Встань и иди - Базен Эрве (мир книг .txt) 📗

Входная дверь стремительно распахивается. За перегородкой слышится горестное шушуканье — сплошные «Боже мой!», «Неужели!» и все междометия, созданные на случай несчастья. Потом круглая фарфоровая ручка моей двери поворачивается, и дверь осторожно приоткрывается. Я громко бросаю в трубку:

— Алло! Паскаль?

Сначала в проеме появляется тетина внушительная грудь — она вся дрожит.

— Бедная моя девочка!

Пряди волос выбились из пучка, ее колени и ее юбки трясутся. Матильда бросается ко мне, протягивая руки. Но застывает на месте и с удивлением смотрит на Миландра. Потому что я, столь тяжко больная, преспокойно разговариваю по телефону, прижав трубку к уху:

— Ну конечно, Паскаль! Все в порядке…

17

Я опасалась самого худшего. Я думала: «Если они почувствуют, что я потеряла голову, они тоже ее потеряют». Но очень скоро они поняли, «что я еще немножко тут», как выразился Люк. Его преданность не вызывала сомнений. Он являлся чуть ли не каждый день и сидел часами — растерянный, тихий, карандаш за ухом, взгляд тянется за крупицей внимания, как деревянная чашка — за милостыней. Готовый оказать любую услугу, лишь бы о ней попросила я, он все чаще исполнял роль моего посыльного, ходатая и сам объявлял себя «исполняющим обязанности генерального секретаря ОВП», по-детски довольный, словно это была игра. Мне не раз приходилось отсылать его на работу, заверяя, что эта сторона его усердия тоже доставила бы мне удовольствие.

Катрин каждые два-три дня переходила улицу, чтобы сказать мне певучую фразу по методу Куэ: [19]

— Ну как, Констанция, вам лучше, не так ли? Лучше? Затем она, как обычно, принималась щебетать. Попав под двусмысленное покровительство влиятельного господина, величаемого ею патроном, в руки которого ее передал Гольдштейн, она играла весьма неопределенную роль, во всяком случае, более чем незначительную. Похоже, что в довольно легкомысленном костюме. Она, эта артистка, уже переняла полусерьезную манеру разговора людей, воображающих, что за две недели они освоили все тонкости своей профессии. Она засыпала меня техническими терминами — настоящие специалисты их избегают, зато дебютанты злоупотребляют ими, чтобы создать вокруг себя словесный ореол. Все новое нравится. В конце концов так уж повелось.

Что касается Паскаля, то он, по-видимому, отвел для меня в своем недельном расписании пятницу. В этот день, проявляя поразительную пунктуальность, он приходил с пятым ударом часов и садился на двадцать минут — ни минутой больше, ни минутой меньше — в двух метрах от железной кровати в соломенное кресло, за которым сам ходил в «первозданный хаос» (дверь он всегда оставлял открытой настежь). Он совершенно утратил свое красноречие и проводил все это время, с трудом выискивая темы для разговора (у меня ужасная привычка исчерпывать их тремя репликами). Создавалось впечатление, будто он приходит против собственной воли, но ничего не может с собой поделать. Однако за три минуты до ухода его поведение менялось, и он, делая вид, что советуется, начинал выпрашивать одобрение своим действиям:

— Мне хочется создать секцию скаутов. Что вы об атом думаете? Какое наименование и какой отличительный знак вы рекомендовали бы? Например, «отряд Колиньи» [20] и ярко-красные ленточки? У одного из моих прихожан невеста — католичка, и она убеждает его сменить вероисповедание. Что вы об этом думаете? Ума не приложу, как его удержать. Не повидаться ли мне с его родителями?

Превратившись в оракула — и ничего во всем этом не смысля, — я старалась угадать, чего он от меня ждет, старалась думать в том же направлении, что и он. Паскаль уходил, повеселев. Я же, очень недовольная собой, после его ухода подозрительно спрашивала себя, продолжает ли он воспринимать меня как своего рода медиум или же, видя насквозь, делает объектом весьма тонкой благотворительности.

Мадемуазель Кальен была, пожалуй, такой же хитрюгой. Ее посещения — довольно редкие — составляли всего лишь часть ее работы. Но у нее была своя тактика, она роняла неожиданные — или точно рассчитанные — фразы:

— Что за день, Констанция! Я не видела никого, кроме слабодушных. Я пришла к вам подбодриться.

И она удобно усаживалась на стуле. Я наблюдала за ней с недоумением: похоже было, что мы поменялись ролями, но я ей не совсем верила. Я всегда недолюбливала людей слишком уступчивых, тех, кто слишком быстро начинает вторить моим словам. Если я в чем-нибудь и могла упрекнуть Матильду, этот колючий каштан, так лишь в том, что она тает от одной моей улыбки, что она кричит (как еще случалось в те времена): «В твоем положении заниматься другими — это порок!» — и не упускает случая потакать этому пороку.

Каждое утро, пытаясь заставить Клода пройти перед моей кроватью, сделать три шага, положив только указательный палец на конец палки, которую я ему протягивала, я хорошо знала, что он упадет, что он должен упасть. Такой неизменный провал меня не обескураживал. В сущности, в этом, как и в других случаях, меня, пожалуй, больше привлекало само усилие, нежели конечный результат.

Оставался Серж, который не радовал меня ни тем, ни другим. По его словам, он временно занимался подержанными машинами. Миландр, всегда отлично информированный о чужих делах — все посредственности обладают этим специфическим даром прислуги — и охотно выставляющий напоказ свою честность, сразу же поставил все точки над «и»:

— Спекулирует ордерами на машины, привезенные из Марокко, на американские автомобили, заказанные американцами, которые проживают во Франции и преподносят сюрпризики таможне. А ты говоришь — подержанные машины! Впрочем, знаешь, пока Нуйи будет сидеть в своей конторе, куда приходят все дельцы девятого округа, он останется тем, что есть.

Я была в этом убеждена: как правило, чтобы изменить образ жизни, необходимо сменить обстановку. Я не оставляла Сержа в покое. Ему одному я звонила чаще, чем всем другим, вместе взятым. Он неизменно восклицал:

— А-а, это ты, старушка? Ты еще жива? Хочешь избавить меня от необходимости покупать венок? Нет, нет, ничего нового, я подыскиваю.

А нашел Паскаль. «Возможно, у меня будет кое-что для Сержа», — объявил он мне как-то раз в конце своего визита. Но это было сказано между прочим. Казалось, ему не очень хочется говорить на эту тему вслух. Некая стыдливость перед лицом цифр, присущая и интеллигенции и служителям культа, парализовала его язык. Он дважды возвращался к этой теме. Потом решил написать письмо, которое я получила в пятницу с утренней почтой.

«Дорогой мой друг, вы давно уже просите меня сделать что-нибудь для Нуйи. Но круг знакомств пастора ограничен рамками прихода: употребить эти знакомства — почти значит злоупотребить ими. А в случае с Сержем приходится проявлять особенную осторожность.

Теперь я думаю, точнее — вы заставляете меня думать, что, если хочешь следовать своему призванию, нельзя ограничивать себя выполнением служебных обязанностей. Я думаю также, что оказываю услугу не только Сержу, но и третьим лицам. И последнее. Несмотря на подозрительность, внушаемую мне деньгами, „этой бациллой в форме кружочка“, я не вижу, как Нуйи даже в худшем случае смог бы причинять зло людям, принося им свои, капиталы.

Итак, вот два предложения. Первое, по правде говоря, просто совет, который понравится вам своей конструктивностью. Один меховщик, специализировавшийся на каракуле, дал мне понять, что его пушной товар, полностью оплачиваемый валютой и облагаемый изрядной пошлиной, дешевле было бы выделывать на территории Французского союза. В период автаркии [21] итальянцы создали на Сицилии специальные фермы, на которых с успехом разводили бухарских овец. Подобная же попытка наверняка могла бы удаться в Сусе, на отрогах Атласских гор, где имеются благоприятный климат, дешевые земли и пастушеское население. Единственное возражение: дело, очень выгодное, начнет приносить значительный доход лишь после создания отар, на что уйдет несколько лет.