Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
— Барму убили.
— Кто?! — Пельмень покосился на Малину, ища поддержки.
— Бармы нет. Будешь очень любопытный — спросишь у него сам.
— Ты что себе позволяешь, белогвардейский волк?!
Он протянул руку к автомату, лежащему на пне тут же у ельника стеганул выстрел. Пуля пробила насквозь пень в пяти сантиметрах ниже автомата. Пельмень отпрыгнул за угол зимовья, выхватил наган, не целясь, выстрелил в ельник.
— Что это значит, Ферапонт? — чуть приоткрыв глаза, спросил Малина.
— Ничего. Просто вы не в зоне.
Бородач зашёл в зимовье, склонив большую, аккуратно причёсанную голову, но через пару минут вернулся и сказал:
— Идите вечерничать. Наган-то спрячь, Саша, Чай, не грабить сюда явился.
Пельмень промолчал, а Упоров сразу зауважал хозяина зимовья. Сидя на широких полатях, он видел в оконце, как из ельника не спеша вышел человек, держа в опущенной руке винтовку. Суконная куртка на его поникших плечах висела мятым мешком, большой вязаный шарф, точно пойманный на помойке грязный удав, обвивал тощую шею. Человек шёл прогулочной походкой пожилого бездельника и даже, кажется, что-то напевал. Только птичий взгляд близко посаженных к горбатому носу глаз был насторожённо внимателен. Перед входом в зимовье он слегка поддёрнул из деревянных ножен рукоятку, прислонив винтовку к стене, осторожно тронул дверь.
— Здравствуйте, уважаемые!
Голос вошедшего был хорошо поставлен, здоровался он, как выходящий на сцену артист.
— Это ты, мухомор, хотел меня грохнуть?!
Пельмень держал в одной руке кусок оленины, в другой — наган.
Человек сконфузился, недоуменно посмотрел на Ферапонта Степаныча, ища защиты от бестактного вора.
— Кабы хотел — грохнул! — произнёс хозяин зимовья с некоторым раздражением. — Садись, Тиша. Ещё не разливали.
Тиша сел, успев деликатно всем поклониться с приятной улыбкой воспитанного гостя. От него даже в этом прокопчённом доме пахло лесом и дымком. Он был похож на лесного гнома, нежданно — негаданно подросшего до величины среднего человека.
Поднятая из-под стола бутылка со спиртом поклонилась каждой аккуратно обработанной по краям консервной банке, и последний луч пропадающего солнца коснулся потянувшихся к ним рук.
Неугомонившийся Пельмень вскочил, поднял на уровень рта свою банку. Обвёл всех налитыми кровью глазами и сказал:
— За то, чтобы наши следы остыли раньше, чем на них встанут псы!
К его банке потянулся только Колос, все смотрели на хозяина зимовья. Он произнёс сидя:
— За то, чтоб с земли русской исчезли воры и коммунисты!
— Значит, каждый — за своё, — миролюбиво предложил Малина.
Некоторое время в зимовье слышалось сопение простуженных носов и голодное чавканье. Колос ел с двух рук, не обращая внимания на подтрунивавшего Дениса.
— Дальше бежать будет потрудней, граждане бандиты, — заговорил Камышин, разливая но второй. — В северах снега ещё живые. Провианту на пару деньков дам, а там уж сами будете питаться, чем Бог пошлёт. Денег у вас сколько?
— Десять тысяч.
— Мало. Тиша, дай им ещё десять.
Кружился по пустеющей бутылке спирт, исчезая в закопчённых банках. Упоров сидел, сложив на груди руки, ощущая себя в теплом мешке покоя, отгородившего душу от полыхающих вокруг страстей. Люди бормотали что-то о своём, неясном, их бормотание напоминало весенний разговор загулявших в болоте лягушек.
Он слушал себя, наблюдая в оконце за погибающим солнцем.
Тиша растопил печь, и зимовье быстро набрало тепло. Свет коптилки высветил блеск смоляных слезинок на желтоватых сучках.
«Ты был ишаком, выполняющим чужую волю, — грустно улыбнулся себе Вадим. — Воры везли на тебе свою кассу. Ладно… Зато ты свободен и у тебя есть маленькая надежда».
— Денис! — рычал захмелевший Пельмень. — С какого хера касса доверена фраеру, который нас презирает?!
— Так решила сходка.
— Врёшь! Сходка решила передать груз Барме.
— Савелия застрелили два дня назад. Завязывай, Шура. С таким занудой я ещё не бегал!
Упоров видит, как плотный дым отделил чуть приплюснутую с висков голову Пельменя от туловища, она будто висит самостоятельно под потолком. Его взгляд переместился в угол, где лежали мешки с воровской кассой. Задержался. И тут же, уже не лениво, даже слишком остро, подумалось: «Вот оно, твоё благополучие! На всю оставшуюся жизнь хватит. Дом, яхта, нормальное человеческое существование в нормальной стране».
— Ты нас с коммуняками поравнял, Ферапонт, — стонал Пельмень, истекая потом. — Думаешь, тебе пролезет?!
— Пожалуй, я переборщил, — Ферапонт Степаныч огладил с улыбкой роскошную бороду и прикрыл глаза. — Согласен — переборщил. Куда вам до тех коммунистов! Они вона какую прекрасную страну в лагерь превратили. Это надо было до такого додуматься: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Соединились — теперь места на нарах мало.
— Воры! Воры при чем?! — Пельмень был готов заплакать от посетившей его обиды.
— Как это при чем?! Тож работать не хотите. Дьяк каким хозяином мог стать?! Партсобрания проводит, людей приговаривает.
— Сходки, Ферапонт Степаныч, — лениво поправил разомлевший Малина.
— Разницу не вижу. Что там, что сям, всё равно не от труда живут. От обмана и ножа. Страх человеческий эксплуатируете!
Упоров увёл сознание от разговоров, сосредоточив все внимание на брошенных вповалку у печи мешках с бесценным грузом. Он решил рисковать до конца. Осторожно перевёл глаза в сторону автомата: «На это потребуется три секунды, ну, пять от силы…»
В душе что-то шевельнулось нехорошее, тогда он снова закрыл глаза, чтобы спокойно доиграть весь спектакль до конца. С выстрелами, диким метанием захваченных врасплох людей и их последними стонами. Последними… Больше ничего не будет. Через пять минут ты — богатый человек. Он увидел свои шаги по залитому кровью полу. Откроется дверь зимовья, откроется тайга, любой ключ спрячет твоё богатство.
Упоров сделал глубокий вздох, расслабился, однако почувствовать себя богатым человеком не успел: только что мирно дремавший Тиша, глянув в его сторону, с доброй усмешкой отстегнул у автомата диск, ещё немного погодя сделал то же самое с другим автоматом.
Вначале было ощущение — он умер, провалился в другой мир или слишком охотно туда захотел. Все обошлось остановкой сердца, короткой, но чувствительной…
«Поганый гном чуть больше сука, чем ты сам, гад!» — сквозь внезапную слабость подумал Упоров.
Тиша доверчиво подмигнул птичьим глазом, протянул кружку с крепким чаем.
— Выпейте для поднятия настроения.
Бывший штурман принял кружку, что-то произнёс я ответ неразборчивое. Попробовал забыть о кровавом, но не случившемся, и вернул все внимание к жаркому спору тех, кто должен был лечь под автоматной очередью, как сорная трава. Он старался их слушать — не получалось…
Все было плоско, неинтересно, хотя и громко.
— …Ты ведь, красавец, тоже, поди, не коммунистом родился? — не теряя благодушия, спрашивал у Колоса Ферапонт Степаныч.
— Коммунистом! — хмельной Колос попробовал встать для убедительности, но Малина ему не позволил. — Коммунистом родился, коммунистом умру!
— Вот она, убеждённость грубого довольства злоупотребления. Он тот же вор, Денис, только феня у него другая: марксизм, ленинизм, коммунизм. Машина, которую заправляли привилегиями, и он делал то, что скажут. У него чувств человеческих не осталось. Партийное животное! Все чувства — на конце члена, а мозги — в желудке!
Камышин допил свой спирт, понюхал хлеб, продолжал:
— Отторгнут человек от человеческого. Разве позволит себе душа высокая и чистая паразитировать на несчастье ближнего? Отступничество ваше не политическое, а животное. Животом живёте. Вы — паразит, молодой человек!
Упоров отхлебнул глоток предложенного чаю, не очень ловко вступил в разговор:
— Вы-то, Ферапонт Степаныч, тоже в деле. А дело воровское?
И тут же почувствовал, как внутренне напрягся доселе дремавший Тиша.
