Книга И. Са (СИ) - Килпастор Винсент (книги без сокращений txt) 📗
— Ты суд, суд думай, рус! Все барак свой семья говорит — рассказывай. Ты свой семья не рассказывай. Висех тумбичькя — детский фота: дощька, сына. Твой тумбощка фота — Пу Тин. Зачем павесил Пу Тин? Зачем не рассказай свой корт, что сказал джаст Браун?
Что скажешь ему? Что меня еще в институте завербовали в КГБ? Что если грубо считать с момента первой встречи с офицером ведомства уже лет эдак двадцать пять прошло? Четверть века в нелегальной разведке. Работаю, правда, в основном на самого себя — но ведь настоящему профи так и положено. Где Родина, где флаг? Наверное в Беловежской пуще остались зарыты. Привязанности и стержни это вредная роскошь для профи.
Например, еще вчера я любил Америку, за то что ей было на меня насрать. Сейчас Америке вдруг стало совершенно необходимо поиграться со мной и я тоже готов сделать ей больно при первой же возможности — как и большинство на Мейфлауэре.
Может рассказать Исе о батьке Махно для которого вся Родина это его Гуляй-поле? Почему не треплюсь налево-направо о гаражном суде, о том какие Хиросимы переживает мое сердце?
Отвечаю Исе словами советского разведчика Абеля: «А разве это поможет?» Какой смысл бежать по платформе, если поезд уехал еще вчера?
— Смотри, И, видишь Максю — липового украинца с Пармы? Видишь? Он на корпус тебя опережает, так? По судам? Вот и наблюдай его судьбу — то что случиться с ним завтра, с тобой, скорее всего, произойдет послезавтра. Ты, в свою очередь, меня обошел на пару корпусов в этих тараканьих бегах. Значит я могу делать промеры глубин по тебе. И чего дергаться, спрашивается?
Иса подвис на минутку перерабатывая информацию. Его взгляд потеплел.
— Ти мой самый лучший дрюк, рус! — обнял меня своими вьетконговскими клешнями и пошел резать круги.
Защитным свойством души является синдром раздвоения. Люди раздваиваются, когда становится совсем тяжко или опасно. Например, когда катишь тележку с продуктами в обход кассы — то один ворует, другой караулит. Раньше я верил, что это уникально моё качество, но с годами понял, что синдром практически универсален.
Горевание бренного тела это пустяки. Даже если тело теряет всю семью, ему все одно нужно, дышать, жрать, срать и спать. Этим тело и целиться. Мучит горем нас только мозг. Этого товарища просто необходимо загружать тяжелой работой. Впечатлениями, анализом это для него как отжимания от пола. Мои отжимания — клуб страдающих раком яичек.
В длинном ряду посетителей нашего зоопарка — большая часть которых приходит сюда именно как в зоопарк — полюбоваться на полосатеньких в неволе, мне запомнилась Элизабет.
Элизабет декан кафедры иммиграционного права Акронского университета.
Тонкая как иголка в летнем брючном костюме, Лиз похожа на известную фотку Джекки Кеннеди, когда ее перехватил порыв ветра и папарацци. Ни жопы, ни сисек, ничего выдающегося, ничего особенного в лице, кроме легкого удивления. И все же как и у Джеки — почти незаметная, но притягательная магия. Элизабет полукровка — мигрантка из Мексики во втором, а может и в третьем поколении. Наверное, ее предки были нелегалы, а она, встав на их плечи, выучилась и посвятила жизнь благородной защите таких бандитов, как мы с Исой. Элизабет всегда приводит с собой несколько своих студентов-отличников. Это у нее называется «правовая клиника». Как и студенты-медики в анатомическом театре, так и будущее лоеры рассматривают нас, полосатых, как кадавры для препарирования. Задачка для студентов выбрать трупик покраще и попрактиковаться.
Студенты выбирают простейшие кейсы — когда человек пересекает границу и тут же мчит сдаваться властям, свято веря в законность.
Сегодня для опытов выбрали африкана Аруну из Бенина. Он задирает рубаху и в глаза бросается его отъетое в тюрьме брюхо, поросшее поганенькими африканскими волосками. Он поворачивается спиной и демонстрирует шрам, похожий на след от копыта лошади. «Меня пытали» — со скупой слезой в голосе утверждает Аруна.
Удовлетворив аппетит к науке и бросив Аруну на растерзание любимчикам, Элизабет приступает к лекции. Она вещает о наших правах в суде, возможных лазейках и частых подвохах обвинителя. О многом я уже знаю — стиснув зубы заставляю себя провести два часа в неделю в юрбиблиотеке. Новое сегодня это виза Эйч номер такой-то — которую дают если вас отмудохали американские граждане, пока вы находились в США. Виза бесплатная и пожизненная. Интересно — вполне себе такой План Бэ.
Потом Лиз отвечает на вопросы. Адвокаты на воле за такую консультацию дерут сто-двести у. е. Время истекает и меня бесят люди, которые не умеют толком сформулировать вопрос и рассказывают о своей никчемной жизни, обворовывая других. Некоторым даже и вопрос неважен — главное показать себе же какой я умный. Мои вопросы давно сформулированы и я жду своей очереди. Час проходит незаметно и менты подают нам обед прямо в Многоцелевую-1 — основное помещение клуба страдающих раком яичек и паразитами мозга.
Студенты с любопытством изучают казенный харч.
Сегодня госбох послал нам пару стволов сельдерея на котором испытывали разные формы ГМО, подошвообразную пиццу с фрагментами пеперони и маленький треугольный — типа как в советское время паковали молоко — только малюсенький — пакетик сметаны. Сметана содержит микроэлементы внеземного происхождения и светиться в полнолуние.
Толстый студент-негор начинает возмущаться тыкая в мою пиццу коротким жирным пальчиком:
— Господа, господа! Это же свинина! А как быть с правами мусульман? Это просто оскорбительно.
Он еще слишком молод, чтобы знать, что основное мясо в тюрьме это индейка и чикен. Как раз из-за мусульман и прочих драных кошеров. «Когда толстый негритенок вырастет — будет Мартин Лютый Кинг» — подумал я.
Элизабет вдруг обращается ко мне и начинает расспрашивать о моей запрещенной в Узбекистане книге. Хочет скачать.
— К сожалению она пока только на русском. Но я пишу новую — на английском. Мечтаю чтобы и в США запретили.
Летом кондиционеры в тюрьме молотят так будто им приказали хранить здесь трупы. Я ночью мерзну под двумя одеялами. Элизабет сейчас ежится в тонком сером костюмчике. На мне сейчас теплое нижнее белье Сереги — и то не жарко.
Вдруг я замечаю как кожа Элизабет покрывается пупырышками. Только вот была тонкой, как муслин, нежной — и вдруг подернулся гусиной кожей. На глазах. Сейчас она снова похожа на Жаклин Кеннеди или на слегка постаревшую героиню фильма «Спроси у пыли».
От вполне нормальной реакции женской кожи на холод, у меня вдруг наступает неистовая эрекция, будто Элизабет испытала от меня оргазм.
«Боже» — думаю я — «У меня только что встал на декана Акронского государственного университета!»
Иголку в стоге сена не утаить. Элизабет мне лукаво улыбается и говорит, что многое бы отдала за персональный экземпляр моей ненаписанной пока книги
Глава 13
Утро четвертого июля. Просыпаюсь за несколько минут до того как врубят яркий холодный свет и начнет истерить по громкоговорящей связи девочка-Маккена.
Вчера перед ужином откинулся Макс. Тюрьмочка у нас частная, каждая порция на счету. Ни разу не видел, чтобы кому-то дали добавки. Поэтому и нагнать на волю стараются перед едой — на голодный желудок.
Макс со мной прощаться не стал. В последнее время мы почти не общались. Раньше я заваривал кофе раз в день, крепко по русскому чифирному рецепту, чтоб для рывка. Угощал Макса и полчаса за это выносил ему мозг, делясь жизненным опытом. Мне не хватало бесед с сыном.
Макс пил кофе, слушал мой поток и кивал. Я ловил себя на мысли, что наверное уже созрел, чтобы стать учителем. Только не тут — в школе для негров, и не в дорогой московской гимназии. Скорее как Служкин — географ, что глобус пропил. Наверное мы все доходим до уровня, когда вдруг постигаем, что готовы делиться опытом и наставлять подрастающее поколение. Что-то инстинктивное в этом есть. На гравюре Дюрера «Меланхолия» есть три этапа взросления и совершенствования души: от ремесленника, который создает материальные блага, до нищего художника — на втором уровне, который уже презрел материальное и деньги и спешит творить нематериальное, тонкое, и, наконец — выход в бесконечность — превращение в ангела, духа, слияние с Вечностью и Творцом.
