Колыбельная - Паланик Чак (электронную книгу бесплатно без регистрации txt) 📗
Глава пятнадцатая
Элен Гувер Бойль достает мобильный из своей белой с зеленым сумочки. Потом достает визитку и набирает номер, сверяя каждую цифру. В приглушенном свете маленькие зеленые кнопочки кажутся особенно яркими. Ярко-зеленые кнопочки под ярко-розовым ногтем. Визитная карточка — с золотым обрезом.
Она подносит телефон к уху под взбитым облаком розовых волос. Она говорит в трубку:
— Да, я на вашем чудесном складе и боюсь, что мне нужна помощь, чтобы найти выход.
Она наклоняется к табличке на огромном платяном шкафу, который выше нее в два раза. Она говорит в трубку:
— Я стою рядом... — она читает с таблички, — с платяным шкафом в неоклассическом стиле под Роберта Адама с орнаментальными арабесками из позолоченной бронзы.
Она смотрит на меня и закатывает глаза. Она говорит в трубку:
— Написано: семнадцать тысяч долларов.
Она снимает зеленые туфли на высоких каблуках и стоит в белых чулках прямо на голом бетонном полу. чулки ослепительно белые, но не как нижнее белье, а скорее как кожа под этим бельем. Они непрозрачные, и поэтому пальцы у нее на ногах кажутся перепончатыми.
Сегодня на ней костюм с облегающей юбкой. Он зеленый, но не зеленый, как лайм, а скорее как лаймовая начинка для пирога. Он не зеленый, как авокадо, а скорее как авокадовый суп-пюре с тоненьким завитком цедры лимона сверху, который подают охлажденным в ярко-желтой тарелке Cristel de Sevres.
Он зеленый, как сукно на бильярдном столе под желтым шаром — именно под желтым, а не под красным.
Я спрашиваю у Элен Гувер Бойль, что такое код девять-четырнадцать.
И она говорит:
— Мертвое тело. Труп.
Я говорю, что я так и думал.
Она говорит в трубку:
— Так, а теперь — налево или направо возле палисандрового буфета Hepplewhite с резным цветочным орнаментом и шелковым напылением?
Прикрыв рукой трубку, она говорит мне:
— Ох уж мне эта Мона. — Она говорит: — Представляю себе это сборище колдунов: хиппи, пляшущие голышом вокруг какого-нибудь плоского камня, — вот и весь ритуал.
Теперь мне видно, что ее волосы — не сплошь розовые. Пряди различных оттенков, чуть светлее и чуть темнее. А если как следует присмотреться, то видны даже оттенки красного, персикового и малинового.
Она говорит в трубку:
— Ага, понятно. Если мне попадется кромвельское кресло атласного дерева с орнаментом из слоновой кости, значит, надо идти назад.
Мне она говорит:
— Господи, и зачем вы все рассказали Моне?! Мона расскажет своему бойфренду, и конца этому не будет.
Лабиринт мебели смыкается вокруг нас. Красное дерево, черное дерево, коричневая полировка. Позолота и зеркала.
Она проводит пальцем по кольцу с бриллиантом у себя на руке. Камень массивный и острый. Она переворачивает кольцо, так что бриллиант возвышается над ладонью. Она прижимает ладонь к полированной дверце шкафа. На дверце остается глубокая царапина в виде стрелки налево.
Она отмечает дорогу.
Оставляет свой след в истории.
Она говорит в трубку:
— Большое спасибо. — Она заканчивает разговор и убирает мобильный обратно в сумочку.
Бусы у нее на шее — из какого-то непонятного зеленого камня. Зеленые бусины перемежаются с золотыми. Под ними — еще одни бусы, жемчужные. Раньше я их на ней не видел.
Она надевает туфли и говорит:
— Отныне и впредь моя основная задача — держать вас с Моной подальше друг от друга.
Она взбивает волосы над ухом и говорит:
— Идите за мной.
Она проводит ладонью по поверхности столика — рисует еще одну стрелку. Дубовый карточный столик Шератон с раздвижными ножками к откидной крышкой, как написано на табличке.
Теперь — искалеченный.
Элен Гувер Бойль идет впереди. Она говорит:
— И зачем вы вообще занялись этим делом?! — Она говорит: — Вас оно не касается.
Потому что я — репортер, она это имеет в виду? Потому что я — репортер, который взялся расследовать что-то такое, о чем нельзя никому рассказать? Потому что это рискованно. Потому что я в лучшем случае выставляю себя вуайеристом. А в худшем — стервятником.
Она останавливается перед большим гардеробом со стеклянными дверцами, и я вижу свое собственное отражение у нее за плечом. Она открывает сумочку и достает маленький золоченый цилиндр. Губную помаду. — Именно это я и имею в виду, — говорит она. Стиль французский ампир с египетскими мотивами в переплетающемся разноцветном орнаменте, как написано на табличке.
В зеркале — Элен Гувер Бойль открывает помаду. Помада — ядовито-розовая.
Я говорю у нее за спиной: а если это не только работа?
Может быть, я не только газетный хищник, который гоняется за сенсацией.
Совершенно без всякой связи мне вспоминается Нэш. Я говорю, может быть, я узнал про книгу, потому что когда-то она была и у меня. Может быть, у меня были жена и дочь. Что, если я прочитал им на ночь этот проклятый стишок, чтобы они побыстрее заснули? Давайте представим себе ситуацию. Разумеется, гипотетически. Что, если я их убил? Если ей нужно что-то вроде рекомендательного письма, такое признание подойдет?
Она растягивает губы и подкрашивает их по новой — розовым поверх розового.
Я подхожу еще ближе и говорю: как на ваш взгляд, я достаточно настрадался?
Она поджимает губы, а потом медленно приоткрывает. В последний момент они залипают на долю секунды.
Не дай бог никому выстрадать столько, сколько выстрадала Элен Гувер Бойль.
И я говорю, может быть, я потерял не меньше. Она закрывает помаду. Убирает обратно в сумочку и оборачивается ко мне.
Она стоит передо мной, вся блистательная и спокойная, и говорит:
— Гипотетически?
Я выжимаю улыбку и говорю: разумеется.
Она прижимает ладонь к зеркальной дверце. На зеркале остается глубокая царапина в виде стрелки направо. Она идет дальше, но медленно, ведя рукой по буфетам, трюмо и комодам, по навощенному дереву, по полировке — идет, разрушая все, к чему прикасается.
Она говорит:
— А вы никогда не задавались вопросом, откуда оно вообще появилось, это стихотворение?
Африканский фольклор, говорю я, стараясь не отставать от нее ни на шаг.
— Я говорю про книгу. Книгу заклинаний. — Она идет мимо бюро и сервантов, мимо кресел Farthingale. Она говорит: — “Книгу теней”, как ее называют ведьмы. У каждой колдуньи она своя.