Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Маккормак Эрик (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Как говорится, любовь слепа. Каждый влюбленный обожает свою госпожу, будь она крайне дурна собой, уродлива, морщиниста, прыщава, бледна, красна, желта, смугла, одутловата, будь лицо ее широким, словно тарелка Жонглера, или узким, тощим, младенческим, будь у нее на лице пятна, будь она кривой, сухопарой, лысой, пучеглазой, подслеповата или с неприлично вытаращенными глазами, пусть она выглядит как придушенная кошка, клонит голову набок, пусть глаза у нее опухшие, тупые, запавшие, вокруг них чернота или желтизна, или же она косоглаза, рот с воробьиную гузку, нос крючковатый, как у Персов, нос ввалился от Сифилиса или красный, огромный, курносая, с широкими ноздрями, нос, точно утес, кривозубая, гнилозубая, с черными, неровными, желтыми зубами, с лохматыми бровями, с ведьмацкой бородкой, с дыханием, провонявшим всю комнату, пусть нос у нее каплет и зимой, и летом, пусть свисает зоб на шее, или шея длинная, точно у цапли, пусть даже стоит она криво, груди болтаются, вымя, точно двойной винный мех, или другая крайность – вовсе нет вымени, обескровленные пальцы, длинные обломанные ногти, шершавые руки и запястья, загрубелая кожа, гнилое тулово, сутулая спина, она горбится и хромает, плоскостопая, с талией не изящнее, чем у Коровы, с лодагрическими ногами, распухшие лодыжки свисают на туфли, от ног несет, кормит собой вшей, подменыш, истинное чудище, деревенщина, далекая от совершенства, весь ее внешний вид неприятен, голос резкий, походка разнузданная, злобная бой-баба, уродливые титьки, лентяйка, жирная лахудра, пучок хвороста, длинное тощее пугало, скелетина; и по твоему суждению сущее дерьмо в фонаре: которую бы ты не возжелал и за все сокровища мира, которую ненавидишь и страшишься, и плюнул бы ей в лицо или высморкал бы нос ей за пазуху, истинное противоядие от любви для всякого другого человека, неприбранная, неряха, бранчливая, злобная, грубая, вонючая, грязная, мерзостная шлюха, непристойная, низкая, голь перекатная, неотесанная, глупая, неученая, досадливая, но стоит человеку влюбиться, и он будет восхищаться в ней всеми этими качествами и не заметит никаких изъянов и несовершенств ума или тела и предпочтет обладать ею, нежели какой иной женщиной в целом мире.
И так далее, и так далее, страница за страницей. Предполагалось, что это должно вызывать отвращение, но мне было смешно. Когда Мария спустилась в библиотеку, закончив ужин, я показал ей этот пассаж, и она вроде бы тоже сочла его забавным.
Мне подумалось, что это миссис Хебблтуэйт с умыслом оставила книгу на столе, чтобы я прочел – должно быть, она рассчитывала отвратить меня от женщин и от своей дочери в особенности.
Но если так, но действие книги оказалось совсем не таким, как было задумано.
Правда, на вторую или третью ночь я поплатился за это чтение кошмаром. На сей раз я наблюдал процессию женщин из Стровена с высоты, возможно – из окна башни. По мере того как они приближались, все в черном, распевая какую-то жалобную песнь, все поднимали головы и смотрели на меня. Знакомые лица – даже лицо матери и лицо тети Лиззи – исказились настолько чудовищно, что меня сковал ужас. Я проснулся весь в поту, сознавая, что слова книги обрели плоть и кровь – по крайней мере, плоть и кровь страшного сна.
Но, как я уже говорил, если это миссис Хебблтуэйт оставила книгу на виду и если она столь хитроумно пыталась отвратить меня от своей дочери, ее замысел провалился. Хотя от такого описания к горлу подкатывала тошнота и ночной кошмар был ужасен, позывы моего тела оказались сильнее.
Так к концу марта наша с Марией дружба вдруг обрела себя в неких смутных биющихся границах, и мы стали немного стесняться друг друга.
В последнюю пятницу месяца уроки закончились рано, сразу после полудня. Мы не пошли сразу домой, как обычно: Мария предложила мне погулять. Я согласился.
Мы вместе шли вдоль берега на юг, бок о бок, однако не держась за руки. Шли мы целеустремленно и молча, ступая осторожно: черные пески были сплошь усеяны мириадами крошечных крабов, похожих на черных пауков. Вскоре нам пришлось разуться и снять носки, чтобы переходить вброд оставленные приливом лужицы и небольшие заливы, отделявшие один пляж от другого. Наконец мы добрались до бухты в миле к югу от городка, полностью скрытой от чужих глаз мысом.
Мы переглянулись и стремительно бросились в объятия друг другу, как можно теснее прижимаясь телами, руки и языки наши переплелись. Мы срывали с себя одежду, изумляясь дивной белизне плоти под ярким солнцем и неожиданной поросли волос.
Я болезненно смущался пятна на груди, но Мария словно не замечала его.
Распростершись поверх своей одежды на черном песке, мы попробовали заняться любовью. Первая попытка с технической точки зрения оказалась не слишком успешной, но мы не были разочарованы. Мы почти рыдали от невыносимого восторга. Попробовали еще раз, и на этот раз сумели выполнить основные приемы. Дальше мы принялись изучать иные возможности. Языки и пальцы проникали повсюду, извлекая немыслимый экстаз.
Потом мы лежали, сплетясь, отдыхая.
– Я люблю тебя, – повторял я снова и снова.
– Я тоже тебя люблю, – отвечала она. Провела пальцами по багровому пятну на моей груди и поцеловала его. – Я люблю тебя, – сказала она.
С этих слов все началось заново. К трем часам дня, когда мы решили наконец вернуться в город, из робких учеников мы превратились в довольно опытных подмастерьев. Мы были вполне довольны собой и уверены, что интимное знание о чужом теле – единственное, к которому следует стремиться.
Кто бы упрекнул нас за то, что после подобных откровений мы не разглядели иных знамений дня – не видели, как померкло послеполуденное солнце, горизонт окрасился странным оттенком лилового, а гора превратилась в одинокую подпорку, на которую плоско, будто крышка стола, лег небосвод?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Но все остальные на острове это заметили.
В тот вечер после ужина Чэпмены обсуждали погоду. Мистер Чэпмен раскурил трубку, Джон и Джим последовали примеру отца, поскольку оба уже были взрослыми рыбаками; впрочем, Джим еще не слишком пристрастился к табаку.
– Никогда прежде не видел такого неба, – произнес мистер Чэпмен. При мерцающем свете фонаря-«молнии» его взгляд порой казался достаточно устойчивым.
– Рыбе, похоже, нравится, – вставил Джон. – В жизни столько не ловили – готов поклясться, она словно хочет пойматься. – Джон почти не изменился со школьных дней. Высокий, прыщавый, все такой же приветливый. В скором времени он собирался жениться на Серене Джоунз, которая работала на почте. Попыхтев трубкой, он обратился прямо ко мне: – А тебе это не с руки, верно, Эндрю?
Я смутился. Слабое освещение было тут кстати, поскольку я почувствовал, как встревоженно присматривается ко мне миссис Чэпмен.
– Говорят, ты сегодня после уроков бродил по берегу, – продолжал Джон.
– Пойду-ка я наверх, – сказал я, – я сильно устал.
– С чего бы это? – спросил Джон.
Я поспешно вышел из-за стола и удрал к себе в комнату. Закрывая за собой дверь, я услышал негромкий смех внизу.
В те непогожие выходные я не встречался с Марией. Но в понедельник после школы мы, как и собирались, пошли в нашу бухту. Ветер дул теперь упорно и сильно, океанские валы вздымались белыми пенными ступеньками. Берег был сплошь усеян мелкими черными крабами, они едва успевали расступиться перед нами. Добравшись до нашей бухты, мы расстелили одежду прямо поверх крабов и раздавили во имя любви, наверное, тысячи крошечных существ.
Во вторник добраться до бухты было труднее. Ветер дул нам в спину с такой силой, что подталкивал нас вперед, и мы почти бежали; он взбивал берег и море в желто-серую пену, в которой невозможно было отличить одно от другого. Песок в нашей бухте оказался слишком влажным, и мы с Марией осваивали новые разновидности любви стоя, прижимаясь спинами к валунам. На обратном пути в город мы шли против ветра, с трудом втягивая в себя каждый вдох.
