Одинокая птица - Цфасман Р. А. (книги регистрация онлайн .txt) 📗

По дороге домой я задала доктору Мидзутани вопрос, который вертелся у меня на языке все утро:

— Вы не против, если я попрошу маму посылать письма на адрес вашей клиники, а не на адрес пастора Като?

Доктор, оторвав на секунду глаза от шоссе, взглянула на меня.

Отец не хочет, чтобы я получала весточки от нее, пояснила я. Поэтому она и посылала письма на адрес Като. Это небольшой секрет, может, даже обман, нечестная игра с моей стороны.

— Пожалуй, обман, — нахмурилась она.

Но, строго говоря, ваш отец не имеет права запрещать вам видеться с матерью — тем более переписываться с ней.

— Так уж получилось. Но я могу рассчитывать на вашу помощь?

Доктор вздохнула:

— А что за проблемы с семейством пастора? Они больше не хотят делать из вашей переписки секрет?

— Нет, они в данном случае на моей стороне, но мне неудобно сейчас к ним обращаться, потому что я больше не посещаю их церковь. Вот почему я пришла к вам сегодня раньше обычного. Теперь я буду видеться с Като лишь от случая к случаю.

— Они об этом знают?

— Еще нет. Но скоро узнают. Я сама им все скажу, возможно, даже сегодня вечером.

— Вы решили не ходить больше в церковь, потому что…

— Потому что я перестала верить в Бога.

Какое-то время мы ехали молча. Напротив моего дома доктор припарковала автомобиль и выключила двигатель. Мы продолжали оставаться на своих местах.

— А вы христианка? — спросила я.

— Нет, и никогда ею не была.

— Буддистка?

— Да я вообще не религиозна, — помолчав, она едва заметно улыбнулась. — Может, вы будете смеяться, но, наблюдая за полетом птиц, поневоле начинаешь верить. Особенно если птица — редкая. Например, райская мухоловка. Когда разглядываешь ее длинный черный хвост и голубые кольца вокруг глаз, в голову приходят мысли о каком-то неземном чуде. Я чувствую, будто кто-то свыше благословил меня на то, чтобы я оказалась именно здесь и сейчас и увидела это дивное зрелище. Да и обычные пташки меня радуют. Те же лесные воробьи — чем они плохи? Черные пятна на щечках, белые полоски на крыльях. Каждая птица по-своему прекрасна и совершенна. Это меня и заставляет верить во что-то. А во что — не пойму. Скажем так: я верю во все и в то же время ни во что.

Я вспомнила свиристеля, которого мы выпустили в лесу. Вспомнила, как он взмыл в воздух и исчез среди деревьев.

— Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду.

— Понимаете? А вот мой отец, когда я говорю, что моя религия — птицы, думает, что я не в своем уме. Они с матерью буддисты и верят в воссоединение с духами своих предков после смерти. Они мне не признаются в этом, но я знаю, как они печалятся, что в мире ином им некого будет опекать: ведь я же не буддистка. — Доктор попыталась улыбнуться, но вместо этого тяжело вздохнула. Глаза у нее погрустнели. — После меня наш род прервется. Мы — последние трое, больше никого нет. Это, конечно, огорчает моих родителей, особенно отца.

— А вы не боитесь смерти? Не просыпаетесь среди ночи с мыслями о неминуемом конце пути?

Доктор пожала плечами:

— Иногда. Но не столь часто, чтобы поверить в Христа или Будду или в духов своих предков. Да и верующие тоже боятся смерти. Им печально видеть, как уходят из жизни их друзья, даже если они верят, что эти друзья попадут в рай или превратятся в духов.

— Совершенно верно. Моя мать и госпожа Като плакали на похоронах своей лучшей подруги, госпожи Учида, а ведь они верили, что ее забрал Всевышний. Рыдали также, как и Тору, сын покойной, а он атеист.

Доктор положила ладонь на мою руку:

— Я искренне рада, что ваша мама будет присылать письма на мой адрес.

— А вас не беспокоит, что я ослушалась отца и бабушку и обманываю их?

— Не особенно. Жаль только, что вам приходится идти на хитрости, но это уже не мое дело.

— Хорошо. У меня прямо камень с души свалился. Я боялась, что вы меня посчитаете последней лгуньей и вообще непорядочным человеком.

— Но вы должны пообещать мне одну вещь. Если решите увидеться с мамой, обязательно предупредите меня. Я постараюсь вам помочь.

— Предупрежу, непременно, — заверила я, хотя чем она мне сможет помочь?

… Даже такой уважаемый человек, как доктор Мидзутани, не в силах разубедить отца и бабушку. Они не поступятся своими принципами. Если она попытается поговорить с ними насчет меня, они сочтут ее назойливой и бестактной, испорченной девчонкой из богатой семьи, которой не следует совать свой нос в чужие дела. Да и с матерью у них разговор не получится. Мать, конечно, не отец и не бабушка: она поймет, что у доктора Мидзутани самые хорошие побуждения. Но она твердо верит, что мне нужно жить именно с отцом. И туг она, конечно, права. Не хочет же она, чтобы я в пятнадцать лет бросила школу и трудилась в мастерской дедушки или где-нибудь еще. Например, стояла изо дня в день у ткацкого станка без всяких перспектив на будущее.

Прибежав ровно в семь на автостоянку возле бара я увидела, что Тору уже поджидает меня в машине. Мы приехали в парк рядом с его домом и уселись на двух соседних качелях. В нескольких кварталах отсюда — лес, где похоронен сын императора. Верхушки сосен колышутся над многоквартирными домами, построенными здесь несколько лет назад, когда Тору жил в Токио. Я почему-то подумала о воробьях и дроздах, спящих сейчас в ветвях этих сосен. Небо уже почернело. Мы разговаривали о моих новых пациентах.

— Мне нужно их только кормить, — объясняла я. — Когда они не едят, они спят. Воробьята спят вповалку, навалившись друг на друга. Мне больше жалко дубоноса: ему одиноко в своей коробке.

— Да, ты всегда была очень доброй и отзывчивой, — с улыбкой заметил Тору.

— Не всегда, — парировала я, чувствуя, как к щекам приливает кровь.

— А я думаю, всегда. Ты уже не помнишь, как заставила меня похоронить бабочек, которых я коллекционировал?

Я вспомнила этот эпизод, и меня пробрала дрожь. Тору было тогда тринадцать или четырнадцать. И вот однажды я увидела, как он держит в одной руке большую желтую бабочку, а в другой — длинную иглу. Легкий укол, и бабочка, трепыхнувшись, затихла. Я поначалу подумала, что бабочка больна и Тору вводит ей какое-то лекарство. А когда поняла, в чем дело, из моих глаз хлынули слезы. Я ревела до тех пор, пока Тору не сказал: «Прости!» Он показал мне большой стеклянный ящик, в котором хранил коллекцию бабочек, и мы вдвоем отправились на задний двор хоронить их.

— До того случая я действительно гордился своей коллекцией, — сказал Тору.

— Не вижу особого смысла в том, чтобы накалывать несчастных бабочек на булавки.

— Дело же не в том, кто прав, а кто не прав. Просто я не мог видеть тебя плачущей, хотя меня обрадовала твоя реакция. Я понял, как ты добра.

Мы молча раскачиваемся. Время от времени по улице рядом с парком проносятся машины. Свет фар змеится в темноте. А так — полная тишина и безлюдье. Когда я была помладше, в такие же тихие ночи мне порой казалось, что наступило Второе Пришествие и все, кроме меня, вознеслись на небеса. Я кралась вниз по лестнице, чтобы заглянуть в мамину комнату. Она всегда оставляла дверь приоткрытой, так что я могла разглядеть ее и успокоиться.

Внезапно мне пришла мысль: было бы совсем неплохо, если бы сейчас все вознеслись на небеса или уселись в гигантский космический корабль и улетели, а мы с Тору остались вдвоем на грешной земле. Я продолжаю потихоньку раскачивать качели, упираясь ногой в песок, чтобы замедлить их ход.

— Если я открою тебе один секрет, — внезапно спросил Тору, — ты будешь держать его при себе?

— Конечно.

Остановив свои качели и глубоко вздохнув, Тору выпалил:

— В Токио живет одна девушка. Я о ней часто думаю.

Я так сжала цепи, на которых висят мои качели, что они завизжали. Холодный комок, образовавшийся в желудке, пошел вверх. Казалось, что мое сердце перекачивает не теплую кровь, а ледяную воду.

— Как ее зовут? — спросила я, не узнавая свой голос, ставший чересчур вежливым.