На Лесном озере - О'Брайен Тим (серия книг txt) 📗
Тони перевел взгляд на Кэти.
– Просто метафора, – сказал он.
Джон Уэйд провел в сенате штата шесть лет. Тони руководил кампаниями – они были выдержаны в бойком рекламном стиле и обошлись дорого, но на вторых выборах успех дался гораздо легче: от 1976 к 1980 году преимущество почти утроилось.
Среди коллег-законодателей Джон прослыл многообещающим политиком. Он умел сходиться с людьми, умел выкручивать руки, не ломая их. Он понял, что любая власть зиждется на компромиссах, и хотя был прогрессистом в духе Хэмфри, сторонником равных возможностей в фундаментальных областях, наибольшее удовольствие извлекал из повседневной законодательной рутины, из «ты мне, я тебе», из маневрирования. Он инстинктивно чувствовал, когда надо уступить и что можно потребовать взамен; он был осмотрителен и тактичен; к нему многие расположились. Довольно рано он выработал свою фирменную скромность в поведении на публике, внушающий доверие облик этакого мальчика, и к 1980 году, когда кончился его первый срок, это и другие его достоинства были замечены там, где надо. Газеты писали о нем как о восходящей звезде; ему прочили будущее в высоких сферах. Джон относился ко всему этому просто. Он не был лишен добрых побуждений. Он действительно хотел сделать в этом мире что-то хорошее. Иногда наедине с собой, не вдаваясь в особенные глубины, он смутно ощущал, что политика для него – орудие искупления, способ очистить от скверны самого себя и окружающий мир.
С другой стороны, Тони Карбо был по-своему прав. Политика – тоже профессия, и Джон не видел ничего дурного в том, что подает себя как победителя. Он носил дорогие костюмы, следил за весом, заводил нужные знакомства. Светловолосый, подтянутый, с мужественным лицом, он хорошо смотрелся на фотографиях, особенно если рядом была Кэти, и на людях держался так, что на него волей-неволей обращали внимание. На приемах и ужинах он вел беседу четко и сдержанно, но без излишней гладкости, которую можно счесть неискренней. Это он тоже в себе развивал – искренность. Он оттачивал позы, жесты, отрабатывал узнаваемый стиль. Манипуляция – в ней по-прежнему была вся соль.
Сенат съедал прорву времени вплоть до выходных и праздников, отчего порой страдала их жизнь с Кэти. Нет, счастье у них, конечно, было, но счастье, устремленное в будущее Они многое отложили на потом – отдых, детей, покупку дома. Иногда вечерами они листали туристические проспекты, выписывали названия курортов и дорогих отелей, но кончалось всегда тем, что надо было беречь деньги для очередной избирательной кампании. С деньгами вечно было туго. Они старались не роскошествовать. Учились выгадывать на кредитных карточках. В свободные часы и во время сенатских каникул Джон подрабатывал в Сент-Поле в юридической фирме, а осенью 1981 года Кэти устроилась на полную ставку в приемную комиссию университета штата – так им удавалось свести концы с концами. Но все равно напряжение не отпускало. Порой казалось, что они взбираются на огромную белую гору, все время на пределе, все время на грани срыва, и фокус для них обоих состоял в том, чтобы сохранять самообладание, не спускать глаз с вершины, где их ожидает награда. Они старались быть оптимистами, но получалось не всегда. Они почти нигде не бывали. У них не было настоящих друзей. У них редко находились силы любить друг друга.
– Странно как-то, – сказала Кэти однажды вечером. – Тогда, в колледже, мы трахались и трахались, как кролик с крольчихой. А теперь вроде как… – Она прикусила губу. – Ну, не знаю. Иногда мне кажется, что я не с человеком, а с дверью живу. Толкаю ее, толкаю, хочу войти, а чертова штука ни в какую – заклинило.
– Разве я дверь? – спросил Джон. – И разве меня заклинило?
– Ощущение именно такое.
– Тогда прости. Мы это с тобой поправим.
Их взгляды встретились. Может, свет так падал, но в ее глазах появился странный серебристый оттенок.
– Джон, скажи мне. Я не знаю, есть ли для тебя что-нибудь по-настоящему святое. Абсолютно святое.
– Мы с тобой, – ответил он. – Мой язык, твои губы. И ничего больше. На всю жизнь.
– Ты ничего от меня не скрываешь?
– Ну смешно, ей-богу.
– Точно?
– Точно, – сказал он. – На сто процентов.
На секунду она отвела взгляд, потом вздохнула и опять на него посмотрела.
– Так-то оно так, но ты бы мне все равно никогда не сказал, правда ведь? В смысле, если бы у тебя действительно были секреты.
Джон обнял ее за плечи. Усмехнулся, изображая нежный упрек, демонстрируя чистую совесть. Он до смерти боялся потерять Кэти, всегда боялся, но этого он ей не сказал.
– Чепуха, – сказал он. – Я люблю тебя, Кэт. Мы молодцы с тобой.
– Ты совершенно чистый? – спросил Тони Карбо.
– Совершенно.
– Никаких призраков прошлого?
– Никаких.
– Может, все-таки есть что-нибудь на дне сундука, темное такое дерьмо запрятанное, девочки там…
– Ничего нет.
– Уверен?
Джон улыбнулся.
– Можешь успокоиться.
– Что ж, будем надеяться, – сказал Тони, – потому что не дай бог тебе такое иметь. Любая сопля в носу – кто-нибудь обязательно ее вытащит и размажет тебе по лбу. Рано или поздно, обязательно. Запомни, дружок, – обязательно. На среднем уровне еще можно скрывать всякие штуки. Но не в высшей лиге.
– Я понимаю.
– И все у тебя в ажуре?
Джон на мгновение отвел глаза. В сознании мелькнул красный пузырящийся ров.
– Ага, – сказал он. – В ажуре.
Тони кивнул и взял блокнот.
– А как насчет религии? Веруешь? В Христа, надеюсь?
– Дело наживное.
– Лютеранство годится?
– Вполне.
– Отлично. Церковь раз в неделю, в десять утра как штык. – Брови Тони взметнулись вверх. – У меня такое предчувствие, что вице-губернатором теперь у нас должен быть лютеранин.
И опять Джон Уэйд выиграл с большим отрывом – больше шестидесяти тысяч голосов; последующие четыре года он провел, разрезая ленточки. Заранее было ясно, что вице-губернатор – представительская должность, скучная до невозможности, и с самого начала он рассматривал ее только как ступеньку. Он исполнял поручения, занимался партийной работой, старался почаще мелькать в газетах. Если, скажем, дулутскому отделению Киванис-клуба нужен был оратор для торжественного завтрака, он садился в машину, ехал туда, отпускал за куриным фрикасе несколько шуточек и светился золотым сиянием победителя. Он уже примеривался к сенату США. Будущее представлялось ему счастливым – он это прямо-таки чуял.
В июле 1982 года Кэти сказала ему, что беременна.
В постели в тот вечер Джон крепко ее обнимал. Они молодые еще, сказал он. Времени впереди масса. Они уже почти у вершины горы, почти, последний рывок остался – а там хоть целый дом детей заводи.
Утром Джон позвонил куда надо.
Заполнили карточки.
Молодой веснушчатый врач все им объяснил и попросил подождать. Кэти листала журналы, Джон рассматривал картину в рамке с изображением пасущегося стада.
Медсестра вызвала Кэти; она встала, разгладила юбку.
– Ну ладно, – сказала она. – Кошелек мой стереги.
Качнулась, закрываясь за нею, дверь. Потом неизвестно сколько времени он сидел, оценивая достоинства жующих жвачку коров. Почему-то в нем шевельнулось сожаление; это его озадачило, и потребовалось некоторое усилие, чтобы направить мысли в другую сторону. Надо бы сделать два-три звонка. С Тони связаться. Он стал оглядываться в поисках телефона, приподнялся даже, но какая-то непонятная сила усадила его обратно. Комната показалась ему не очень надежной. Колыхалась она как-то. Вдруг, словно оказавшись в зеркальном ящике, Джон увидел на стенах и потолке клиники свои собственные отражения. Как в комнате смеха – все искажено, вывернуто под необычными углами. Он увидел мальчика, показывающего фокусы. Увидел влюбленного по уши студента-соглядатая. Увидел солдата, мужа, кандидата на выборную должность. Увидел себя изнутри, увидел себя сверху вниз; увидел всю свою органическую химию с перекрученными спиралями; и на мгновение он почувствовал, что сама его целостность находится под Угрозой.
