Предпоследний день грусти - Сазанович Елена Ивановна (бесплатные полные книги txt) 📗
– Погоди, Жан. Сколько ты говоришь тебе исполняется, – уже тревожно спросила я. Желая ошибиться.
– Двадцать три.
День смерти кота Жана – день рождения моего хорошенького импрессарио. И меня это неприятно поразило. И даже испугало. И я стала ждать очередной гадости.
И долго мне ждать не пришлось.
В тот же вечер на общем банкете. Которые я избегала. И которые меня успешно преследовали. Жан воспользовался случаем. Как когда-то воспользовался случаем и кот. И выместил на мне все свои неудачи. Впрочем, как и кота, я впоследствии его не винила. Наверное, потому, что он был для меня все-таки единственным. Если не другом. То приятелем точно.
Жан в день своего рождения умудрился напиться. И все началось. Кто-то из влиятельных гостей сказал что-то типа: «Ну, Жан, иметь такую женщину… Тебя можно поздравить…»
– Что ты сказал? – неожиданно громко. И очень зло. Выкрикнул Жан. Чем и привлек внимание всех присутствующих. И особенно журналистов.
– Иметь такую женщину? А какую женщину? Я что-то не понимаю! Посмотрите на нее! Вы! Внимательней, внимательней посмотрите! Да она просто старая дева! Высушенная и сухая! Она от мужиков шарахается. Как от чумы! Да она ни на что не способна! И вообще я сомневаюсь, женщина ли она…
Этого страстного монолога было достаточно. Для того, чтобы десятки любопытных глаз моих «друзей» впились в меня. Для того, чтобы бульварные писаки тут же удовлетворенно потерли руки в предвкушении очередной грязи. В которой они обожали купаться. Этого было достаточно для того, чтобы наконец-то всех осчастливить в один миг. Потому что талант никогда не прощается. И все они мне вдруг напомнили пиявок. И я мысленно успокоила себя тем. Что пиявки, может, и высасывают кровь. Но кровоиспускание в малых дозах даже на пользу.
И я не встрепетнулась при словах Жана. И на моих глазах не выступили слезы обиды. И руки мои не задрожали. Я сохраняла спокойствие своих верных спутников – олимпийских Богов. Я знала. Как бы эти пиявки не радовались, не бесились от счастья. Их можно только жалеть. И великодушно – с высоты Олимпа – простить. Ведь Боги на моей стороне.
Я сидела и улыбалась холодной улыбкой Я хорошо помню, что моя улыбка была настолько уверенной. Настолько безжизненной. И настолько холодной. И даже не женственной. Что все испугались. И у всех дорогих гостей по телу пробежал холодок. И все одновременно поежились. И все одновременно начисто поверили моему хорошенькому импрессарио.
Утрам Жан смотрел на меня кошачьими глазами. А я так и не могла разобраться, какого они цвета. Голубого. Или зеленого. Глупый цвет. И глупые глаза. И эти глаза меня умоляли простить. Я грустно улыбнулась. И спросила.
– Послушай, парень. Была такая народная героиня – Жана Д«Арк. Ты должен был знать про нее. И проходить ее биографию в школе. Тебе она нравилась?
– Мне? – Жан удивленно заморгал длинными выцветшими ресницами. Такого вопроса он не ожидал. И не знал, насколько важен для меня ответ. – Да. Я даже писал реферат про нее. Я отлично знал ее биографию. И всегда восхищался ее подвигом.
– Я так и думала.
– Но зачем тебе это?
– Просто так. Понимаешь, я очень не люблю возвращаться в прошлое. Каким бы оно ни было. Я способна любить только настоящее. Даже если оно в тысячу раз хуже.
Жан ни черта не понял. Он вообще мало что понимал в жизни.
– Да не волнуйся ты, – попыталась я успокоить своего бывшего приятеля. – Просто старых друзей я не люблю тоже. Они как старая мебель. Их можно только жалеть. Хотя мой кот был и паршивым котом. Боги почему-то его пощадили. Возможно, только благодаря моей дружбе с ним. А какой эволюционный путь он пережил! Дай Бог, каждому из нас проделать такой путь.
Импрессарио подумал. Что я сошла с ума. Но по привычке смотрел на меня влюбленным взглядом. Цвет которых меня уже определенно раздражал.
В этот же день мой хорошенький импресарио Жан взял расчет. Хотя я подумала, что не плохо было бы его отравить.
Я вновь осталась одна. И обо мне поползли всякие грязные слухи. Они проникали в щели моего каменного царства. Но не ранили меня. Потому что натыкались на мой каменный облик. А мое каменное сердце им было не по зубам.
И всех это еще больше раздражало. А я весело подмигивала своим олимпийским товарищам. Глубоко затягиваясь ароматным дымом. И смеясь над бессилием глупцов. И продолжая работу.
Постепенно образ моей матери поселился в моей комнате. Постепенно проникал вглубь моей души. И я знала. Я чувствовала. Что мы с ним соединимся навеки. Нужен был только последний аккорд. И я его сочинила. Еще и еще раз пробегая по строкам писем моей матери. Еще и еще раз воссоздавая в памяти ее жизнь и смерть. И проецируя это на себя.
И с последним аккордом я поняла. Человек все добивается сам. И мать всего добилась сама, пройдя через поражения и победы.
И вдруг я как в детстве уже не жалела свою мать. Не сочувствовала ей. Я пришла к простой мысли. Чтобы через все пройти в жизни. Нужно быть всего лишь слабым, бесхребетным, бескостным человеком. И рассуждения о таланте. О жизненных испытаниях, которые он приносит. Все это ложь. Слабость – вот основа эксцентричности. Вот основа оригинальности. И прочей чепухи. Но только не таланта! Нет! Не таланта! Упрямо твердила я про себя. И мой последний аккорд рисовался на нотном листе похожим на вулкан. На горы. На камни.
Тверд. Непробиваем. Вечен. Уверен. Горд. И как совесть прекрасен в своем величии. Мой последний аккорд…
Я закрыла лицо руками. И долго сидела неподвижно. Мое сердце в эти мгновения тоже было похоже на вулкан. На горы. На камни. Непробиваемое. Увереное. И гордое. И вдруг в него застучала одна нота. Робко. Милосердно. Разрушая мое упрямство. Мое презрение. Мою силу. Я схватила перо. И моя рука. Помимо моей воли. И моего желания. Очень аккуратно. Очень бережно. Вывела на нотном листе последнюю ноту. И я поставила многоточие…
Мне было уже за сорок, когда я наконец-то закончила свою работу. Самую главную работу жизни. И к виолончели я больше не подходила. И в моем доме она отныне пребывала просто как старый верный друг. И как память о прошлом. Я по-прежнему пряталась от людей. От шума. От славы.
От славы, которая теперь преследовала меня с новой силой. Отдавая дань моему таланту. Посвященному Женщине. Но я не смотрела телевизор. По которому мне пели дифирамбы. Я не читала газеты. Которые взахлеб писали о моем даровании. Я уже была не настолько молода. И моя слава приносила мне только боль. Но не радость.
Я по-прежнему жила одна. Иногда я жалела, что так и не смогла родить ребенка. Иногда я радовалась этому. Что бы я смогла ему дать? Не более, чем дала мне моя мама. Одиночество. Боль. Но этого так мало для жизни. Все чаще я обращалась к Библии. И уже не противилась ее канонам так категорично, как раньше. Хотя иногда с чем-то и не соглашалась.
Я просто примирилась. И Бог теперь в моих мыслях уживался с моими огромными мускулистыми красавцами-олимпийцами. Я по-прежнему оставалась эпикурейкой. Но моя наука о наслаждении теперь сочеталась с наукой ограничения. И я поняла, что смогла сделать в жизни гораздо больше, чем моя музыка. Я постигала смысл жизни. Я нашла ее истину. Я сумела соединить несоединимое. Соединить силу и слабость. Радость и боль. Веру и безверие. Красоту и безобразность. Смысл жизни и ее бессмыслие… Я сделала то, что удавалось очень немногим.
Я по-прежнему с наслаждением смаковала каждый кусочек пищи. Но мой стол был довольно прост. Я по-прежнему любила мягкую мебель. И драгоценные камни. Но сама могла с радостью спать на полу. Я упивалась любовными романами. Но сама не любила. Я соглашалась с христианской моралью. И не осуждала тех. Кто переступает мораль. Наслаждаясь грехом.
Оставаясь в полном одиночестве. Я жила полной жизнью. И часто презирала ее. И часто обожала. И всегда принимала, какой есть. Я была хозяйкой собственной судьбы. И была ее рабой…
