Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
— Ладно, — говорит Макмерфи, осматриваясь. Вижу, его все больше разбирает. Только бы Большая Сестра не слышала: отправит в буйное через час. — Потребуется что-то потяжелее. Как насчет стола?
— То же самое, как и стул. Такое же дерево, тот же вес.
— Ну ладно, черт побери, давайте тогда прикинем, чем можно ее высадить. Зря вы, субчики, думаете, что мне это не удастся, мы еще посмотрим. Та-ак… значит, что-нибудь побольше стола или стула… Вот если бы ночью, бросил бы этого жирного черного, по-моему, он довольно тяжелый.
— Мягковат, — возражает Хардинг. — Сетка порежет его на дольки, как баклажан, едва он ударится в нее.
— А если кроватью?
— Слишком большая, даже если ты ее поднимешь. И в окно не пролезет.
— Ну, поднять-то я ее смогу. Черт, да вот же та штука, на которой Билли сидит. Этот пульт со всеми рычагами и ручками. Он твердый, а? И уж точно тяжелый.
— Конечно, — говорит Фредриксон. — То же самое, что проломить ногой стальную дверь на входе.
— Почему нельзя попробовать пульт? К полу он вроде не прибит?
— Конечно, не прибит. Вряд ли его вообще что-нибудь удерживает, за исключением нескольких проводков, но, Боже мой, вы только посмотрите на него!
Все смотрят. Пульт — из стали и бетона, размером в половину стола, весом около четырехсот фунтов.
— Ну что ж. Не больше тюков сена, которые я закидывал на грузовики.
— Боюсь, друг мой, что это чудо техники весит побольше ваших тюков сена.
— Четверть тонны, не меньше, — заявляет Фредриксон.
— Он прав, Мак, — говорит Чесвик. — Очень уж тяжелый.
— Вы, черт побери, еще будете рассказывать, что я не подниму эту пустяковину?
— Друг мой, что-то я не припомню, чтобы психопаты, обладающие многими замечательными достоинствами, могли еще и горы двигать.
— Так говорите, не подниму. Ладно…
Макмерфи спрыгивает со стола, стягивает с себя зеленую куртку, из-под нижней рубашки на мускулистых руках видна татуировка.
— Кто желает поспорить на пять долларов? Никто не убедит меня, что я чего-то не смогу сделать, пока сам не попробую. На пять долларов…
— Макмерфи, это так же глупо, как и пари насчет сестры.
— Кто хочет выиграть пять долларов? Играй или мотай…
Все сразу принимаются писать расписки. Он столько раз обыгрывал их в покер и очко, что им не терпится отыграться, а тут дело верное. Не знаю, на что он рассчитывает; да, он большой и здоровый, но, чтобы сдвинуть этот пульт, нужны трое таких, как он, и он это понимает. Ему достаточно посмотреть на пульт, чтобы убедиться: вряд ли он его сможет наклонить, не то что поднять. Тут нужен гигант, чтобы оторвать его от земли. Тем не менее, как только острые подписали расписки, он подходит к пульту, снимает с него Билли Биббита, плюет на свои широкие мозолистые ладони, хлопает ими и поводит плечами.
— Ну-ка, посторонитесь. Я, когда сильно напрягаюсь, захватываю весь воздух, который рядом, и народ, бывает, задыхается и падает в обморок. Отойдите, а то вдруг треснет цемент и полетят железные осколки. Женщин и детей уведите в безопасное место. Не подходить…
— Ей-Богу, сможет, — бормочет Чесвик.
— Разве что языком, — замечает Фредриксон.
— Вот грыжу точно получит, — говорит Хардинг. — Ладно, Макмерфи, хватит дурачиться. Эту штуковину никто не поднимет.
— Отойдите, неженки, а то мой кислород расходуете.
Макмерфи ставит ноги и так и эдак, чтобы принять удобное положение, снова вытирает ладони о штаны, потом наклоняется и берется за рычаги. Напрягается, все начинают улюлюкать и смеяться над ним. Он отпускает руки, выпрямляется и снова переставляет ноги.
— Сдаешься? — ухмыляется Фредриксон.
— Так, примериваюсь. А вот теперь по-настоящему… — И снова хватается за рычаги.
Все вдруг перестают улюлюкать. Руки его набухают, под кожей вздуваются вены. Он закрывает глаза, зубы обнажаются в оскале. Голова откидывается назад. Сухожилия выступают — они, как скрученные веревки, идут от шеи по предплечьям к кистям. Все тело дрожит от напряжения в попытке поднять то, что он поднять не в силах; он сам знает об этом, да и все знают.
Но когда слышится — лишь на секунду — скрежет цемента под его ногами, возникает мысль, что и в самом деле сможет.
Тут воздух с шумом вырывается из его груди, он без сил отваливается спиной к стене. Кровь остается на рычагах — он сорвал кожу с ладоней. С минуту Макмерфи тяжело дышит, привалившись к стене, глаза закрыты. Слышно лишь его хриплое дыхание; никто не произносит ни слова.
Он открывает глаза, обводит нас взглядом. Смотрит на каждого. Даже на меня, потом роется в карманах, достает все долговые расписки, которые получил за последние дни. Наклоняется над столом, пробует их разобрать, но руки у него словно красные клешни, и пальцы не слушаются.
Тогда он бросает всю пачку на пол — причем расписок там на долларов сорок-пятьдесят от каждого игрока — и поворачивается к выходу из ванной. В дверях останавливается и оглядывается.
— Но я хотя бы попытался, — говорит он. — Черт побери, я сделал все, что мог, в отличие от вас, разве не так?
И выходит, оставляя выпачканные бумажки на полу для тех, кто захочет в них разбираться.
В комнате для персонала перед больничными врачами выступает консультант с серой паутиной на желтом черепе.
Иду мимо него, мету.
— А это что такое? — Смотрит на меня, как на какую-то букашку.
Один из докторов показывает на свои уши, мол, глухонемой, и консультант продолжает.
Работаю шваброй дальше, пока не оказываюсь перед большой картиной, ее притащил тип из связей с общественностью, когда нагнали такого густого тумана, что я его не видел. На картине кто-то удит на искусственную муху где-то в горах, похоже на Очокос возле Пейнвилля — снег на вершинах за соснами, стволы высоких белых осин по берегам, разбросанные везде зеленые поляны кислого щавеля. Рыбак забрасывает муху в заводь за скалой. Тут нужно не на муху, а на личинку с крючком номер шесть, на муху лучше пониже, на перекатах.
Между осин вниз бежит тропа. Я прохожусь со шваброй по тропе, сажусь на камень и смотрю через раму назад, на консультанта, который беседует с больничными врачами. Вижу, как он тычет пальцем в ладонь, акцентируя какую-то мысль, но мне не слышно его слов из-за шума холодного пенистого потока, стекающего с гор. Ветер дует с вершин, и пахнет снегом. Вижу кротовые кучи в траве, буйволиные пастбища. Прекрасное место, где можно вытянуть ноги и расслабиться.
Если вот так не сесть и не начать вспоминать о прошлом, то чувствуешь, что забываешь, каково жилось в прежней больнице. На стенах никаких красивых мест, как это, где бы можно было спрятаться и забыться, ни телевизора, ни плавательных бассейнов, ни курятины два раза в месяц. Только стены, стулья да смирительные рубашки, из которых, чтобы выбраться, приходилось помучиться не один час. С тех пор они многому научились. «Прошли большой путь», как говорит толстолицый из связей с общественностью. С помощью краски, украшений и хромированной сантехники добились того, что жизнь выглядит прекрасной. «Чтобы человек захотел сбежать из такого места, как это? Да у него, должно быть, не все в порядке», — восклицает толстолицый из связей с общественностью.
В комнате для медперсонала консультант отвечает на вопросы врачей; он обнимает себя за локти и ежится, словно от холода. Он худой и тощий, одежда болтается на нем. Стоит там, обхватил себя за локти, ежится. Может, тоже чувствует холодный, снежный ветер с вершин.
Все труднее становится по вечерам отыскать свою кровать, ползу на четвереньках, ощупываю пружины снизу и нашариваю прилепленные там комочки жевательной резинки. Но на туман никто не жалуется, и я знаю почему: когда так трудно, как сейчас, можно нырнуть в него и быть в безопасности. А этого как раз не понимает Макмерфи, не понимает, что мы хотим спрятаться от опасности. И все время пытается вытащить нас из тумана на свет, где нас легко достать.
