Отель на перекрестке радости и горечи - Форд Джейми (читать книги полностью .txt) 📗
Взлетев по мраморной лестнице вокзала. Генри принялся всматриваться в бурлящее людское море, где каждый старался не потерять родных и близких. Где-то плакал заблудившийся ребенок, шли строем солдаты. Японцев, словно скот, партиями загоняли в четыре длинных пассажирских поезда, следовавших… куда? В Кристал-Сити, Техас? В Виннемуку, Невада? Каких только слухов не ходило. Если верить последнему, интернированных отправляли в бывшую индейскую резервацию.
Внезапно Генри заметил знакомую шляпу. Наверняка одну из многих, но по походке, по осанке он узнал отца Кейко. Генри кубарем скатился вниз по лестнице, страшась, что один из солдат сцапает его, но тем было не до мальчишки. Загнать всех в поезда, вывезти, да побыстрее, — вот что занимало людей в форме.
Генри сновал туда-сюда среди людей. Одни стояли, другие сидели на чемоданах, испуганные, растерянные. Священник, перебирая четки, читал молитву, совсем юная японка напряженно слушала. Кое-кто фотографировался, растянув губы в вымученной улыбке, другие обнимались или обменивались чинными рукопожатиями.
Вот и он!
— Господин Окабэ!
На его отчаянные крики обернулся пышноусый старик с печальным лицом. И тут раздался звонок, столь неожиданный, что Генри не устоял на ногах. Без сил рухнул на колени, уставился в грязный кафельный пол.
Уехала… Уехала!
— Генри?
Он поднял голову. Перед ним стояла Кейко. А за ней — вся ее семья. Маленький брат все сжимал в руках свой самолет. Родители улыбались Генри, словно были рады встретить того, кто не ехал в никуда, того, кто оставался. У всех четверых на груди висели одинаковые бирки: «Семья № 10281».
Генри с трудом поднялся.
— Я думал, вы уже уехали. Это тебе. Надень — и тебя выпустят. — Генри вложил в руку Кейко значок, вырванный у Чеза, и перевел взгляд на господина Окабэ: — Пусть она останется, будет жить у нас или у моей тети. Я все устрою. И еще таких значков раздобуду. Для вас всех. Вот, возьмите мой. Берите, а я сбегаю, принесу еще.
Генри принялся отстегивать свой значок.
Господин Окабэ переглянулся с женой, тронул Генри за плечо. На миг показалось, что в их глазах вспыхнула надежда. Но если и вспыхнула, то тут же погасла. Они уедут. Вместе со всеми. Уедут.
— Ты подарил мне надежду, Генри. — Господин Окабэ пожал руку мальчика, заглянул ему в глаза. — А надежда помогает выдержать любые испытания.
Генри судорожно вздохнул, плечи его поникли, пальцы перестали теребить значок.
— Что с твоим лицом? — спросила госпожа Окабэ.
— Пустяки. — Генри с трудом припомнил недавнюю драку.
Господин Окабэ указал на бирку у себя на плаще:
— Что бы с нами ни случилось, Генри, мы были и останемся американцами. И мы должны держаться вместе, куда бы нас ни забросило. Но я тобой восхищаюсь. И твои родители наверняка тоже.
Генри взглянул на Кейко. Она взяла его за руку. Какая же у нее нежная, теплая ладошка. Она коснулась значка Генри, возле самого сердца. Улыбнулась.
— Спасибо! Можно мне оставить на память? — Кейко показала значок, что дал ей Генри.
Он кивнул.
— Куда вас отправляют?
Отец Кейко посмотрел на поезд, забитый почти до отказа.
— Мы знаем только, что нас везут во временный центр для переселенцев, называется он «Гармония». Это на ярмарочной площади в Пуйяллапе, в двух часах езды к югу от города. А оттуда… неизвестно, нам не сказали. Но война когда-нибудь закончится.
Генри в это не очень-то верилось. Ему с самого детства твердили, что война когда-нибудь кончится.
Кейко обняла его, прошептала на ухо:
— Я никогда тебя не забуду.
Она отстранилась, быстро достала из сумки свой альбом, приколола значок к обложке изнутри и прижала альбом к груди.
— Я буду ждать.
Генри смотрел, как они садятся в поезд, присоединяясь к десяткам других семей. Под крики и мельтешение людей в форме двери закрылись. Генри долго стоял на платформе и махал рукой вслед уходящему поезду. А потом вытер слезы, и грусть его растворилась в грусти людей, ждавших следующего поезда.
Удаляясь от вокзала, Генри старался не встречаться взглядом с солдатами. Он размышлял, что и на каком языке скажет родителям. Пожалуй, если говорить «по-американски», то можно ничего и не рассказывать.
27
Пустые улицы 1942
Генри шагал навстречу потоку японцев, продолжавших тянуться к вокзалу. Почти все шли пешком, некоторые катили тележки и тачки, доверху груженные багажом. Изредка проезжали грузовики и легковые машины. Сумки и баулы громоздились на капотах, багажниках, крышах — везде, где только можно, пристраивали скарб, направлявшийся в центр для переселенцев — лагерь «Гармония», как назвал его господин Окабэ.
Генри смотрел на бесконечную вереницу людей. Ему было все равно, куда идти, лишь бы подальше отсюда.
Куда угодно, только не в школу. Опоздать и терпеть насмешки одноклассников было бы столь же невыносимо, как и видеть их злорадство — торжество от того, что семью Кейко и весь японский квартал выдворяют из города. Всюду улыбки. Победители маленькой битвы с ненавистным врагом, пусть враг говорит на том же языке и еще в детском саду давал вместе с ними клятву на верность флагу.
По правде говоря, Генри сомневался, открыты ли сегодня школы. Суета на улицах города напоминала праздничную — дикий, чудовищный карнавал. Где-то патефон надрывался патриотической песней, совершенно не вязавшейся с тихой печалью японцев.
Генри не боялся, что его как прогульщика поймают школьные инспектора, — слишком уж шумно и людно было на улицах. Фирмы закрывались, конторские служащие, бросив работу, выходили полюбоваться зрелищем. Одни торопились уехать домой, другие оставались поглазеть. Солдаты с каменными лицами то и дело рявкали на людей с бирками: «В очередь, в очередь!» — и свистели, чтобы привлечь внимание тех, кто не понимал по-английски.
Мэйнард-авеню привела Генри на окраину Нихонмати. Там, на скамейке, он с удивлением обнаружил Шелдона — тот пил из термоса кофе, а у его ног лежал футляр с саксофоном. Шелдон тоже заметил Генри, скользнул по нему взглядом и, покачав головой, опять принялся наблюдать, как последние жители покидают Нихонмати.
— Жаль, что так вышло, парень. — Шелдон подул на горячий кофе.
— Ты ни при чем, — отозвался Генри, устраиваясь рядом с другом.
— Все равно жаль. Ты тут ничего не мог поделать. И никто не мог. Ладно, они не пропадут. Война скоро закончится, и они вернутся, вот увидишь.
Генри даже не мог заставить себя кивнуть в знак согласия.
— А вдруг их отправят назад, в Японию? Кейко даже по-японски не говорит. Что с ней там будет? Если здесь она враг, то там и подавно.
Шелдон протянул Генри термос с кофе, но тот покачал головой.
— Ничего про это не знаю, Генри. Ничего тебе не скажу. Знаю одно: все войны кончаются. Кончится и эта. И все встанет на свои места. — Шелдон завинтил на термосе крышку. — Хочешь, провожу тебя до школы?
Генри молчал.
— Пойдешь домой?
— Попозже, — сказал Генри.
Шелдон окинул взглядом улицу, будто ждал автобуса, который все никак не придет.
— Тогда двигай со мной.
Генри даже спрашивать не стал куда. Поднялся со скамьи и побрел следом за Шелдоном по Мэйнард-авеню, вдоль белой разделительной полосы, в самое сердце японского квартала. Под ногами шуршали листки прокламации № 1, пестрели крохотные бумажные американские флажки, прилипшие к мокрому асфальту. На улицах — уже ни души. Генри посмотрел налево, потом направо — ни одной машины. На велосипедистов, ни разносчиков газет. Не продают фрукты, не покупают рыбу. Исчезли тележки с цветами и ларьки с лапшой. На улицах пусто, как и у него на душе.
Солдаты уже убрали заграждения с улиц, кроме тех, что вели к вокзалу. Все окна были заколочены листами фанеры, будто жители ждали тайфуна, а он обошел их стороной. Над парикмахерской «Сакода» и Восточной Торговой компанией по-прежнему висели плакаты «Я американец». А рядом — таблички «Ликвидация».
