Поцеловать осиное гнездо - Кэрролл Джонатан (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
– Три года?
– Угу.
– Зачем ты оделась Джорджией?
– Потому что после дочери она для тебя на первом месте. Я много знаю о творческих людях. Величайшая любовь их жизни – их творения. К несчастью, у большинства из нас нет такого таланта, и нам приходится влюбляться в реальных людей... Ты разузнал про hemispherota?
– Нет.
– Ну, так я тебе расскажу. Это маленькая букашка, похожая на мультяшного персонажа. Но самое интересное – у нее под панцирем шестьдесят тысяч щетинок, и когда на нее нападают, она приклеивается к месту, на котором сидит, и ее никак не перевернуть. Такая у нее система защиты. Она просто распластывается на земле и не отступает. – Казалось, ей нравится собственное объяснение.
– Но зачем ты подарила ее мне?
– Потому что тебе именно этого и не хватало. Ты должен за что-то держаться, Сэм, особенно когда на тебя нападают. Ты сразу переворачиваешься, ты слишком легко уступаешь. У меня есть все, что тебе нужно, просто ты этого еще не знаешь. Не важно, чем я занималась в прошлом, – если ты останешься со мной, то увидишь, что я права.
– Я должен вести себя как твоя букашка?
– Да. Не давать трудностям, или чужим мнениям, или твоей же первой реакции на мое поведение перевернуть тебя. Это худшее, что ты можешь сделать. Помнишь, что сказал Маккейб? Что тебе нужно во что-то верить? Ну так теперь у тебя есть только две вещи – твоя дочь и книга о Паулине, а если хочешь, то еще и я. И все три могут спасти тебя.
– Спасти от чего?
– От себя самого.
Об этом мы говорили и позже, дома у Вероники, когда зазвонил телефон. Она не стала снимать трубку, и включился автоответчик.
– Меня зовут Френсис Маккейб, и я ищу Сэма Байера. Он дал мне этот номер. Если вы знаете, где он, пожалуйста, передайте ему, чтобы он перезвонил мне; это не терпит отлагательств.
Я взял трубку.
– Привет, Фрэнни.
– Ба! Я повсюду тебя разыскиваю. Умерла мать Джонни Петанглса, и нам пришлось зайти к нему, чтобы ее забрать. Угадай, что я там нашел? Школьные тетрадки Паулины.
Вероника спросила, можно ли поехать со мной. Я был рад ее компании. Через час мы добрались до Крейнс-Вью и поехали прямо в полицейский участок. Времени для экскурсии не было, но по пути я успел Веронике кое-что показать.
В участке был только один дежурный. Он устало провел нас в кабинет Фрэнни. Две лампы лишь сгущали тени в большом помещении, и от этого там становилось только темнее.
Начальник полиции сидел, положив ноги на стол. Напротив сидел Джонни-газировка, и оба хохотали. На пустом столе лежали две тетрадки с надписью «Суортморский колледж» на обложке.
Фрэнни встал и, увидев Веронику, поправил галстук. Я их познакомил, и он пошел за стульями.
– Привет, Джонни!
– Здравствуйте. Я вас не знаю.
– Ну а я тебя знал. Это моя подруга Вероника.
– Здравствуйте, Вероника. У вас волосы, как у женщины в рекламе «Вош-энд-гоу».
Она улыбнулась и подошла пожать ему руку. Он тут же отпрянул. Потом, как испуганное, но любопытное животное, медленно протянул руку и робко пожал Вероникины пальцы.
Вероника ласково заговорила с ним:
– Сэм говорил, что вы знаете все рекламные ролики.
Вошел Фрэнни с двумя стульями:
– Джонни – король роликов. Он как раз демонстрировал мне что-то из своего репертуара, когда вы вошли, – старую рекламу «Филип Моррис». Так что садитесь, повеселимся.
– У меня умерла мать. Фрэнни пришел ко мне домой. – (Мы кивнули и подождали, не добавит ли он что-нибудь.) – Он хороший, но пришел ко мне в комнату и взял мои тетрадки. Они мои. Они не твои.
– Не горюй, парень. У меня есть друг, который будет приходить и говорить с Джонни. Он врач-психолог в больнице штата. – Откинувшись на спинку стула, Фрэнни заложил руки за голову и потянулся. – Пускался на всякие хитрости, но Джонни плоховато вспоминает. Говорит, эти тетрадки ему подарила Паулина.
– Паулина подарила мне эти тетрадки, а потом умерла. Говорит, что он не убивал Паулину.
– Я никогда никого не убивал. Однажды я видел мертвую собаку, но собака не считается.
Я кивком показал на дверь. Фрэнни встал, и мы вышли. За дверью я спросил, не нашел ли он чего-нибудь еще в доме Петанглсов.
– Да, много распятий и изображений Дина Мартина. Эти дома по Олив-стрит, когда входишь, напоминают пятьдесят мемориальных капсул, чтоб им пусто было. Странно, что у него оказались эти тетрадки, Сэм, но не думаю, что он в этом замешан. Возможно, Паулина в самом деле дала их ему по какой-нибудь глупой причине.
– Где ты их нашел?
– На книжной полке у него в комнате. Джонни попросил меня приехать и посмотреть. У него было чисто, как в казарме морской пехоты. Он показал мне все свои комиксы, и там же оказались и эти тетрадки, рядом с Крошкой Лулу и Йосемити-Сэмом.
– Ты уже посмотрел их?
– В них ничего нет. Только каракули и ля-ля. Скажу тебе вот что: увидел почерк Паулины через столько лет, и мне стало не по себе. Я собираюсь снять с тетрадей копии, а оригиналы вернуть ее матери. Дам и тебе комплект. Ты ведь не говорил с ее матерью?
– Нет, но тетради – хороший повод.
Когда мы вернулись в кабинет, Джонни укоризненно смотрел на Веронику, забившись в дальний угол.
– Она нехорошая! Мне она не нравится.
Мы с Фрэнни тоже посмотрели на нее.
– Он хотел потрогать мои волосы, а я не разрешила.
– Это неправда! Ты врешь! Это неправда!
Я задумался, правду ли она говорит. Хотя в тот вечер мы были очень нежны и откровенны друг с другом, я понял, что, «хемисферота» я или нет, но по-прежнему ей не доверяю.
Дом Житки Островой был храмом ее мертвой дочери. На стенах еле умещались похвальные грамоты в рамках, фотографии Паулины в разном возрасте, вымпелы школы и Суортморского колледжа. Комната Паулины, которую нам показали почти тотчас же, содержалась в точности такой, какой она была тридцать лет назад. Нигде не было ни пылинки, все статуэтки на полках стояли в безупречном порядке. На стене над кроватью висел огромный пожелтевший плакат с Гертрудой Стайн, напоминавшей пожарный гидрант в парике.
Никаких разбросанных туфель, белья, в беспорядке висящего на стульях. Я знал, как это выглядит на самом деле, потому что жил вместе с девочкой-подростком. Дети и порядок несовместимы. Но здесь не было детей – только призраки и старуха.
За стенами этой печальной комнаты в доме госпожи Островой царил уютный беспорядок. В таком доме ощущаешь какой-то внутренний комфорт, приятно видеть вокруг в каждом уголке и в каждой щелке милый женский мир. Почти как бабушкин домик из волшебной сказки, вот только те двое, кого эта женщина любила больше всех и кто когда-то жил здесь, теперь умерли, оставив после себя почти осязаемую пустоту, несмотря на весь этот Gemiitlichkeit* [Уют (нем.).].
Миссис Острова была просто сокровище. Она была из тех, кто, приехав в Соединенные Штаты на заре своей жизни, так никогда и не забыл Европу. Она говорила с акцентом, сдабривая свою речь словечками и оборотами, которые я принял за чешские («я собрала свои пять слив, и прости-прощай»), и гребла на своей утлой лодчонке по глубокому морю несчастий и пессимизма. Поговорив с ней несколько минут, я понял, что она любит свою оставшуюся дочь Магду, но обожает умершую «Павлину».
Магда в тот день тоже была дома. Это была симпатичная женщина крепкого телосложения, с мелкими кудрями; лет сорока по виду. У нее была скверная привычка следить за вами глазами музейного смотрителя, убежденного, что вы пришли что-нибудь стащить. Трогательно заботливая по отношению к своей матери, она удивила меня тем, что говорила о Паулине с таким же благоговением, как и старушка. Если она и испытывала иногда что-то похожее на ревность к сестре, я ничего такого не заметил.
Когда мы передали старушке тетрадки, на ее лице отразилось такое чувство, словно она прикоснулась к Святому Граалю. До того очень веселая и разговорчивая, она на несколько минут замолчала, почтительно переворачивая страницы и читая вслух отдельные слова, написанные ее умершей дочерью так давно.
