Коллекционер - Фаулз Джон Роберт (бесплатные серии книг TXT) 📗
На следующий день, когда я к ней пришел, она уже встала, в халате была, вроде меня ждала. Что она сделала, очень меня удивило, она сделала шаг ко мне и опустилась передо мной на колени. Все равно как пьяная. Я заметил, что лицо у нее красное, прямо горит, она глаза ко мне подняла и плачет, прямо до истерики себя довела.
– Я очень больна, – говорит, – у меня воспаление легких. Или плеврит. Вы должны вызвать врача.
Я говорю, встаньте с пола и ложитесь в постель. Потом пошел приготовить ей кофе.
Когда вернулся, сказал, вы же сами видите, что не больны, если б у вас было воспаление легких, вас бы ноги не держали.
– Я задыхаюсь по ночам. И вот здесь очень болит, я могу лежать только на левом боку. Пожалуйста, давайте смеряем температуру, сами посмотрите какая.
Ну, я измерил ей температуру, было 38, 9, но я знал, что есть всякие способы набивать температуру.
– Здесь душно, нечем дышать.
Здесь вполне достаточно воздуха.
Она сама была виновата, нечего было меня раньше разыгрывать.
Ну, все равно я поехал в Луис и взял в аптеке какое-то лекарство от приливов крови и от гриппа и еще ингалятор, и она все это взяла, не отказалась. Попыталась поесть за ужином, но не смогла, ее вырвало, и вы-глядела она совсем плохо, так что, должен сказать, я первый раз поверил, что, может, она и вправду больна. Лицо у нее было красное, потное, пряди волос намокли и прилипли ко лбу, но ведь все это она могла и нарочно сделать.
Я убрал за ней, дал ей лекарства и собирался уже уйти, но тут она попросила меня сесть к ней на кровать, чтоб ей не надо было громко разговаривать.
– Вы думаете, я могла бы заговорить с вами, если бы не была тяжело больна? После того, что вы сделали?
Сами напросились, говорю.
– Вы же видите, я в самом деле больна.
Это грипп. В Луисе очень многие болеют.
– Это не грипп. Это воспаление легких. Или еще какая-нибудь тяжелая болезнь. Очень трудно дышать.
Все будет хорошо. Эти желтые таблетки сделают свое дело. Аптекарь сказал, это самое лучшее лекарство.
– Если вы не вызовете врача, это будет равносильно убийству. Вы меня убьете.
– Да все у вас будет в порядке. Просто температура поднялась.
Как только она заговорила о враче, я опять стал ее подозревать.
– Пожалуйста, оботрите мне лицо платком.
Как-то странно было. Я сделал, что она просила, и в первый раз за все последнее время мне стало ее немножко жалко. Я делал для нее женскую работу. Ну, я хочу сказать, в такие моменты женщине нужна помощь женщины. Она сказала «спасибо».
Ну, я тогда пойду, говорю.
– Не уходите. Я скоро умру, – и попыталась удержать меня за руку.
Хватит глупить, говорю.
– Послушайте, послушайте же, вы должны меня выслушать. – И опять плачет, я вижу – глаза у нее полные слез, и головой мотает по подушке из стороны в сторону. Ну, я уже сказал, мне в тот момент стало ее жалко, так что я сел опять к ней на край кровати, дал ей платок и говорю, мол, неужели бы я не вызвал к ней врача, если б она по-настоящему была больна. Я даже сказал, что все еще ее люблю и что прошу меня простить и всякое такое. Но слезы у нее лились и лились, и она почти ничего не слушала. Даже когда я ей сказал, что она сегодня гораздо лучше выглядит, чем вчера, что, конечно, было не совсем так.
Ну, в конце концов она успокоилась, полежала немного с закрытыми глазами, потом, когда я сделал какое-то движение, спрашивает:
– Вы выполните мою просьбу?
Какую? – говорю.
– Побудьте со мной здесь, внизу, и дверь в тот подвал оставьте открытой. А то нечем дышать.
Ну, я согласился, и мы выключили свет в ее комнате, только в наружном подвале горела лампа, и вентилятор работал, и я сидел рядом с ней довольно долго. Она вдруг задышала как-то странно, часто-часто, вроде бежала вверх по лестнице, ну, ведь она говорила, что задыхается, потом что-то сказала несколько раз, раз я расслышал «не надо», потом вроде мое имя произнесла, только нечетко, ну, я понял, она заснула, и после того, как позвал ее несколько раз, а она не ответила, вышел, запер все двери и будильник поставил, чтоб назавтра пораньше встать. Я думал, она так хорошо заснула. Откуда мне было знать. Я думал, все это к лучшему, думал, таблетки сделают свое дело и назавтра ей будет лучше, что самое худшее уже позади. Я даже чувствовал так, что вот эта ее болезнь к лучшему, потому что, если бы она не заболела, было бы опять много всего такого, что раньше было.
Я что хочу сказать, я хочу сказать, что это все случилось для меня неожиданно. Я знаю, то, что я назавтра сделал, было ошибкой, но до самого этого дня я думал, все, что я делаю, – к лучшему, и считал, что я в своем праве.
II
14 октября?
Уже седьмые сутки. Ночь.
Все время думаю об одном. Если бы только они знали. Если бы они знали.
Если бы хоть с кем-то поделиться. Возмущаться вместе.
Вот и пытаюсь рассказать о том, что произошло, записной книжке. Он купил мне ее сегодня утром. Он даже добр.
Спокойно.
В глубине души прячется страх. Все нарастает и нарастает. Спокойствие только внешнее.
Ничего гадкого. Никакого секса. Но глаза у него – глаза сумасшедшего. Серые, и где-то в глубине затерявшийся свет, тоже серый. Сначала я все время следила за ним. Думала, все дело в сексе, если поворачивалась спиной, то только тогда, когда он не мог наброситься на меня сзади, и все время прислушивалась. Мне нужно было каждое мгновение точно знать, в каком углу комнаты он находится.
Власть. Она стала ощутимой реальностью.
Я знаю – водородная бомба – это страшно. Но теперь мне кажется, быть такой слабой тоже страшно.
Жаль, я не знаю дзюдо. Могла бы заставить его молить о милосердии.
В этой подземной молельне так душно, стены словно сжимаются, я все время прислушиваюсь, не идет ли он, и мысли мои как дурные рисунки, которые следует сейчас же порвать.
Пытаться пытаться пытаться бежать.
Это единственное, о чем я могу думать.
И вот что странно. Он меня завораживает. Я испытываю к нему глубочайшее презрение, отвращение, мне невыносима эта комната, а дома все с ума сходят от беспокойства. Я даже здесь чувствую, как они волнуются.
Как он может любить меня? Как можно полюбить того, кого не знаешь?
Он отчаянно старается мне угодить. Но, видимо, такими и бывают сошедшие с ума. Они же не во всем сумасшедшие, как и все нормальные люди и, должно быть, сами чувствуют какое-то потрясение, если вдруг совершат что-то страшное.
Только в последние день-два я способна вот так рассуждать о нем.
Весь путь сюда из Лондона был сплошным кошмаром. Тошнота и боязнь захлебнуться под пластырем, заклеившим рот. Потом – приступ рвоты. И страх, что сейчас тебя затащат в кусты, изнасилуют и убьют. Когда фургон остановился, я была уверена, вот сейчас это случится. Наверное, потому меня и вырвало. А не только из-за этого зверского наркоза. (Я все вспоминала жуткие истории, которые Пенни Лестер рассказывала нам на ночь в школьном дортуаре, про то, как японцы изнасиловали ее мать, и я говорила себе, только не сопротивляться, только не сопротивляться. А потом еще кто-то там в Ледимонте как-то сказал, чтобы изнасиловать, нужны по крайней мере двое. Женщина, которая позволяет одному мужчине себя изнасиловать, сама на это идет.) Теперь-то я знаю, он не станет так поступать. Он снова воспользуется хлороформом или еще чем-нибудь в этом роде. Но в ту первую ночь я все твердила себе: только не сопротивляться.
Я благодарна за то, что осталась жива. Я ужасная трусиха, я не хочу умирать, я страстно люблю жизнь, я раньше даже не подозревала, что так хочу жить. Если когда-нибудь выберусь отсюда, я уже не смогу быть такой, как прежде.
Мне все равно, что он сделает со мной. Только бы остаться в живых.
Все думаю о том подлом и гадком, что он мог бы сделать со мной.
Все везде осмотрела, искала хоть какое-нибудь оружие, но нигде ничего подходящего, даже если бы умела и имела силы этим оружием воспользоваться. Каждую ночь приставляю стул к обитой железом двери, чтобы хоть знать, если он попытается неслышно войти в комнату.
