Господь – мой брокер - Бакли Кристофер Тэйлор (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– Я спрятал, – прошипел я в ответ. – Наверно, он нашел квитанцию.
– Вы приняли монашество, дабы следовать догмам Священного Писания, а я вижу, что вы читаете какого-то Дипака Чопру, доктора медицины. Вы приняли монашество, дабы не поклоняться фальшивым идолам, а я вижу, что вы сооружаете из них целую гору. Фонтаны вина! Колючие кусты, которые приходят в движение при помощи мотора! Вы приняли монашество, дабы служить человечеству, а я вижу, что вы обкрадываете человечество. Кардинал надеялся, что мое присутствие здесь заставит вас измениться к лучшему. Он надеялся, что вы вновь отречетесь от мирской суеты и вернетесь к праведной жизни, завещанной святым Тадеушем. И что же? Вы совершили худший из самых омерзительных поступков. Сделали эту… эту… – следующие слова он выпалил с отвращением, – информационно-рекламную передачу! Вы отбросили Католическую Церковь на пятьсот лет назад. Передачу посмотрел сам его святейшество.
Монахи заерзали.
– На этой неделе кардинал показал ему запись. Он был глубоко опечален. Он попросил его преосвященство приехать сюда и заняться этим делом лично.
Аббат слабым голосом произнес:
– Кардинал Блютшпиллер? Приезжает… сюда?
– Да. На будущей неделе. Он проведет Папское судебное следствие. Кроме того, он попытается провести переговоры со светскими властями. На вашем месте я бы очень усердно молился об успешном посредничестве кардинала. Не только Божьи законы были здесь нарушены. За то, что вы неоднократно вводили в заблуждение народ, вас могут заключить в тюрьму.
Аббат тяжело откинулся на спинку стула.
– В то время как мы с богомольным трепетом ожидаем его прибытия, – продолжал Маравилья, – кардинал уже отдал нижеследующие распоряжения. Во-первых, завтра мы приостанавливаем всяческую деятельность в Паломническом центре, в том числе работу «Каска-ада». Во-вторых, закрываем винный фонтан. В-третьих, убираем груду костылей. В-четвертых, все активы и счета Каны будут немедленно заморожены вплоть до решения кардинала. В-пятых, мы возобновляем монашескую епитимью, предписанную еще святым Тадеушем. Никто не требует, чтобы вы бросались на колючие кусты или хлестали друг друга козьими мочевыми пузырями, но вам придется убрать из келий современную электронную аппаратуру и все, что способствует праздной жизни. Должен сказать, во время своей ревизии я с удивлением обнаружил квитанции о покупке клюшек для гольфа. В-шестых, никто не покидает монастырь и не общается с внешним миром без моего особого разрешения. Прошу вас немедленно передать мне ключи от всех транспортных средств. – Он мельком взглянул на Аббата. – В том числе и от «лексуса».
Стало очень тихо. Несколько десятков монахов потупились, уставившись в свои тарелки.
– А теперь, – сказал монсеньер Маравилья, – преклоним головы и помолимся о том, чтобы Господь даровал нам прощение.
Он раскрыл наш требник и прочел отрывок из «Молитвы во время тяжких испытаний» святого Тада. Найти утешение в молитве мешала мысль о том, что это были последние слова нашего покровителя, которые удалось записать, прежде чем султану надоело его пытать и он отпилил ему голову:
«Господь, с презрением взгляни на меня, несчастного, и сделай так, чтобы страдания мои превосходили даже грехи мои. Пусть боль разрушает члены мои. А когда эта боль пройдет, даруй мне другую, еще более мучительную. И когда я подумаю, что самое худшее позади, удиви меня невообразимыми муками, дабы в Судный День мне было даровано искупление грехов и все стали говорить: „Воистину этот человек познал боль“».
Выходные дни тянулись медленно. Лишенный доступа к своему компьютеру, я все время проводил за теми занятиями, о которых давно успел позабыть – за молитвой и созерцанием. Большинство остальных монахов занимались тем же. В Кане явно царила атмосфера одухотворенности, но с другой стороны, если парафразировать слова доктора Джонсона, ничто так не способствует концентрации мыслей, как сознание того, что завтра вам отпилят голову.
За едой Аббат не произносил ни слова, а все остальное время сидел в своей келье. Даже наш никогда не унывающий брат Джером казался подавленным. Только брат Боб ухитрялся поднимать нам настроение. В воскресенье утром, когда мы гуськом выходили из церкви после мессы, он принялся насвистывать мотив «Далеко еще до Типперери», а потом негромко пропел: «Ох, далеко еще до Ки-сан-га-ни…»
За обедом он раздал всем фотокопии составленного им разговорника под названием «Жаргонизмы-Конгонизмы», а также учебного диалога, озаглавленного «Une conversation Kisanganaise entre Frere Jacques et Frere Jim». Вот этот диалог:
БРАТ ЖАК: О-ля-ля, ну и жарища!
БРАТ ДЖИМ: Не так жарко, как в районе преисподней. Хи-хи!
ЖАК: Говорят, дело не в жаре, а во влажности.
ДЖИМ: Прошу не путать! Тут у нас говорят, дело не в малярии, а в проказе.
ЖАК: Да, кстати, о проказе: у вас было две руки, когда мы встречались за завтраком?
ДЖИМ: Надо же, да ведь вы правы! Где же кисть моей левой руки? Вы ее не видели?
ЖАК: Наверно, в библиотеке. Может, пойдем вместе поищем?
ДЖИМ: Отличная мысль! Только сперва примем пилюли от малярии.
ЖАК: Договорились! Правда, можно просто выпить немного чудодейственного вина из Каны. Говорят, оно лечит от всех болезней. Может, от него у вас и новая конечность отрастет.
ДЖИМ: Я прошу, нет, требую, чтобы вы больше не упоминали при мне об этом проклятом вине!
ЖАК: Ба! А вот и брат Август!
ДЖИМ: Простите, брат, вы не видели мою левую руку?
АВГУСТ: К сожалению, нет. А теперь позвольте мне задать вам вопрос: это не ваша сандалия?
ДЖИМ: Конечно нет! Где вы ее нашли?
АВГУСТ: Внутри громадного крокодила, которого поймали туземцы. Скажите, кто-нибудь из вас видел брата Анатоля?
ЖАК: Лично я со вчерашнего дня не видел. А вчера днем он стирал белье у реки.
АВГУСТ: Силы небесные! Выходит, уже третьего монаха в этом месяце съели! А теперь чья очередь стирать белье? Постойте! Куда это вы так быстро бежите?
После обеда я вышел прогуляться, надеясь обрести ясность ума. Был чудесный летний вечер. В сгущавшихся сумерках от горы Кана веяло некой безмятежностью и даже величавостью – возможно, потому, что не было ни крикливых паломников, катающихся с горки, ни механических колючих кустов, вызывающих у них искушение бросать монеты, ни фонтана, вселяющего своим журчанием несбыточные надежды.
Я поднялся по тропинке к алтарю святого Тада. Когда я стоял перед ним в глубокой задумчивости, задаваясь вопросом, как бы повел себя в такой ситуации святой – наш покровитель, меня вдруг напугал чей-то голос… голос Филомены.
– Что, монетка нужна? – спросила она.
– Вообще-то да, – сказал я. – Монсеньер отобрал у меня всю мелочь.
– Я не взяла с собой кошелек, а то одолжила бы вам четверть доллара.
– Что? Несмотря на распоряжения монсеньера? Да не сделали бы вы ничего подобного!
– Зап, – сказала она, – сегодня приятный вечер. Может, поговорим о чем-нибудь приятном?
– Запросто, – сказал я.
Мы с ней сели на скамейку рядом с алтарем.
– Даю четвертак за ваши мысли, – предложила она. – И ничего не скажу монсеньеру.
– Согласен. Деньги мне не помешают. Удовлетворяю ваш интерес: я повторял про себя некоторые полезные французские выражения. Например: «Pardon, mademoiselle. Est-се que tu a vu ma main gauche?»
– Вот она, от запястья начинается. О чем это вы?
– Нынче в калефактории чрезвычайно популярны шутки по поводу проказы. Не обращайте внимания, у вас не было другого выхода.
Она вздохнула:
– Кажется, вам, ребята, предстоит жутковатая неделька.
– Вам, ребята? Что это значит? По-моему, наш консультант по организации сбыта имеет некоторое отношение ко всему этому. В том числе и к этой куче… на которой мы находимся. Вам тоже не поздоровится.
– Знаю. Я просто хотела сказать, что, в сущности, не являюсь членом ордена. Что может сделать со мной Блютшпиллер? Лишить меня духовного сана? Однако вы правы. Со своей работой я не справилась. Мне следовало бы вас послушаться. Все здесь попросту вышло из-под контроля.
