Цивилизация птиц - Заневский Анджей (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗

– К берегу! Быстрее! – кричу я, кружа прямо над ней.

Вода несется по узкому каменному руслу прямо к тому месту, где поток исчезает под развалинами рухнувших поперек русла домов.

– Помоги мне! – просит Кея, пытаясь вырваться из стремнины.

– К берегу! – кричу я.

Но она уже исчезает среди упавших колонн, растрескавшихся бетонных плит, погнутых мачт. Еще мгновение я слышу ее крик. В глазах у меня все еще стоит искрящаяся белизна ее крыльев.

Я пытаюсь влететь под каменный завал там, где вода струится вдоль бетонной стенки набережной.

– Кея, вернись! Но Кеи нет.

Вода пенится, шипит, фыркает, исчезая под завалом. Я лечу дальше – туда, где река снова вырывается из-под руин. Сажусь на берегу, не обращая внимания на коршунов и греющихся на солнышке змей.

– Кея! Вернись!

Я жду, но Кея не выплывает.

Я возвращаюсь туда, где видел ее в последний раз, и зову, зову, зову.

К щели в стене, которая ведет туда, где мы собирались построить наше новое гнездо, я возвращаюсь лишь тогда, когда солнце давно уже скрылось за горизонтом. Я втискиваюсь между обрывками бумаги и клочками шерсти, зарываюсь в перья и пух, что мы принесли сюда вместе. Пытаюсь заснуть без Кеи.

Я просыпаюсь от голода и холода. Распрямляю ноги и крылья. Ищу взглядом Кею. В первое мгновение мне кажется, что она уже успела вылететь из гнезда, но только в первое мгновение, потому что я сразу же все вспоминаю.

– Кея, вернись! – жалуюсь я, вылетая из башни в холодный утренний воздух. Кружащие поблизости знакомые и чужие галки приветствуют меня своими обычными окриками.

Я лечу к реке и сажусь на краю развалин, под которыми исчезает вода, там, где я в последний раз видел Кею.

– Кея, вернись! – с надеждой зову я.

Я перелетаю с места на место и все жду, жду, жду.

Я жду терпеливо, как некогда Зар ждал свою Дор. Жду изо дня в день, веря, что Кея вернется и что мы снова будем счастливы в темной щели башни... веря в то, что это возможно.

Я стою перед зеркалом и ищу себя, а вижу старую птицу с матовыми, потерявшими блеск крыльями, с темно-серой полоской вокруг головы. Клюв побелел, глаза выцвели, как будто их затянуло туманом. Когти стали ломкими и хрупкими.

Я встряхиваю крыльями, взметая вверх тучу серебряных искр... Птица с той стороны тоже трясет головой и крыльями, а крошки слущивающейся кожи и выпавший пух медленно оседают вокруг.

Я открываю клюв и прикасаюсь им к холодной поверхности. Тот, второй самец делает то же самое, касаясь зеркала в том же самом месте.

– Это я... – Я досадую на свою старость, подпрыгиваю, дергаюсь, пританцовываю от страха и обиды.

Ведь я же видел птиц, которые выглядели точно так же, как я сейчас... Они одиноко валяются на чердаках, сжавшись в комок, лежат на карнизах, под стенами, втискиваются в ниши и трубы. Там они догорают в полусне, липкие от собственных испражнений. Они надеются, что их ждет всего лишь сон, что они просто устали и, выспавшись, снова проснутся сильными и здоровыми, чтобы опять взмыть ввысь, к солнцу.

Их беспокоят лишь тяжесть век и постепенно окутывающий ноги и крылья холод. И все же они верят, что сумеют преодолеть эту слабость, как преодолевали уже не раз, ведь с каждой птицей бывало такое после переохлаждения во время весенних заморозков или внезапного летнего дождя. И с этими мыслями они засыпают...

– Неужели это я? – спрашиваю я с ужасом, отлично зная, что это и вправду я – после всех взлетов, перелетов, путешествий, высиживания потомства, после стольких выращенных птенцов, крики которых доносятся с улицы, после любви и побед, бегств и возвращений, после всей пережитой боли... – Это я... – Я плачу от отчаяния, от сознания, что жизнь моя подходит к концу, и мне ужасно жаль, ведь я уже так много знаю, понимаю, осознаю...

Я отворачиваюсь от зеркала и изо всех сил хлопаю крыльями, кружусь вокруг своей оси, подпрыгиваю, бегаю по комнате.

– Я еще силен, – жалобно повторяю я. – Я еще силен.

Да, я уже не та птица, которая когда-то стояла здесь, перед этим зеркалом, вместе с Кеей. Контуры и детали предметов теперь кажутся мне смазанными, нечеткими, и мне приходится таращить глаза, чтобы разглядеть золотистые фигуры крылатых бескрылых, прижимающих ко ртам витые раковины.

Утром я собирался лететь к морю, а прилетел сюда, в это тихое помещение с зеркалами и статуями, с покосившимися колоннами и посеревшими полотнами.

Я полечу к морю потом, подумал я, отлично зная, что не полечу вообще.

Каждое утро я обещаю себе, что сегодня обязательно полечу к морю, а потом, когда взлетаю и чувствую тяжесть в крыльях, отказываюсь от этого намерения.

Отказываюсь, но все еще не могу честно признаться самому себе в том, что потерпел поражение. Я стараюсь внушить себе, что если мне становится трудно преодолеть вес собственного тела, который тянет меня вниз, к земле, то все это лишь из-за бессонницы, лишь потому, что я устал, потерял пару маховых перьев, лишь потому, что слишком много съел накануне... Я оправдываюсь перед самим собой и сам пытаюсь поверить в эти оправдания.

Я лечу к верхушке колонны, но опять вместо верхушки попадаю всего лишь на постамент... Может, в этом повинно слепящее солнце?

Я падаю. Широко раскидываю в стороны крылья, чтобы взмыть вверх, а вместо этого камнем шлепаюсь на землю... Может, мои перья отсырели за ночь? Может, это потеря нескольких хвостовых перьев не позволяет мне плавно приземлиться? Ну почему я уже не так силен и любопытен, как раньше?

До меня доносятся крики старого стервятника, которому в конце концов не удалось ускользнуть от волков. Они уже столько раз пытались схватить его, но раньше он всегда успевал увернуться от их клыков, отпугивая хищ­ников своим кривым клювом и когтями. Птицы тоже ненавидели одряхлевшего хищника, потому что он пожирал их птенцов и яйца.

Сдавленный хрип, отголоски продолжающейся внизу борьбы за жизнь – стервятник лежит, прижатый к земле серой тенью волчицы, у которой он когда-то заклевал щенков.

Ну почему я не лечу, как обязательно полетел бы раньше? Не сажусь на карниз или камень? Не кричу? Ведь гибнет мой враг, и я должен быть там, должен видеть, как он умирает, я должен радоваться его концу...

Меня клонит в сон, мне хочется спрятать голову под крыло.

Я не полечу к морю, потому что боюсь упасть. Боюсь, что над светлой, гладкой, сверкающей поверхностью мне станет страшно, что мне не хватит сил, чтобы вернуться. Зачем лететь к морю, если в щели между камнями, на парапете разбитого окна, в любом помещении так безопасно не дует ветер, не обжигает солнце, не льет дождь...

В молодости я не задумывался об этом. Даже мой страх тогда был иным. Старость дала мне знания, которыми я все равно уже не успею воспользоваться. Молодость старается преодолеть страх, а старость к страху привыкает.

Я притворяюсь рассудительным, а ведь это – всего лишь попытка избежать боли, это – просто отчаяние.

Я отхожу от зеркала, стою на окне над поросшей травами улицей. От стервятника остались лишь обрывки крыльев и голова с раскрытым клювом, которой теперь играют волчата. Они хватают ее зубами, подбрасывают вверх, катают по траве, слизывают кровь с камней. С колонн доносятся вскрикивания перепуганных стервят­ников. Они слетелись сюда, привлеченные предсмертными криками сородича. Стервятники вытягивают свои голые шеи по направлению к волкам, грозно раскрывают клювы и злобно шипят.

Издалека доносится крик сороки. Я открываю глаза. Следующий крик еще ближе. Я оглядываюсь по сторонам – а может, это Сарторис? Но ведь Сарторис давно исчез. Сороки перепрыгивают с одной стены на другую, скачут с ветки на ветку. Они ходят, летают, прыгают, пугая мелких птиц. Ими командует Кривоклювая. Она не обращает на меня никакого внимания.

Галки тоже совсем другие... Тех, вожаком которых я когда-то был, я встречаю очень редко. Они больше не узнают меня, не летят за мной, не отвечают на мои призывы. Лишь теперь, поглядев в зеркало, я понимаю почему... Мои перья выцвели, ноги уже не такие упругие, не такие прямые, как раньше.