Карандаш плотника - Ривас Мануэль (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗

Мне показалось, будто кто-то плакал, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Правда, ночь была ветреной и море громко играло на своем аккордеоне.

Потом и я услышал скрип пружинного матраса.

Очень рано, на рассвете, сержант постучал в их дверь. После долгой бессонной ночи он уже не был так твердо, как накануне, уверен в том, что поступил правильно. Под утро он нервно кружил вокруг собственной кровати.

Капрал, вы и вправду знали, что задумал доктор?

Кое-что знал, соврал Эрбаль.

Только не проболтайтесь об этом никогда и никому, даже собственной жене, предупредил сержант, вдруг сделавшись очень серьезным.

У меня нет жены, сказал Эрбаль.

Тем лучше. Пора!

Продолжая играть взятые на себя роли, они с видом заговорщиков покинули гостиницу. Если бы портьє вышел следом за ними, то увидел бы, как Да Барка снова превратился в арестанта и как на него надели наручники. По улицам вяло слонялись рассветные тени, словно нелепый и унылый мусор, оставшийся после развеселой ночи, наполненной пением аккордеонов на набережной.

У пристани фотограф из эмигрантов, не успев сообразить что к чему, предложил им сфотографироваться. Сержант резко его одернул:

Не видишь, что это арестант?

Его везут в Сан-Симон?

А тебе какое дело?

Оттуда почти никто не возвращается. Позвольте, я их сфотографирую.

Никто не возвращается? – переспросил доктор, и в улыбке его мелькнула неожиданная бесшабашность. А ведь этот остров – колыбель романтизма, сеньоры! Там написано одно из лучших стихотворений – лучших за всю историю человечества! [26]

Теперь это могила, прошептал фотограф.

Ну? – прикрикнул на него сержант. Чего ты ждешь? Снимай побыстрей, только чтобы наручников не было видно!

Он обнял ее за плечи, а она повернулась так, чтобы заслонить наручники. Они словно срослись друг с другом на фоне моря. Круги под глазами – след первой брачной ночи. Неуверенно, будто выполняя непреложный ритуал, фотограф попросил их улыбнуться.

В последний раз я видел ее с якорной стоянки, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Мы поднялись на баркас. А она застыла там, на причале, одинокая, рядом с причальной тумбой. И ветер теребил длинные рыжие пряди.

Он стоял на баркасе в полный рост и не отрывал глаз от жены. А я, совсем пав духом, в состоянии, близком к отчаянию, сидел на корме. Должно быть, я единственный галисиец, не переносящий морских путешествий.

Когда мы достигли Сан-Симона, доктор бодро спрыгнул на причал. Сержант расписался в бумагах и вручил их конвоирам.

Прежде чем уйти, доктор Да Барка повернулся ко мне. Мы посмотрели друг другу в глаза.

Он сказал:

У тебя нет никакого туберкулеза. Это сердце.

Вон те женщины на берегу, принялся объяснять лодочник, когда они плыли обратно, это никакие не прачки. Это жены арестантов. Они пересылают мужьям еду в корзинках – в таких корзинках здесь носят младенцев.

20

Они – лучшее, что было у меня в жизни. Эрбаль схватил плотницкий карандаш и нарисовал крест на белом газетном поле, две жирные черты, словно вырезанные на каменной плите.

Мария да Виситасау прочла имя покойного: Даниэль Да Барка. Внизу имя его жены: Мариса Мальо, следом – сын, дочь и длинная череда внуков. В самом начале, с правой стороны, в качестве эпитафии – стихотворение Антеро де Кентала [27]. Мария да Виситасау медленно прочла его с заметным креольским акцентом:

Эрбаль, ты мне испортишь девочку, не забивай ей голову этой твоей литературой!

Манила, которая только что спустилась со второго этажа, наливала себе кофе у стойки. Сегодня она вроде бы пребывала в добром расположении духа.

Я знала только одного человека, который помнил стихи наизусть. Он был священником! И, помнится, читал что-то очень красивое – про дроздов и про любовь.

Ты – и поэт-священник? – осклабился Эрбаль. Славная парочка, да, славная.

Милейший человек. Настоящий кабальеро, не чета прочим типам в сутанах. Звали его доном Фаус-тино. А еще он полагал, что Бог должен быть женщиной. Когда этот священник надевал мирское платье, чтобы погулять и покутить вволю, он обычно приговаривал: Теперь Господу нипочем меня не узнать! Дон Фаустино был вроде как слегка простоватый! И, разумеется, жить спокойно ему не давали.

Она одним глотком выпила кофе. Ладно, хватит тут рассиживать, через полчаса открываемся.

И никогда больше мне не довелось с ними встретиться, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. До меня дошли слухи, что у Марисы родился сын, когда доктор еще сидел в Сан-Симоне. Дитя той самой ночи! Доктора Да Барку выпустили только в середине пятидесятых. И они сразу уехали в Америку. Это последнее, что я о них слышал. Не знал даже, что они вернулись.

Эрбаль принялся крутить в руках карандаш, словно показывая фокус. Выходило, будто у него вырос еще один палец, и жил он независимо от остальных.

A y меня после того все как-то сразу пошло наперекосяк. Доставив арестанта на Сан-Симон, я вернулся в Корунью. Сестру я нашел совсем больной. Я хочу сказать, больной на голову. И я застрелил Салито Пугу, да, пустил в него пулю. Верней, три пули. Это меня и погубило. Я все как следует обмозговал. Решил объяснить это тем, что, мол, случайно выстрелил, когда чистил оружие. В те времена такое часто случалось. Но в последний миг я совсем рассудок потерял и выстрелил аж три раза. Меня выгнали из армии и посадили в тюрьму. Там я свел знакомство с братом Манилы. А потом и с ней самой – когда она явилась его проведать. У меня к тому времени из близких уже никого не осталось. Только одна Манила меня с внешним миром и связывала. Ну вот, пришел срок мне выходить, она и говорит: Сыта я по горло всеми этими мерзавцами-сутенерами. Мне нужен мужчина, который не знает страха.

Так я здесь и очутился.

А художник? Что стало с художником? – спросила Мария да Виситасау.

Однажды он навестил меня в тюрьме. В тот день я с трудом дышал и тоска смертная навалилась. Но стоило покойнику заговорить со мной – воздух сразу пошел в легкие. Он сказал:

Знаешь? А я ведь нашел сына. У него отличное занятие – расписывает родильные дома.

Это добрый знак, ответил я. Символ надежды.

Очень хорошо, Эрбаль. Ты уже кое-что понимаешь в живописи.

А потом? – спросила Мария да Виситасау. Он больше не возвращался?

Нет, не возвращался, больше ни разу не возвращался, соврал Эрбаль. Как выразился бы доктор Да Барка, он растворился в Вечном Безразличии.

Глаза у Марии да Виситасау блестели. Она уже успела научиться не давать воли слезам, но таить свои чувства еще не умела.

Посмотри, как светятся камелии за дождевой завесой, сказал художник Эрбалю на ухо. Подари ей карандаш! Подари этой смуглянке карандаш!

Бери, я тебе его дарю, сказал Эрбаль, протягивая ей карандаш.

Но…

Возьми, сделай милость.

Манила, как обычно, похлопала в ладоши и распахнула дверь заведения. Снаружи уже ожидал какой-то клиент.

Этот тип был у нас и вчера, сказал Эрбаль изменившимся голосом. Голосом охранника: Нелегко тебе придется, девочка!

Он влюбился, сказала она насмешливо. Сказал, что журналист. И у него теперь депрессия.

Журналист с депрессией? Голос Эрбаля звучал брезгливо. Будь осторожней. Пусть сначала заплатит – и только потом в постель.

Куда ты? – удивленно спросила его Манила.

Выгляну на улицу. Воздуха глотнуть.

Оденься!

Да я только на минутку.

Эрбаль прислонился к дверному косяку. Среди ветреного и дождливого ночного мрака с унылым бесстыдством мерцала неоновая валькирия. Собака с автомобильной свалки облаивала нескончаемую вереницу фар. Монотонный скрежет зубила в темноте. Эрбаль почувствовал, что задыхается, и ему захотелось, чтобы порыв ветра проник к нему в грудь и наполнил ее. На песчаной дорожке, ведущей к шоссе, он наконец-то увидел ее. Смерть в белых туфельках. По привычке он поднял руку к уху, чтобы схватить плотницкий карандаш. Что ж, иди сюда, подлая, ничего у меня больше нет!