Жареный плантан - Рид-Бента Залика (читать книги онлайн без сокращений .TXT, .FB2) 📗
Джастин засмеялся:
— Она не пьет.
— Откуда тебе знать? — выпалила я, не подумав, но брать свои слова обратно не собиралась. Мне не нравилось выглядеть предсказуемой: слишком смахивает на слабость.
Ханна заулыбалась мне с дивана и пришла на помощь:
— Ей то же, что и мне. «Отвертку».
Андрей щелкнул пальцами.
— Ясно. — Он взглянул на меня: — Слушай, сядь, а? А то меня нервирует, что ты стоишь столбом.
Ближе всего ко мне было кресло. Меня немного утешило, что удалось сесть у самой двери.
— А остальные где? — поинтересовался Джастин. — Я думал, Нора придет.
— Чувак, в мою спальню вход запрещен, — предупредил Андрей.
Джастин откинулся на спинку дивана:
— Ну и ладно. У тебя тут сто комнат, где-нибудь пристроимся.
Андрей подошел с коктейлем, и я забрала у него стакан. Нужно было куда-то деть руки, чтобы скрыть неловкость. Я отхлебнула. Сладко. Терпко. Водка обожгла горло.
Я пила не в первый раз. Когда нам было по пятнадцать лет, старшая сестра Аниты однажды купила всей нашей компании по слабоалкогольному коктейлю — взятка за то, чтобы мы молчали о ее тридцатипятилетнем любовнике. Даже мама разрешила мне отпраздновать поступление в университет парой бокалов Просекко. Но сейчас я ощущала на себе испытующие взгляды. Джастин наблюдал за выражением моего лица, и я сделала глоток побольше, изо всех сил стараясь не закашляться.
Райан Коллингвуд повернулся ко мне с дивана, держа в руках свежую самокрутку:
— Будешь?
Я помотала головой:
— Нет, не хочу.
— Правда? — Он не отводил руки. — Разве ты не с Ямайки?
— Райан! — Ханна пихнула его в бок, конфузливо смеясь. — Не будь расистом.
— О чем ты говоришь? При чем тут расизм?
Ханна покачала головой.
И кстати, Кара канадка.
Я выпила еще, чтобы не ввязываться в разговор. Когда появились Нора и Себастиан, я допивала уже третий стакан. Остаток дня кружился передо мной, как теплое облако. Джастин и Нора гонялись друг за другом по лестнице. Ханна и Райан передавали туда-обратно косяк. Андрей с любопытством разглядывал меня, словно я обладала всеми тайнами Вселенной и достаточно задать правильный вопрос, как мне поневоле придется поделиться ими.
— Сколько у тебя ушло времени на такие косички? — спросил он. — Погоди, или они наращенные?
Когда я наконец решила идти домой, то не сразу смогла твердо встать на ноги. Шла я без труда, но все тело было легким, невесомым; я словно со стороны наблюдала за каждым своим шагом. Хорошо, что мы теперь жили в центре и не нужно было ехать ни на автобусе, ни на метро до Эглингтон-Уэст, Уилсон-стрит или Батерст — наш дом находился в двадцати минутах ходьбы отсюда.
Когда я ввалилась в дверь, мама была на кухне. Вся квартира провоняла макаронами с сыром, и в животе у меня все перевернулось.
— Кара? — Пронзительный мамин голос загрохотал у меня в голове. — Почему ты дома?
У меня был ответ. Я приготовила его на случай, если нечаянно столкнусь с ней или с кем-то из ее знакомых. Другое объяснение я придумала для неожиданной встречи с бабушкой или ее подругами по церкви, хотя они никогда не появлялись в центре города. А еще одно сочинила, чтобы ввести в заблуждение учителя, школьную секретаршу или вышедшего на обед завхоза, если они увидят меня по дороге домой.
Мама не отступала:
— Кара, отвечай мне, когда я с тобой разговариваю! Что ты делаешь дома?
Я помню бульканье кипящей воды, нечеткий образ матери, поворачивающейся от плиты. Телевизор работал, единственное окно было распахнуто. Помню, как я открыла рот, чтобы соврать, а потом стремительно сложилась пополам, уперев руки в колени, и меня вырвало.
3
Беда в том, что извинилась я только за рвоту.
Это было следующим утром. Ночью я выхлебала три стакана воды и слегка утолила голод двумя тостами без масла, после чего меня вырвало еще раз. Все это время мама со мной не разговаривала, но теперь она гремела на кухне посудой, хлопала дверцами шкафа и громко бормотала, будто меня здесь и не было, с сильным ямайским акцентом:
— Пташка считает себя взрослой, раз ей стукнуло восемнадцать. Пф-ф! Видать, забыла, кто ее породил.
Раньше я никогда не слышала, чтобы мама изъяснялась на патуа. У меня перед глазами встала бабушка: разозлившись, она становилась беспокойной, расхаживала по коридору и трясла кулаками, кричала на весь дом — но никогда не обращалась к виновнику ее негодования, не желая признать, что другой человек вывел ее из себя. Такую вспыльчивость унаследовала и моя мама, и ее акцент и знакомые проявления ярости заставили меня заговорить с ней. Я села на диван и глубоко вздохнула.
— Прости меня.
Мама достала из шкафа упаковку мятного чая и только потом ответила:
— Любишь ты чай или нет, он успокаивает желудок, так что ты выпьешь все до капли.
— Ладно, — ответила я.
Она потянулась за маленькой черной кастрюлькой, в которой кипятила воду и варила яйца, но рука ее зависла в воздухе.
— Что значит «ладно»? — с угрозой в голосе произнесла она.
— Надо сказать «спасибо»?
— Надо сказать «да, мама».
Предполагалось, что я исправлю ошибку, повторив за ней нужную фразу, как попугай. Ответ всегда был стандартным, укоренившимся с детства. Но сейчас мне хотелось только одного: снова лечь, стиснуть руками голову или обхватить живот, чтобы не развалиться на части.
— Я жду.
Меня хватило только на то, чтобы повторить:
— Прости меня.
— За что ты просишь прощения, Кара?
— За то, что заблевала весь дом.
Мать обернулась и оперлась о стол. Плотно сжатые в гневе губы стали тонкими. Она сложила руки на худой груди.
— И все?
Я молчала.
— Не слышу ответа.
Я знала правильный ответ, знала, что она хочет услышать от меня и в какой форме я должна произнести извинения, — но не могла выговорить больше ни слова. Я продолжала молчать, и мама хлопнула ладонью по столешнице; кольца на среднем и указательном пальцах громко брякнули об акриловую поверхность. Немного подождав, она хлопнула по столу снова, и я представила, как она бьет меня по лицу. Последнюю пощечину я получила несколько лет назад, но мама умела воскресить в моей голове эти воспоминания, нагнав страху с помощью зычного голоса.
— Думаешь, меня испугает подростковый бунт? — выкрикнула она. — Я не желаю слушать демагогию на тему «Это моя жизнь»! Думаешь, я не была на твоем месте? Со мной такой номер не пройдет, пташка, меня на мякине не проведешь!
Не прерывая гневной тирады, она отвернулась к столу, чтобы заварить чай. Крик ее превратился в визгливые бессвязные вопли: ярость овладела ею целиком, и мама только и могла, что орать. Вопли казались почти потусторонними — в такие моменты я задумывалась, осознает ли вообще себя мама, когда начинает вот так горланить. Я прижала пальцы к вискам, мечтая заорать на нее в ответ, лишь бы она замолчала.
— О чем она думала? Скажите на милость, о чем она только думала?!
Я уперлась взглядом ей в спину, прикидывая свои шансы.
— Мне все говорили, что я слишком молода! Нет, можете вы такое представить? Является домой пьяная в стельку!
Я встала и машинально ощупала задний карман джинсов, по привычке проверяя, на месте ли телефон. О ключах от квартиры я не волновалась. Мои кроссовки валялись на полу у дивана, где я их сбросила накануне, заваливаясь спать, и я кое-как натянула их, придавив пятками складки на стельках. Мама кричала все громче, все пронзительнее, и я выскользнула из квартиры, не взяв даже сумки.
4
«Следующая остановка „Куин“. Платформа, Куин».
Я ждала приступа паники. Слез. Истерики. Хоть какой-то реакции на собственный дерзкий поступок. Но организм не позволял мне найти облегчение, дав волю чувствам; я сидела в поезде онемевшая и с сухими глазами.
На каждой станции я думала, не стоит ли выйти прямо здесь, подняться наверх и прогуляться по улицам родного города, который я почти не знала. Но почему-то казалось, что безопаснее остаться под землей, где ты незаметен и недостижим. Однако на «Юнион стэйшн» я все же решила сойти — может, посетить Зал хоккейной славы и, вместо того чтобы прятаться от маминых непрестанных звонков, просто не обращать на них внимания. Двери вагона с лязгом распахнулись, и я уже почти видела, как выхожу, но вдруг оцепенела от внезапного ужаса.