Летний свет, а затем наступает ночь - Стефанссон Йон Кальман (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT, .FB2) 📗
МАТТИАС. Люди не исчезают, они уходят. Думаю, особенно это касается бывших министров.
ЭЛИСАБЕТ. Ты можешь иметь свое мнение, но то, что происходит, не считается с нашим мнением.
МАТТИАС (вздыхает). У меня никогда не было шанса превзойти тебя в логике, и ничего не изменилось! Но, насколько мне известно, вязальня опустела, и в снах была латынь…
ЭЛИСАБЕТ. Да, я как раз к этому подошла, тебе нужно его сейчас увидеть!
МАТТИАС. Я видел его дом из автобуса.
ЭЛИСАБЕТ. «Ночное небо».
МАТТИАС. Что?
ЭЛИСАБЕТ. Мы называем дом «Ночное небо».
МАТТИАС. Разумеется. И он продал все ради книг.
ЭЛИСАБЕТ. Ну, скорее обрел новую жизнь. Однажды утром проснулся совсем другим человеком, настолько изменилось его мировоззрение. Огляделся — все вокруг чужое. Дом не его, мебель не его, даже жена не его, зачем же держаться за то, что тебе не принадлежит?
МАТТИАС. Это как-то сложно; ты имеешь в виду, что на него снизошло озарение?
Она медленно проводит указательным пальцем по краю кофейной чашки; у Элисабет изящные руки, и Маттиас, как загипнотизированный, следит за движением ее пальца. Когда русскому писателю Льву Толстому было пятьдесят, его жизнь кардинально изменилась, можно даже сказать — перевернулась. Он был одним из крупнейших писателей мира, написал «Войну и мир» и «Анну Каренину», сильный мужчина, даже необузданный, любил выпить, играть на деньги, страстный охотник с развитым сексуальным инстинктом, слишком развитым, как казалось его жене, но однажды все изменилось. Все подвиги, вся жизнь превратились в ничто, семья казалась незнакомой, тело грубым, секс грубым — он должен был начать заново; жизнь, творчество — все стало не таким, как раньше.
Маттиас отрывает глаза от ее указательного пальца, смотрит в сторону и говорит: я один раз читал «Войну и мир».
ЭЛИСАБЕТ. Возможно, мы не должны удивляться подобным преображениям, ведь в мире столько дисгармонии, что удивительно, почему они еще не стали обычным явлением. Многие из нас, к примеру, верят в Бога и Христа и придают большое значение их словам, учат наизусть заповеди. Если и можно говорить о некой общей основе западной культуры, так это послание Иисуса Христа, однако мы день за днем проживаем так, будто никогда о нем не слышали. Люди держат в руке ружье и говорят о том, что жизнь священна. Если бы в мире был хоть какой-нибудь проблеск, мы все отправились бы в столицу на курсы латыни и обрели бы новую жизнь, и тогда, вероятно, вокруг стало бы красивее.
МАТТИАС: Я бы мог рассказать тебе много нелепых историй о мире, и еще надеюсь это сделать, но чем он занимается или, точнее, на что он живет?
ЭЛИСАБЕТ: Ну, раз в месяц читает лекции в общественном доме и получает за них гонорар из скандинавских фондов: ты не поверишь, сколько фондов готовы поддерживать рассеянные хутора и деревни.
МАТТИАС: Раз в месяц — вряд ли он на это живет.
ЭЛИСАБЕТ: Нет, конечно, есть что-то другое, то, что занимает большую часть его времени, вокруг чего вращается его жизнь, однако, полагаю, здесь никто ничего или почти ничего об этом не знает, но он состоит в каком-то международном обществе, название которого я, конечно, никогда не запомню, он узнал о нем вскоре после того, как начал изучать латынь, его цель — спасти от забвения то, что важно для нашей культуры. Это очень богатое тайное общество, оно поддерживает таких, как он; он со многими переписывается, а двое даже в прошлом году приезжали в деревню, тайно разумеется, только мы с Давидом их и видели. Интересные люди: сорокалетняя женщина из Венгрии, думаю, была доктором философии — хорошая должность в Будапештском университете, замужем, один ребенок, но она отвернулась от всего этого, как наш Астроном, талантливая, смуглая, как цыганка, очень красивая — подозреваю, что между ними что-то было.
МАТТИАС. А другой КТО?
ЭЛИСАБЕТ. Немец, бывшая футбольная звезда, в свое время, разумеется, стройный и элегантный, но сейчас так растолстел, что ему трудно двигаться. Однако без проблем шевелит языком, очень болтливый, говорил почти без остановки, но, к сожалению, у него так несло изо рта, словно он собирался лишить меня жизни; и как только венгерке удалось выжить, проведя с ним столько времени в машине?
МАТТИАС. И о чем он говорил, этот немецкий футболист? Ты осилила разговор по-немецки?
ЭЛИСАБЕТ. Кое-что; когда знаний немецкого не хватало, переходила на английский… Он говорил обо всем на свете, как это часто бывает у словоохотливых людей, перескакивая с темы на тему, иногда противореча самому себе в одном предложении, однако всегда возвращался к их деятельности и миссии, которая состоит в том, чтобы спасти фрагменты умирающей культуры, которые нужно и еще можно спасти. Они фактически утверждают, что наша культура, европейская цивилизация стоит одной ногой в могиле, и…
МАТТИАС (поднимает левую руку). Тому, кто поездил по Европе, трудно на это возразить, а тот, кто хоть немного смотрел американское телевидение, вообще должен бодро согласиться — и радоваться! Но я не понимаю таких спасательных акций…
ЭЛИСАБЕТ (смотрит прямо на него, словно ощупывая лицо глазами). Ддя них латынь — это своего рода жесткий диск, она хранит все важное, подробнее объясню позже, но венгерка мне определенно нравится, в ней столько жизни, и это не может не импонировать. Ее мало волновало, как она одета, — ходила полуобнаженной, немцу хоть бы что, он, похоже, толстокожий, но наш мужчина, по счастью, не такой. Она очень красивая.
МАТТИАС (наклоняется к ней). Неужели красивее матери Давида?
ЭЛИСАБЕТ (изучающе смотрит на него). Не знаю, вероятно, нет, но у нее славянская внешность, которая, похоже, притягивает исландцев.
МАТТИАС (усмехается). Я иногда думал о ней в лесу.
ЭЛИСАБЕТ. Ты думал о ней?
МАТТИАС. В лесу много думаешь, особенно если через него протекает большая река.
ЭЛИСАБЕТ. А обо мне думал?
МАТТИАС. Да. Но послушай, не надо так, не отрываясь, смотреть на людей, когда разговариваешь, иногда нужно отводить взгляд в сторону, вниз и тому подобное.
ЭЛИСАБЕТ (сложив руки на груди, не отрывает глаз от его лица). Часто? И как?
МАТТИАС. Я отвечу, если ты посмотришь немного в сторону, например в окно, глянь, вон виднеется «Ночное небо». Уже лучше, а то ты просто душишь взглядом!
ЭЛИСАБЕТ. Теперь можно на тебя посмотреть?
МАТТИАС. Только не забывай иногда отводить глаза. Боже мой, ты совсем не изменилась!
ЭЛИСАБЕТ. Часто? И как?
МАТТИАС. Что часто и как?
ЭЛИСАБЕТ. Ну… ты ведь…
МАТТИАС. Думал ли о тебе, безусловно, о теле и душе, но день на день не приходился. Иногда я много дней едва помнил о существовании Исландии, и это было чертовски хорошее чувство, но те дни сменяли другие, пожалуй самые трудные, и тогда если я думал, то думал о тебе, я никогда не покидал тебя, — вероятно, такова моя судьба. Но вряд ли ты хочешь, чтобы я пустился в подробности, давай не здесь: не все мысли были приличными, некоторые — чертовски непристойными!
ЭЛИСАБЕТ. А женщин у тебя было много?
Бранд и Фьола переглянулись.
МАТТИАС. Шесть лет — долгий срок, я не импотент.
ЭЛИСАБЕТ. И СКОЛЬКО ИХ было?
У Бранда перехватило дыхание, Фьола хотела поднять руку, но поняла, что не знает зачем. Элисабет не сводит глаз с Маттиаса, по ней трудно судить: за ее безучастным видом может скрываться что угодно, темные глаза только видят, но ничего не выражают. Она смотрит на его лицо, изредка отводя взгляд в сторону, чтобы не досаждать. Маттиас глядит в потолок. Ты считаешь, спрашивает она. Он мотает головой, смотрит на нее, усмехается и говорит: могу и подсчитать, если хочешь. Фьола непроизвольно наклоняется вперед, чтобы лучше слышать, Бранд сидит: он слушает, не спуская глаз с Фьолы. Девять, наконец произносит Маттиас, и Бранд тут же закрывает глаза. И часто ты с ними был? По-разному. Ты кого-нибудь из этих женщин любил? Нет, к сожалению. А какими они были? Какими? Маттиас улыбается, похоже застеснявшись, ну, некоторые лишь промелькнули, ты же знаешь, как бывает, только встречаешь человека, и на этом все. Вдруг он ухмыляется и пытается отвести взгляд в сторону Фьолы и Бранда. Однажды у меня была индианка, она принадлежала к племени, которое живет в джунглях и мало контактирует с так называемой цивилизацией. Мой друг Луис изучал жизнь индейцев Амазонии и взял меня с собой в одну деревню. Мы там ночевали две ночи, и в первую ночь я проснулся, а рядом со мной лежала женщина, сначала я решил, что это сон, затем почувствовал ее пальцы и язык на своем теле и не устоял. Твой друг знал об этом? Думаю, да, он никогда об этом не говорил, но ведь мы спали в одной хижине, между нами было не больше двух метров. И тебе было приятно заниматься этим в его присутствии? В джунглях о таком не думаешь, они так насыщены жизнью и смертью, что это меняет тебя, меняет законы, да, сначала неловко, но потом на все наплевать. Она была красивая? Не знаю, было чертовски темно! Но она была страстной, она была как дикий зверь, она управляла, она пришла, а потом ушла. В ту ночь я больше не заснул, а женщины в деревне после этого, завидев меня, начинали хихикать, это задевало… она хотела быть сверху, вдруг сказал Маттиас, и теперь он смотрел в лицо Элисабет своими цыганскими глазами, Луис объяснил, что для индианок Амазонии это типично, — тогда они могут управлять. Бранд поднялся, хотел, вероятно, видеть Маттиаса, пока тот рассказывает, и стоял согнувшись, чтобы скрыть эрекцию; у Фьо-лы немного вспотели подмышки.
