Тень Крысолова - Заневский Анджей (книга жизни TXT) 📗
Я перескакиваю через ноги в грязных сапожищах и бегу к щели под стеной. Перед тем, как юркнуть в нору, замечаю, что люди как раз начинают просыпаться.
Они лежат в темной одежде, в начищенных до блеска башмаках, друг рядом с другом, в ряд, со сложенными на груди или на животе руками. Головы перевязаны белыми ленточками. Глаза закрыты, полуоткрыты или вытаращены. Лица оловянные, бледные той бледностью, которая напоминает о матовой белизне простыни.
Все они мертвы. Я чувствую сладковато-кислый запах трупного газа, раздувающего тела изнутри, с приглушенным шипением просачивающегося сквозь кишки. Множество неподвижных тел и я, распластавшийся на пороге. Сзади за мной слюнявая морда охотничьего пса, топот ног.
Серая линия тел, которые уже начали разлагаться, кажется мне шансом на спасение. Возможно, эти люди когда-то убивали крыс, но сейчас они могут помочь мне. Я забираюсь на труп и ищу, куда бы заползти. В панике бегаю от покойника к покойнику и наконец втискиваюсь под оттопырившуюся полу пиджака. Подтягиваю хвост, чтобы он не свисал наружу, высовываю голову и настороженно шевелю вибриссами.
В дверях появляются собака и человек.
Собака с поджатым хвостом и вставшей дыбом шерстью остановилась на пороге. Она скулит, отступает назад, дрожит. Она боится лежащих ровными рядами из конца в конец помещения мертвецов.
Человек прикрывает лицо рукой, зажимает пальцами нос, оттаскивает собаку и закрывает дверь.
Я сижу под мягкой шерстяной полой пиджака, прижавшись к холодному, окоченевшему телу. Я жду, опасаясь, что преследователи не ушли, что они все ещё стоят за дверью.
Собаки, кошки, люди, сороки, совы умеют ждать, ждать и ждать до тех пор, пока поверившая в то, что опасность миновала, крыса перестанет бояться и покинет свое укрытие. Они ждут терпеливо и упорно.
Но подозрительная, недоверчивая, чуткая, чрезмерно впечатлительная, трусливая, осторожная крыса тоже ждет. Прикрывает глаза, дремлет, зевает, засыпает, потягивается, принюхивается, отрывает торчащую нитку и ждет.
Она дышит насыщенным смертью воздухом, прижимается к твердым ребрам, которые холодят даже сквозь тонкую ткань рубашки, и ждет.
Мы ждем по обе стороны двери. Человек и собака там, а я здесь. Кто первым перестанет ждать? Откажутся ли от добычи человек и собака? Покинет ли крыса неудобное, но пока безопасное место?
Может, человек и собака уже ушли?
Не высовывай наружу даже усов! Наберись терпения и жди. Будь терпелив и недоверчив, недоверчив и терпелив. Потому что иначе ты будешь лежать среди этих людей – мертвый среди мертвых.
До одурения… До тошноты… До тех пор, пока голод не станет сильнее страха и ты не начнешь хватать зубами кончик собственного хвоста.
Иногда я забываю, где я, и тогда холодная грудь человеческого трупа кажется мне норой – вонючей и холодной, но все же достаточно просторной.
Наступает отрезвление. Я широко открываю глаза, втягиваю в ноздри воздух и тут же вспоминаю, что я под пиджаком, надетым на окоченевшего покойника. Пора уходить. Я высовываю нос, поднимаю кверху уши, шевелю вибриссами. А это ещё что за звук? Гудок проходящего мимо корабля.
Там, где я впервые понял, что такое жизнь, понял, что я живу, там, где я осознал, что существую, – там я тоже слышал голоса корабельных гудков… Я был ещё слеп, когда эти голоса пронзили меня насквозь, врезались в мозг, в память. Они сопутствовали первым каплям молока и первому наслаждению теплом под мягким материнским брюхом. Корабельные гудки вернулись. Я слышу их все четче и все ближе. Неужели здесь, рядом с этой покойницкой, мог причалить корабль?
Я высовываю наружу голову. Собаки нет. Нет человека. Я вылезаю. Забираюсь мертвецу на грудь. Хочу посмотреть, откуда могут доноситься звуки корабельной сирены. Вскакиваю на уже посиневшее лицо и лишь отсюда замечаю, как далеко в глубь зала тянутся окоченевшие ряды. Им не видно конца – они сливаются с серостью стен.
Гудок все громче. Я поворачиваюсь в ту сторону и вижу раздвигающуюся стену, а за ней портовую набережную и подплывающий к ней широкий борт.
Значит, морг находится в порту? А может, это мой порт?
Вдруг в дверях снова промелькнули фигуры собаки и человека. Я прячусь в ближайшем кармане. Под хвостом мне в тело врезается холодный, твердый металлический кружок.
Борт корабля ударяется о берег. Скрежещут якорные цепи. Скрипит трап. Я слышу шаги, которые раньше уже где-то слышал. Осторожно высовываю голову.
Тень Крысолова и голос его дудочки. Тот самый Крысолов, что сжигал крыс в бетонной печи, кормил ими змей, топил в реке.
Он проходит мимо меня, играя на своей дудочке. Значит, меня преследовал ещё и он, а не только тот человек с собакой. Крысолов проходит мимо меня, идет дальше. Я вижу старческую, сгорбленную спину.
Трещат суставы, скрипят зубы, шипят выходящие газы. Расширенные, вылезающие из орбит глаза следят за каждым движением флейты. Мертвый человек шевелится, кряхтит, садится, встает и, шатаясь, идет за Крысоловом.
Мертвецы идут рядами, следуя за голосом дудочки, маршируют в сторону белого корабля. Человек с лающей собакой кружит вокруг них – следит, чтобы никто не повернул обратно.
Мертвецы идут неуверенными шагами, ритмично покачиваясь в такт мелодии, которую наигрывает дудочка Крысолова. Они идут туда, куда он ведет их, идут вперед вслед за его дудочкой, а я трясусь от страха, потому что не знаю, куда он ведет их: в огонь или на дно?
Они строятся рядами, распрямляют спины, трещат, стучат, скрипят, шуршат, позвякивают.
Крысолов остановился на набережной, влез на железный ящик и продолжает играть. Мертвецы маршируют рядами прямо к ведущему на серебристый борт трапу.
Я высовываю голову и думаю: как же удрать отсюда? Войти вместе с покойниками на корабль и уплыть вместе с ними? Мой мертвец приближается к лесенке. Теперь баржа загораживает мне весь горизонт. Рядом со скрипучим трапом Седой Старик собирает металлические кружки. Я слышу, как они звенят в его протянутой ладони. И даже заставляющая шагать вперед музыка Крысолова не может заглушить этого звона.
Угрожающее ворчание собаки. Неужели она унюхала меня? Что делать? Остаться в кармане? Выскочить? Соскользнуть вниз по окоченевшим ногам и осторожно – чтобы мертвецы меня не растоптали – втиснуться в любую нору на этой незнакомой мне набережной?
Сердце колотится, во рту пересохло.
Ледяная рука вползает в карман, не обращая на меня внимания. Пальцы хватают металлический кружок, вытаскивают его и бросают прямо в раскрытую ладонь Старца, от которого разит водкой. Тот хватает монету, внимательно рассматривает её на свет – так, что глазам становится больно.
Выскочить из кармана? Остаться на берегу? Уплыть с мертвецами неведомо куда? Убежать, чтобы постоянно спасаться бегством? Как жить, если вся жизнь – бегство?
Я медленно продвигаюсь к выходу из кармана мертвеца, который уже поднимается по трапу. Он шатается, с трудом удерживая равновесие. Под нами плещется покрытая маслянистой пленкой вода. Сбоку налетает сильный порыв морского ветра. Меня охватывает страх – вот сейчас мы упадем, и корпусом корабля меня расплющит всмятку о каменный причал.
Я удивляюсь тому, что вблизи борта серые; лишь издалека они казались такими ослепительно белыми.
Крысолов все продолжает играть – жмурит глаза, завороженный своей собственной музыкой… В конце концов и он бросает в старческую ладонь блестящую монетку и быстро взбегает вверх по качающемуся трапу. Еще какое-то время я вижу, как на набережной, у железнодорожного полотна, человек с собакой стережет колонну узников. Собака принюхивается и скалит зубы.
Старик внимательно осматривается вокруг – проверяет, нет ли опоздавших. Входит на корабль, ждет ещё довольно долго, а потом поднимает трап. Гудок…
Корабль отплывает – вместе со мной и Крысоловом.
Холодный туман проникает сквозь шерсть, врывается в горло, в легкие. Моросящий дождь глухо барабанит о брезент. Сыро. От покойника все сильнее веет леденящим холодом. На его лице оседает белый иней. Корабль качается на волнах. Кругом блюют мертвецы.
