Язык цветов - Диффенбах Ванесса (читать книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Ревность, измена. Одиночество, дружба.
Когда я пришла ужинать, на улице уже стемнело. Но в доме было светло, и через освещенный дверной проем я увидела Элизабет, которая сидела за кухонным столом одна. Она сварила куриный суп, и его запах настиг меня еще на виноградниках, притянув домой как на аркане. Она сидела, согнувшись над тарелкой, словно рассматривала свое отражение в бульоне.
– Почему у тебя нет друзей? – спросила я.
Слова вылетели сами собой. Всю неделю я смотрела, как Элизабет с угнетенным, подавленным видом руководит сбором урожая, а сейчас, увидев ее за кухонным столом одну и такую одинокую, прямо и выпалила все что на уме.
Элизабет взглянула в мою сторону, тихо встала и вылила содержимое своей тарелки в кастрюлю с супом. Потом взяла спичку и зажгла голубое кольцо пламени под ней.
– А у тебя почему нет? – спросила она, поворачиваясь ко мне.
– Они мне не нужны. – Кроме Перлы, которая теперь, кажется, возненавидела меня с тем же пылом, что и я ее, я знала лишь детей из класса, которые обзывали меня детдомовкой, и эта кличка так прилипла, что даже учительница уже не помнила моего настоящего имени.
– Но почему? – допытывалась Элизабет.
– Не знаю, – раздраженно ответила я. Но я знала.
За нападение на водителя автобуса меня на пять дней отстранили от занятий, и впервые в жизни я не чувствовала себя ужасно. Я была дома, с Элизабет, и никто мне больше не был нужен. Каждый день она следила за сбором винограда, подсказывая работникам, какой поспел, а какому нужны еще день-два на солнце. Я ходила за ней как хвост. Она кидала виноградины мне в рот, а потом себе, и с ходу называла цифры, означающие степень зрелости: 74/6, 73/7, 75/6. А когда мы находили спелую гроздь, велела мне запомнить ее вкус. Точное соотношение было такое: сахар – 75, танины – 7. Это идеально спелый виноград для вина, вкус которого не сможет распознать ни автомат, ни непрофессионал. К концу недели я прожевала и выплюнула виноградины почти с каждой лозы, и цифры стали возникать чуть ли не до того, как ягоды попадали в рот, словно язык просто считывал их, как номер на почтовой марке.
Суп начал закипать, и Элизабет помешала его деревянной ложкой.
– Сними ботинки, – приказала она. – И умойся. Суп горячий.
На столе были две тарелки и две буханки хлеба размером с дыни. Я разорвала хлеб пополам и стала отламывать куски белого мякиша и окунать их в дымящийся бульон.
– У меня был друг, – проговорила Элизабет. – Моя сестра. У меня была сестра, работа и первая любовь, и во всем мире мне не нужно было больше ничего. А потом вдруг осталась лишь работа. Тому, что я потеряла, было невозможно найти замену. И вот я каждую минуту своей жизни посвящала тому, чтобы мое дело стало успешным, чтобы вырастить самый лучший виноград в регионе. Я поставила перед собой амбициозную цель, и на ее осуществление потребовалось столько времени, что ни минуты не осталось на то, чтобы размышлять о потерянном.
Но когда Элизабет взяла меня к себе, все изменилось. Я была постоянным напоминанием о семье, о любви. Я подумала – не жалеет ли она о своем решении?
– Виктория, – вдруг спросила она, – ты здесь счастлива?
Я кивнула, чувствуя, как заколотилось вдруг сердце. Мне и прежде задавали этот вопрос, но за ним всегда следовало что-то вроде: потому что если бы ты была счастлива, то понимала бы, как тебе повезло здесь оказаться, и не вела бы себя как неблагодарная маленькая тварь. Но когда Элизабет улыбнулась, ее лицо выражало лишь облегчение.
– Хорошо, – сказала она. – Потому что я рада, что ты со мной. Между прочим, я даже не хочу, чтобы завтра ты возвращалась в школу. Дома с тобой так хорошо – ты немного раскрылась. Впервые за все время тебя что-то заинтересовало, и хоть я слегка и ревную тебя к винограду, приятно видеть, как ты тянешься к чему-то.
– Ненавижу эту школу. – Сглотнув комок, я рассказала ей, как они меня обзывают, сказала, что школа точно такая же, как все, куда я раньше ходила, где меня отделяют от всех, приклеивают ярлык, а потом только смотрят и ничему не учат.
Доев последний кусок хлеба, Элизабет отнесла свою тарелку в раковину.
– Тогда завтра же заберем тебя оттуда. Дома выучишь гораздо больше, чем в этой школе. Достаточно ты настрадалась, на одну жизнь хватит. – Она вернулась за стол, взяла мою тарелку и налила добавку до краев.
Я была так счастлива, что доела вторую тарелку, а потом и третью, и все равно не ощутила никакой тяжести, лишь легкость, которая закружила меня и заставила взлететь по лестнице и опуститься на кровать.
Мои фотографии были ужасны. Они оказались так плохи, что я отнесла это на счет экспресс-фотолаборатории, где их напечатали всего за час, и отдала пленку в профессиональную студию. На печать ушло три дня, и, когда я забрала снимки, лучше они не стали. А стали хуже. Мои ошибки были более заметны, нерезкость серо-белых пятен на мутном фоне стала более явной. Я бросила снимки в канаву и села на тротуар рядом с фотолабораторией, чувствуя себя неудачницей.
– Экспериментируете с абстракцией? – Я обернулась. Позади меня стояла молодая женщина и разглядывала разбросанные фотографии. На ней был фартук, и она курила сигарету. Пепел падал на снимки. Вот бы они загорелись, подумала я.
– Нет, – ответила я, – экспериментирую с безрукостью.
– Новая камера?
– Нет, это я новичок в фотографии.
– А чему хотите научиться? – спросила она.
Я подобрала один из снимков и протянула ей:
– Всему.
Наступив на сигарету, она рассмотрела снимок.
– Думаю, все дело в светочувствительности пленки, – сказала она и велела зайти в лабораторию. Подвела меня к полке с пленками и показала цифры в углу каждой упаковки, на которые я даже не обратила внимания. Еще я выставила слишком маленькую выдержку, сказала она, и светочувствительность пленки была недостаточной для мягкого предзакатного света. Я записала все, что она сказала, с обратной стороны фотографий и сунула их в задний карман брюк.
В следующую субботу мне не терпелось поскорее уйти с работы. Лавка была пуста, и свадьбы в тот день не было. Рената занималась документами и все утро не оторвала глаз от стола. Устав ждать, когда же она меня отпустит, я подошла к ней близко и стала постукивать ногой по бетонному полу.
– Ладно, иди, – сказала она, отмахнувшись от меня. Я повернулась и уже почти закрыла входную дверь, как услышала ее слова: – И завтра не приходи, и на следующей неделе, и на той, что потом, тоже.
Я замерла:
– Что?
– Ты в два раза больше отработала, чем я тебе заплатила.
Я за этим не следила. Все равно мне не светило найти другую работу. Ни высшего образования, ни опыта, ни даже диплома об окончании школы. Я думала, что Рената понимает это и потому платит столько, сколько ей захочется. Мне было все равно.
– И что?
– Возьми отпуск на пару недель. Заходи через субботу, и я заплачу так, будто ты работала – я тебе должна. В Рождество понадобится помощь, и в Новый год у меня две свадьбы. – Она протянула мне конверт с деньгами, тот, что должна была отдать завтра. Я положила его в рюкзак.
– Хорошо, – сказала я, – спасибо. Значит, через две недели.
Когда я пришла, Грант был на стоянке и загружал в машину ведро с цветами, которые никто не купил. Я подошла и показала ему размытые снимки, сложив их веером.
– Ну что, теперь хочешь учиться? – с усмешкой спросил он.
– Нет. – Я села в машину.
Грант покачал головой.
– Китайская или тайская еда? – спросил он.
Я читала заметки на обратной стороне неудачных фотографий и не ответила. Грант заехал в тайскую забегаловку. Я осталась в машине.
– Поострее, – попросила я, высунувшись в открытое окно, – и с креветками.
Я купила двенадцать цветных пленок разной степени чувствительности и решила начать со светочувствительности 100 при ярком дневном свете и постепенно увеличивать ее, дойдя до 800 сразу после заката. Грант сидел за столом для пикника с книгой, время от времени посматривая в мою сторону. Я же почти неподвижно сидела на корточках под двумя розовыми кустами. Все бутоны раскрылись; через неделю этих роз уже не будет. Как и на прошлой неделе, все кадры я пронумеровала и записала каждый угол, каждую настройку. Решила в этот раз во что бы то ни стало все сделать правильно.
