Глухая Мята - Липатов Виль Владимирович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
— Дарья! — кричит бригадир.
Из соседней комнаты выходит Дарья, выжидательно останавливается в дверях и жалобно, просяще глядит на Семенова.
— Приготовь еды дня на полтора!
— Ой, неужели пойдете! — сжимает она руки на груди. — В леспромхоз?!
— Собери!.. Никита Федорович, убавьте фитиль. Коптит.
Никита Федорович аккуратно прикручивает фитиль лампы под самым носом у Виктора Гава, который в это время отрывается от книги и вопросительно глядит на руку старика, но сказать ничего не решается — лампа действительно коптит. Потом Виктор ощущает под столом толчок. Это Борис ткнул его ногой, словно сказал: «Не обращай внимания! Занимайся!» Вздохнув, Виктор снова склоняется над учебником.
Собирая вещи, Семенов ходит по комнате, за ним мотаются карикатурные, смешные тени: одна из них — на стене, рядом с Силантьевым — бочковата в груди, мала в голове. Через окна в барак проникает ветер. В тишине слышно, как он шебаршит за стенкой, струится порывами, давит на оконные переплеты. Временами доносится сырое, тяжелое гудение тайги — несутся по соснам верховые вихри.
— Георгий, наряды возьмешь у Дарьи, а расценки — вот! — Бригадир протягивает Ракову тоненькую книжонку. — И не забудь — лиственницу нужно катать отдельно.
Теперь Семенов почти одет — остается только натянуть телогрейку да нахлобучить шапку, и он готов двинуться в путь. Никита Федорович говорит, раздумчиво:
— Шестьдесят километров туда, шестьдесят обратно. Это сто двадцать! Два дня шагать, если без устали…
В это время со свертками в руках входит в комнату Дарья, нерешительно останавливается недалеко от бригадира и все так же — жалобно и просяще — смотрит на него. У нее такой вид, точно не верит Дарья в серьезность происходящего, думается ей, что Григорий Григорьевич потребовал продукты для другой цели, что он пошутил и вот-вот улыбнется и скажет, для какой именно, и ему не нужно будет идти в промозглую, ветреную ночь, в которой не видно ни зги. Смотрит с жалостью и горячей надеждой на бригадира Дарья, ждет от него улыбки — пошутил, мол! Но он молча берет свертки, заталкивает в рюкзак. Трудно понять ей по лицу Семенова, о чем думает бригадир. Рот у него маленький, сжатый подбородок тоже маленький, но выпуклый, круглый, точно бугорок.
— Давай, давай! — тянется Семенов рукой за вторым свертком, и по тому, как он берет хлеб, понимает Дарья, что дело в Глухой Мяте происходит серьезное, нешуточное, и ей кажется, что начинает вершиться то предчувствие плохого, страшного, что охватило ее, когда замолк трактор Георгия Ракова. «Что-то должно случиться!» И от этого сжимается сердце. Но лесозаготовители спокойны, недвижны, и она думает: «Мужики, они и есть мужики! Бесстрашные! Вот и Петя тоже спокоен, а ведь мягкий, ласковый! Тоже из ихнего племени. Мужики!» Немного спокойней от этой мысли становится Дарье, уютнее в бараке, стонущем от порывов ветра, — может, и минет беда! Но она все-таки просит, умоляет Семенова:
— Ой, не ходили бы в ночь, Григорий Григорьевич!
— Надо, Дарья! — отвечает Семенов. — Да ты не беспокойся — все хорошо будет!
— Неизвестно! — вдруг говорит механик Изюмин и, решительно отложив книгу, достает папиросу, красивым, четким движением подносит ее ко рту, потом чиркает спичкой. От глубокой затяжки щеки провисают, и лицо становится холодным. Подержав дым в легких, Изюмин выпускает зигзагообразной струйкой, секунду любуется ею и уж после этого резко поворачивается к Семенову — выжидательный, прямой, сильный. Бригадир по-прежнему тщательно укладывает рюкзак, и лесозаготовителям непонятно, почему он молчит, ничего не отвечает механику. — Вам лучше остаться! — веско продолжает Изюмин. — Бригадиру не положено бросать людей!.. Подумайте, Григорий Григорьевич, не похоже ли это на дезертирство?
В неловкой, согнутой позе стоит Семенов. Механик повернут к нему боком, и бригадир видит строгую линию его мускулистого лица, выпуклый лоб, немного опущенные вниз губы.
— Что вы предлагаете? — спрашивает Семенов, все еще продолжая заталкивать в узкое горло рюкзака сверток с хлебом и не успев до конца обдумать слова механика. Одно слово — дезертирство — улавливает он, и это заставляет его немного сдержать порыв рук.
— Разрешите, пойду я! — говорит Изюмин. — Вот вам мое предложение!
Это сказано так спокойно, так значительно и так просто, что лесозаготовители разом поворачиваются к механику, приходят в движение, и кажется от этого, что порывы ветра за окнами стихают, а комната наполняется гудением, точно ветер с улицы переселяется в нее. Виктор и Борис отшатываются от стола, вытягиваются в сторону Изюмина, а Петр Удочкин роняет на колени руку с березовым корнем.
— Вот мое предложение! — зачем-то повторяет Изюмин, хотя повторять не надо: впечатление от его слов и так велико.
Механик не замечает, что в это мгновение Раков и Семенов быстро обмениваются взглядами, затем принимают прежние позы: бригадир — неловкую, согнутую, Раков — надменную. Они сразу ничего не говорят — видимо, ожидают слов механика, но тот, в свою очередь, спокойно ждет ответа бригадира, и тогда Георгий неохотно разлепляет губы:
— Каждый может пойти! Дело не в этом…
Семенов, оторвавшись от рюкзака и поэтому выпрямившись, еще несколько секунд раздумывает над словом «дезертирство», трет рукой лоб.
— Вы не правы! — серьезно отвечает он. — Мой поступок ничего общего не имеет с дезертирством…
— А вы подумайте!
— Подумал! Было бы хуже, если бы я послал другого. За себя отвечу сам! Другими рисковать не имею права!.. Итак, иду я! — неожиданно резко заключает он и снова, как давеча, переглядывается с Георгием, тот понимающе опускает веки.
Но механик Изюмин не собирается сдаваться. Встав с табурета, он проходит к столу, становится рядом с Федором Титовым и даже кладет ему на плечо руку, но обращается ко всем сразу:
— Поймите меня, товарищи! Будет лучше, если пойду я, а Григорий Григорьевич останется. Скажите ваше слово! Это важно! — просит он заготовителей, улыбаясь всем, лицом. И Федор, чувствующий ласку руки механика, откликается первым.
— Он дойдет! Он обязательно дойдет! — с уважением и симпатией восклицает Федор, но механик сразу же умеряет его пыл:
— Дело не в этом! Вы решайте в принципе, товарищи! — снова обращается он к лесозаготовителям.
— Вот какое дело! — разводит руками Никита Федорович Борщев. — Тут, парень, не знаешь, куда вертеть! — И по лицу старика видно, что он действительно не знает, как быть.
Зато Михаил Силантьев твердо знает, куда вертеть, — прослышав об уходе бригадира, наблюдая за его сборами, внутренне повеселел, налился озорством Михаил. Полеживая на лавке, покуривая, игриво думает о том, что после ухода Семенова большие деньги заработает он, всучивая доверчивому Удочкину дрянной лес судостроем.
«Иди, иди!.. — напутствует он в мыслях Григория. — Мы без тебя управимся!» Поэтому и молчит Михаил, ничего не отвечает на призыв механика.
Сердиты на бригадира за сегодняшнее парни-десятиклассники. Им тоже спокойнее будет, если на несколько дней уйдет настырный, въедливый бригадир.
Ничего не отвечает на призыв механика и Дарья Скороход. Безразлично для нее, кто пойдет: самое лучшее, чтобы все остались в Глухой Мяте, чтобы вернулось спокойствие последних дней. И того и другого — механика и бригадира — молит она стиснутыми руками: «Не ходите в ночь, не надо, голубчики!»
Петр Удочкин решения не принимает тоже. Он даже, наверное, не понимает, что нужно Изюмину, весь перелившись в механика. Он повторяет его жесты, выражение лица, вскидывает бровь, гордо выпрямляет плечи. Петр глубоко равнодушен к тому, кто пойдет за бобиной, — важнее для него то, что он чувствует сам, что переживает при виде картинной позы механика.
— Итак, иду я! — повторяет Семенов.
— Правильно! — одобрительно отзывается Раков.
— Ну, как знаете! — вдруг сердито топает ногой Изюмин и, не сдержавшись, зло, гневно вздергивает верхнюю губу. — Вы не правы! — кричит он на бригадира, на лесозаготовителей и быстро уходит в соседнюю комнату, забыв книгу на столе.
