тебя циничной и злой. Это богохульство — принимать с подозрением дар Божий. Обними меня, годы жизни на прииске принесли свои плоды, одарив нас сокровищем.
Переполненный желанием обнять Изабель, Тристан дал подержать самородок Азору. Малыш уронил его на босую ногу и разразился воплями, в унисон которым захныкала в колыбели — старом ящике для лопат, поставленном на кирпичи, чтобы змеи и огненные муравьи не могли туда забраться, — его сестренка.
Изабель подхватила сопящего сына на руки и сказала Тристану:
— Это были трудные годы, на долю нашей любви выпало немало испытаний, но мы были здесь в безопасности, потому что никто не знал, где мы скрываемся. Боюсь, как бы самородок не вытащил нас на свет Божий.
— Ты слишком разволновалась, дорогая, это все твоя буржуазная кровь. Завтра я отнесу самородок в кооператив. Если назначенная за него цена покажется мне слишком скромной, я найду вольных торговцев золотом, — их тут полно на прииске, и они предложат нам больше, поскольку не платят восемь процентов правительству и, сговорившись с индейцами, переправляют золото в Боливию.
Подобные легенды были привычными для обитателей человеческого улья Серра-ду-Бурако: золото жило в мыслях старателей так же, как живет в виде мельчайших искорок и прожилок в огромных массивах скал.
Однако предчувствия Изабель оказались верными. Хотя Тристану и удалось незаметно пронести самородок в весовую контору, оттуда весть о великолепной находке мгновенно распространилась по прииску. Весовая, кооперативный банк и государственное налоговое управление занимали единственное бетонное здание посреди деревянного городка. Здание это, украшенное звездным флагом Бразилии, располагалось рядом с моргом, куда непрерывно поступали жертвы поножовщины, несчастных случаев, легочных болезней и бандитов, свирепствовавших на дорогах Серра-ду-Бурако. Оценщик, худой желтокожий человек в черном костюме и целлулоидном воротничке, говорил по-португальски, жеманно пришепетывая, как выходец из метрополии. Он прищелкнул языком, посмотрел на весы, объяснил, что точную стоимость можно будет назвать только после того, как самородок расплавят и очистят от примесей, и назвал предварительную цену: несколько сот тысяч новых крузейру.
— А главное, гошподин, цена его будет возраштать ш падением кружейру, — говорил он.
Тристан с удивлением глянул на самородок. За ночь он изменился: из человекоподобного идола он превратился в бугристую картофелину, а лунные кратеры стали глазками. Сдав самородок на хранение в банк, он получил взамен квитанцию и ушел, подозревая, что никогда больше не увидит подаренный самим небом самородок.
Ночью лил дождь. Склоны и уступы карьера превратились под ногами в месиво. Приближаясь к своему участку, он увидел там группу людей. На брошенных участках вокруг его ствола вдруг засуетились старатели. Темные спины гнулись и выпрямлялись, деловито долбя породу, в которой, по слухам, скрывалось золото, а два брата Гонзага как раз вылезали из его шахты. Они закричали на Тристана раньше, чем он успел открыть рот.
— Ты, бандюга! — заорал брат постарше и пониже ростом, по имени Ахилл. — Мы посмотрели и все обмерили, ты влез на территорию нашего участка! Самородок наш!
— Браконьеров вроде тебя надо колесовать, чтобы другим гаримпейру неповадно было! — добавил Исмаил — он был младше, но выше ростом.
— Я не выходил за пределы моего участка, — стоял на своем Тристан, хотя, по правде говоря, вспоминая сейчас лихорадочные удары киркой, он припомнил также и ощущение, будто лезет в чужой карман, и теперь спрашивал себя, не залез ли он и в самом деле на чужой участок. Точного ответа не было, поскольку даже сам он не мог бы сказать наверняка, из какого именно места выработки он получил самородок.
— Мы вызовем землемеров, — отчаянно грозил старший брат, — полицейских, адвокатов!
Они действительно подали на Тристана в суд, и процесс, растянувшийся на долгие месяцы, привлек внимание центральной прессы. Самородок снова и снова вынимали из банковского сейфа и фотографировали; хотя он и был меньше золотых булыжников, найденных в Австралии в 1851 году, но оказался самым большим из обнаруженных в горах Серра-ду-Бурако. Новая волна алчности всколыхнула Бразилию благодаря средствам печати. Корреспондентка «О Глобу» приехала с фоторепортером, и тот сфотографировал Тристана и Изабель в их хижине: Изабель купалась в оцинкованном корыте, погрузившись по самые плечи в пену и игриво выставив голую ногу, Тристан держал на руках пухлого бледного сынишку и краснокожую дочь, и глаза его, блестевшие под благородным лбом черными пузырьками, с опаской глядели в объектив.
