Схема полной занятости - Миллз Магнус (мир бесплатных книг .txt) 📗
Я недоверчиво вытаращился на нее.
– Но это же ядро всей нашей экономической системы!
– Ерунда! – отрезала она. – Это просто балаган, не более того! Реликт ушедшей эпохи, когда люди ничего лучше придумать не могли, – его измыслили прекраснодушные благодетели в своих башнях из слоновой кости! Схема неэффективна, расточительна и дорого стоит, а нужна ей хорошенькая перетряска! Нужно, чтобы эти фургоны сами зарабатывали на свое техобслуживание, а не ездили кругами с грузом никому не нужных запчастей. Депо следует пустить в настоящее коммерческое использование, а персоналу платить по результатам. Иначе все это предприятие целиком пойдет по тому же пути, куда ушли остальные провалившиеся социальные эксперименты вроде общественного транспорта, школьных обедов и муниципальных оркестров!
Закончив говорить, Джойс посмотрела на меня с вызовом, как будто предлагала себя опровергнуть.
– А разве в школах больше не кормят обедами? – спросил я.
Она медленно покачала головой:
– Если бы все было по-моему – не кормили бы.
И без единого слова она обогнула меня и направилась к своей конторе, а я остался приходить в себя после такого взрыва. Джойс, очевидно, видела Схему совершенно не так, как я, но в то же время к будущему ее относилась очень пристрастно. А потому я буду ждать дальнейших разговоров с ней на ту же тему.
Времени, между тем, уже было восемь пятнадцать. Я закрыл дверь фургона, прыгнул в кабину и тронулся в путь. На первом углу за воротами я увидел Джорджа. Он ждал меня у низкой стеночки, на которой покоился здоровенный деревянный поднос с тортиками. Я подъехал, и мы вместе загрузили их в кабину.
– Сколько их всего? – спросил я.
– Двадцать шесть, – ответил он. – И все к Сандро.
– А чего вдруг так много?
– Это не вдруг. Это постепенное расширение бизнеса.
– И что ты станешь делать, когда места в кабине перестанет хватать?
– Ну, – сказал Джордж, – тогда придется искать какую-то альтернативу, а то?
Все путешествие в «Веселый парк» ему, похоже, было неудобно ехать втиснутым среди коробок.
– Не забудь, ты обещал тортик для Джона Джоунза, – напомнил я, когда мы проезжали под караулкой.
– Не, не забуду, – ответил он. – Только не сегодня: эти все уже расписаны.
После «Веселого парка» он вынужден был ехать под грозившей обвалиться пирамидой до самого «Блэквелла», а потом – еще пару миль по Кольцевой. И лишь когда мы затормозили перед «Пекарней Сандро», мучения его завершились. На какой-то миг я чуть было не поддался соблазну оставить его таскать коробки самостоятельно, но затем смилостивился и помог. Но даже вдвоем нам понадобилось несколько ходок в кухню, а потом Сандро пришлось еще искать там место, куда бы их пристроить.
– Может, мне следует снять себе помещение попросторнее, – заметил он. – Такой товарооборот ты тут наладил.
Вообще-то Сандро и так, похоже, расширялся. После нашего последнего визита он пополнил свой штат еще одним помощником – человеком в белом фартуке и колпаке: человек деловито вынимал булки из печи. Судя по виду, к работе он не привык, обильно потел, однако трудов своих не оставлял, пока мы с Джорджем стояли и беседовали с Сандро. И лишь выполнив свою задачу, он закрыл печную дверцу и повернулся к нам. Это был Тослинг.
Увидев нас, он в тот же момент заметно сник и пошатнулся – так что нам пришлось кинуться к нему и усадить его на стул. Потом мы заставили его опустить голову между колен, а Сандро принес стакан воды. И только через минуту Гослинг пришел в себя и смог заговорить.
– Простите меня, – сказал он. – Сейчас со мной все будет в порядке, спасибо.
– Но что вы здесь делаете? – спросил я. – Я думал, вас отстранили от работы с сохранением жалованья.
– Так и было, – ответил он. – Но честно говоря, как только началось расследование Несбитта, положение мое стало непереносимым. Мне так или иначе пришлось уйти. А потом Сандро любезно предложил мне работу и я согласился.
– Но вы же никакой не пекарь, – сказал Джордж. – Такая работа вас убьет.
– Он пока лишь несколько дней учится, – заверил нас Сандро. – А потом я переведу его на глазурование. У него очень художественная рука.
– Правда?
– О да. У него даже подпись элегантная.
Последнее замечание Сандро прозвучало настолько невинно, что я понял: он и понятия не имеет о той буре, которую вызвала в последние несколько недель подпись Гослинга. И в самом деле, большинству сторонних наблюдателей Схема, вероятно, казалась такой же, как обычно – орды «УниФуров» по-прежнему ездили взад-вперед по своим повседневным делам. Общественность ничего не знала о расколе и вражде, грозивших разорвать Схему на части. Какие-нибудь случайные прохожие наверняка недоумевали, что за сборища происходят в последнее время в депо, но мероприятия такие обычно заканчивались через час и по большинству почти не привлекали внимания. То же можно было сказать об эмблемах противников, красовавшихся теперь почти на каждой машине. В глазах оппонентов они означали крайне важные принципы, однако стороннему наблюдателю казались совершенно бессмысленными.
Более пристальный взгляд, однако, обнаруживал дальнейшие признаки внутреннего конфликта. Многие работники Схемы в последнее время полюбили нацеплять значки, с первого взгляда дававшие понять, кто перед тобой стоит – полноденьщик или вольногул (слово «ранний» практически исчезло из обихода). Кое-кто из последней группы симпатии свои высказывал еще явнее и разгуливал с путевыми листами, торчащими из нагрудных карманов. Это вызывало насмешки полноденьшиков – все они были довольно-таки пуританами, не склонными к подобной вульгарной рисовке. Они предпочитали подходы неброские, обязанности свои выполняли в строгом соответствии с инструкциями, а в конце рабочего дня отмечались на проходной в мрачном молчании.
И разумеется, стороны друг с другом не разговаривали. Время здравых дебатов и взаимопонимания уже миновало. Вместо этого между партиями воцарилось каменное молчание, ибо каждая свято верила в правоту своей цели. Отчего гладкое функционирование Схемы становилось все более затруднительным. Снова и снова случалось так, что складские рабочие-полноденьщики отказывались разгружать водителей, которых подозревали в «вольногульном свободомыслии». Подобные акции неизменно оказывали лобовое воздействие и приводили к дальнейшим задержкам в работе всей системы. Однако если ты пытался поговорить с кем-нибудь из непосредственных участников конфликта, тебе выдвигали произвольное количество благовидных доводов, подкрепляющих правоту стороны. Если брать по отдельности, обе школы мысли, похоже, обладали разумным и уравновешенным мировоззрением. И только если они сталкивались, непреклонность их выходила наружу.
Ситуацию к тому же осложняло то, что сами полноденьщики были безнадежно поделены надвое. Это правда: моральная правота их была тверже, ибо они все-таки придерживались восьми часов, на которых зиждилась вся Схема. Однако и в их среде существовал непреодолимый раскол между теми, кто отказался от положенных десятиминут, и теми, кто нет. А потому их правое дело было подорвано изнутри. Десять минут от восьми часов были давней уступкой руководства, однако меньшинство экстремистов пожертвовало ими ради принципа. И теперь раздраженное большинство обвиняло их в том, что они сами «продались в рабство». Группа побольше числом собиралась у автомойки, которую они монополизировали на эти минуты, венчающие день. Экстремисты, тем временем, устраивали целые представления, работая строго до самого звонка.
На противоположном конце спектра располагались вольногулы, чья позиция основывалась на смутном понятии «справедливости» и мало на чем еще. Они утверждали, что полный рабочий день никогда и не предполагался в качестве строгого закона. Вместо этого к нему следует относиться, как к гибкой установке, в согласии с которой рабочее время варьируется в зависимости от каждодневных потребностей. Что тут говорить, понятие это – романтическое: говоря по всей строгости, у вольногулов не было никакой основы.
