На высотах твоих - Хейли Артур (смотреть онлайн бесплатно книга txt) 📗
Ричардсон в равной степени не любил ни зиму, ни Рождество — первую из-за природной физической тяги к теплу, второе по причине агностицизма, который, по его убеждению, разделяло большинство других людей, не желающих, однако, в этом признаться. Однажды он даже заявил Джеймсу Хаудену: “В этом вашем Рождестве в десять раз больше фальши, нежели в политике — в любом из известных вам ее проявлений, только об этом никто не смеет сказать вслух. Знай себе бубнят: “Рождество слишком коммерциализировано”. Какого черта! Как раз лишь коммерческая сторона и имеет во всем этом хоть какой-то смысл”.
Эта мысль не случайно пришла сейчас на ум Ричардсону — он оказался рядом с ослепительно освещенными витринами, убранство которых было выдержано в традиционном рождественском духе. Вспомнив попавшееся ему на глаза сочетание рекламных объявлений, он улыбнулся. В витрине магазина электротоваров ярко-зелеными неоновыми буквами горело: “Мир земле, добро людям”. Ниже его не менее ярко сияло: “Купите сейчас — заплатите потом”.
Кроме нескольких подарков, в том числе и для Милли Фридмэн, которые ему предстояло приобрести сегодня вечером, ничто более, к великой радости Брайана Ричардсона, не обязывало его принимать участие в этом рождественском действе. Не в пример, скажем, Джеймсу Хаудену, который должен завтра утром — впрочем, как и почти каждое воскресенье — непременно показаться в церкви, несмотря на едва ли не столь же полное отсутствие у него религиозных убеждений, как и у самого Ричардсона.
Когда-то, несколько лет назад, еще в бытность Ричардсона сотрудником рекламного агентства, один из крупных клиентов-промышленников заказал ему проведение кампании под лозунгом “Идите в церкви”. В какой-то момент заказчик настоятельно предложил, чтобы Ричардсон сам последовал призыву собственной блестяще составленной рекламы и начал посещать церковь. Он уступил — рисковать потерять такого важного клиента он не решился. Потом, когда деловые связи агентства с промышленником прекратились, Ричардсон почувствовал тайное облегчение от того, что ему не требовалось более ублажать этого привередливого клиента.
Поэтому-то Ричардсону так нравилась его нынешняя работа. Ему лично не приходилось никого ублажать, а если возникала такая необходимость, то этим по его указанию занимались другие. Не вставала перед ним и необходимость постоянно заботиться о том, как он выглядит в глазах публики, — это дело политиков. У избавленного от подобных хлопот партийного лидера оставалась одна обязанность — держаться в тени, и под ее покровом он вполне мог жить так, как ему нравилось.
По этой именно причине Ричардсон в отличие от Милли Фридмэн не особенно опасался, что их телефонная беседа, когда они договаривались о свидании, могла быть подслушана; хотя, наверное, подумалось ему, в следующий раз надо будет проявить большую осторожность. Если, конечно, у них будет этот самый следующий раз.
Раз уж на то пошло, об этом следует хорошенько подумать, и, вероятно, разумнее всего после сегодняшнего вечера положить конец эпизоду с Милли Фридмэн.
“Бери и бросай”, — мелькнула у него мысль. В конце концов всегда найдется множество женщин, которые могут составить ему приятную компанию — в постели или вне ее.
Милли ему, конечно, нравилась; в ней чувствовались индивидуальность, душевная теплота и глубина характера, которые его привлекали. Да и в тот единственный раз в постели она была неплоха, хотя на его вкус и чересчур сдержанна. Но как бы то ни было, если они будут продолжать встречаться, это грозит эмоциональной привязанностью — нет, не ему, поскольку Ричардсон твердо решил как можно дольше избегать подобного рода вещей. Но вот Милли может пострадать — женщины склонны куда более серьезно воспринимать то, что мужчины считают простой и обычной любовной забавой. И Ричардсону очень не хотелось, чтобы с Милли это случилось.
Простоватая девушка в форме Армии спасения затрясла колокольчиком под самым его носом. Рядом с ней на подставке стоял стеклянный сосуд, в котором виднелись монеты: медь и мелкое серебро.
— Уделите толику от щедрот ваших, сэр, — обратилась она к Ричардсону. — На радость бедным в Рождество.
Голос ее звучал пронзительно, словно истончился от усталости, лицо покраснело от холода. Ричардсон сунул руку в карман и нащупал среди мелочи банкноту. Это оказалась десятидолларовая бумажка, и, повинуясь внезапному порыву, он опустил ее в стеклянный сосуд.
— Господь не оставит вас, — благодарно произнесла девушка. — Да благословит он вашу семью!
Ричардсон улыбнулся. Начни он объяснять, подумалось ему, и вся душещипательная сцена будет испорчена; начни он объяснять, что той семьи — жена, дети, — как он некогда ее себе воображал в моменты, которые сейчас считал приступами слюнявой сентиментальности, у него никогда не было. Зачем объяснять, что между ним и его женой Элоизой достигнуто рабочее соглашение, по которому они жили каждый своей жизнью, каждый своими интересами, но сохраняли внешнюю оболочку супружества — в том смысле, что делили кров, иногда пищу и еще реже — при соответствующих обстоятельствах — утоляли свои сексуальные аппетиты, учтиво пользуясь телом друг друга.
Помимо этого, между ними ничего не было, не осталось уже ничего общего, даже вспыхивавших когда-то горьких ссор. Теперь они с Элоизой никогда не ссорились, осознав, что пропасть между ними настолько глубока, что им не устранить даже мелких разногласий. А в последнее время, когда на первый план начали выходить другие интересы — главным образом его работа в партии, — остальное стало казаться все менее и менее значительным.
Кое-кто мог бы удивиться, почему они так старались сохранить видимость супружеской жизни, поскольку развод в Канаде (за исключением двух провинций) является делом относительно простым. Как правило, судьи довольствовались умеренно лживыми заявлениями сторон. Но, сказать по правде, они с Элоизой в браке чувствовали себя более свободно, нежели если бы его расторгли. В сложившейся ситуации каждый из них мог иметь связи на стороне — что они и делали. Но если такая связь начинала грозить осложнениями, супружеские узы всегда служили весьма удобным поводом, чтобы ее оборвать. Более того, опыт убеждал в том, что новый брак для любого из них, вероятнее всего, окажется не более успешным, чем первый.
Он ускорил шаги, стремясь как можно скорее укрыться от снега и холода. Войдя в безмолвный, пустынный Восточный блок, Ричардсон поднялся по лестнице в офис премьер-министра.
Милли Фридмэн в шерстяном пальто кораллового цвета и меховых сапожках на высоком каблуке надевала перед зеркалом белую норковую шапочку.
— Мне ведено идти домой, — она обернулась, улыбаясь Ричардсону. — Вы заходите. Боюсь, если речь пойдет о заседании комитета обороны, то это надолго.
— Не выйдет, — возразил Ричардсон. — У меня назначена встреча.
— Может, вам ее отменить? — предложила Милли.
Она отошла от зеркала: шапочка сидела как надо. “Изумительно красивая, весьма практичная и очень привлекательная вещичка”, — подумал Ричардсон. Лицо Милли сияло, на нем искрились большие серо-зеленые глаза.
— Черта с два! — воскликнул Ричардсон. В его ощупывающем взгляде виделось нескрываемое восхищение. Но тут он напомнил себе о принятом только что решении.
Глава 5
Закончив свой рассказ, Джеймс Хауден устало отодвинул кресло. Напротив него через старомодный письменный стол на четырех ножках, переходивший по наследству от одного премьер-министра к другому, на отведенном для посетителей кресле в молчаливом раздумье сидел Брайан Ричардсон. Его живой, острый ум впитывал и сортировал только что услышанные факты. В общих чертах предложения Вашингтона ему были известны, но подробности он сегодня узнал впервые. Хауден также ознакомил его с реакцией комитета обороны. Сейчас он с привычным мастерством занимался мысленной оценкой выгод и потерь, осложнений и случайностей, действий и противодействий. Детали можно обдумать потом, их будет несметное множество. В данный момент был необходим широкий стратегический план, который — и Ричардсон прекрасно это сознавал — станет наиважнейшим из всех, что ему когда-либо доводилось разрабатывать. Ибо если он потерпит неудачу, это будет означать поражение партии, а может быть, и гораздо больше, нежели поражение — ее полный крах.
