Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
— В своей лаборатории.
Дагни робко спросила:
— Где она? Здесь, в долине?
Голт посмотрел ей прямо в глаза, дав увидеть в своем взгляде насмешку и понять, что ее цель ясна ему, потом ответил:
— Нет.
— Вы все эти двенадцать лет жили во внешнем мире?
— Да.
— И у вас, — эта мысль казалась невыносимой, — такая же работа, как у других?
— Да.
Насмешка в его глазах, казалось, несла какой-то особый смысл.
— Только не говорите, что вы второй помощник бухгалтера!
— Не скажу.
— Тогда чем же вы занимаетесь?
— Той работой, какой хочет от меня внешний мир.
— Где?
Голт покачал головой.
— Нет, мисс Таггерт. Раз вы решили покинуть долину, это одна из тех вещей, каких вам знать нельзя.
И снова улыбнулся — дерзко, но не обидно; улыбка словно бы говорила, что он знает, какая угроза для нее содержится в его ответе, потом встал из-за стола.
Когда Голт ушел, Дагни стало казаться, что время в тишине дома стало гнетущей тяжестью, вязкой, полужидкой массой, растекающейся так медленно, что невозможно понять, часы прошли или минуты. Она полулежала в одном из кресел гостиной, скованная той свинцовой, бесстрастной вялостью, что была уже не ленью, а капитуляцией воли перед некой тайной силой, которую ничем меньшим не насытить.
«Удовольствие, которое я испытываю при виде того, как он ест приготовленную мною пищу, — думала Дагни, не шевелясь и закрыв глаза; мысли ее ползли неторопливо, как и время, — происходит от сознания, что я доставила ему чувственное наслаждение, что удовлетворение одной из его телесных потребностей исходит от меня… Существует объяснение тому, что женщине хочется стряпать для мужчины… нет, не по обязанности, не изо дня в день, это должно быть редким, особым ритуалом, символизирующим нечто особенное… но что сделали из него проповедники женского долга?.. Объявили эту нудную работу истинной добродетелью женщины, а то, что действительно придает ей цель и смысл, — постыдным грехом… работа, связанная с жиром, паром, скользкими картофельными очистками в душной кухне считается актом исполнения морального долга, а соприкосновение двух тел в спальне — потворством плотским желаниям, уступкой животным инстинктам — бесславным, бессмысленным, бездуховным».
Дагни резко поднялась. Она не хотела думать о внешнем мире и его моральном кодексе. Предметом ее мыслей были не они. Она принялась расхаживать по комнате с ненавистью к своим некрасивым, резким, неловким движениям, не зная, как разорвать ими эту глухую тишину, как нарушить ее. Закуривала сигареты ради иллюзии поступка и в следующий миг бросала их с досадливой неприязнью к этой надуманной цели. Лихорадочно оглядывала комнату в отчаянном стремлении к любому полезному действию, желая найти что-нибудь, что можно вымыть, починить, отчистить… и сознавая при этом, что подобная задача не будет стоить затраченных усилий. «Если кажется, что ничто не стоит усилий, — произнес какой-то суровый голос в ее сознании, — то это ширма, скрывающая главное желание: чего ты хочешь?»… Дагни снова резко чиркнула спичкой, раздраженно поднесла огонек к кончику сигареты, свисавшей из уголка рта… «Чего ты хочешь?» — повторил тот же голос, суровый, будто судейский. «Хочу, чтобы он вернулся!» — ответила она, беззвучным криком бросив эти слова неведомому обвинителю, как бросают кость преследующему тебя зверю в надежде отвлечь его и не дать наброситься.
«Хочу, чтобы он вернулся», — негромко произнесла она про себя в ответ укору, что для такого нетерпения нет причин. «Хочу!» — умоляюще повторила она в ответ на холодное напоминание внутреннего голоса, что ее мольбы не изменят ситуации… «Хочу!» — вызывающе крикнула она, силясь не добавить самого главного, защитного слова. Почувствовала, как голова в изнеможении поникла, словно после долгой, трудной работы. Увидела, что сигарета между пальцами сгорела всего на полдюйма. Загасила ее и снова тяжело опустилась в кресло.
«Я не уклоняюсь от этого, — думала Дагни, — не уклоняюсь, дело только в том, что я не представляю, какой дать ответ…» «То, чего ты действительно хочешь, — сказал голос, когда она неуверенно выбиралась из густого тумана, — ты вполне можешь получить, только помни: нечто меньшее, чем полное понимание, нечто меньшее, чем полная убежденность, явится предательством всего, что он олицетворяет…» «Тогда пусть он осудит меня, — сказала она, словно голос уже исчез в тумане и не услышит ее, пусть он меня осудит, но завтра… а сейчас… я хочу его… возвращения…»
Ответа она не услышала, потому что голова мягко коснулась спинки кресла; она заснула.
Открыв глаза, Дагни увидела Голта, стоявшего в трех футах от нее, он смотрел так, словно наблюдал за ней уже давно. Увидела его лицо и с полной ясностью поняла: оно выражает именно то, с чем она несколько часов вела борьбу. Поняла спокойно, без удивления, поскольку еще не до конца проснулась.
— Вот так вы выглядите, когда засыпаете у себя в кабинете, — мягко произнес он, и в голове Дагни словно что-то вспыхнуло: Голт полностью выдал себя — то, как прозвучали его слова, сказало ей, как часто он об этом думал и почему. — У вас такой вид, словно вы хотели проснуться в некоем мире, где не нужно ничего скрывать или бояться, — первой полусонной реакцией Дагни была улыбка, но когда она осознала, что окончательно проснулась, улыбка постепенно исчезла. Голт заметил это и добавил, спокойно и уверенно: — Но здесь это действительно так.
Главным ее чувством в этом вновь обретенном царстве реальности стало ощущение силы. Она плавно, лениво потянулась в кресле, чувствуя, как движение передается от мышцы к мышце. Спросила, и ее неторопливость, тон небрежного любопытства придали голосу легкий оттенок надменности:
— Откуда вы знаете, как я выгляжу в… своем кабинете?
— Я ведь говорил, что наблюдал за вами не один год.
— Как вы могли наблюдать за мной столь пристально?
— Сейчас не отвечу, — ответил он просто, без вызова.
Дагни слегка повела плечами, откинулась назад, сделала паузу, потом спросила негромко, почти ласково, с интонацией, в которой звучало скрытое торжество:
— Когда вы увидели меня впервые?
— Десять лет назад, — ответил Голт, давая понять, что ему понятен невысказанный смысл ее вопроса.
— Где?
Это прозвучало чуть ли не как приказ.
Голт заколебался, потом Дагни увидела легкую улыбку: улыбались лишь губы, но не глаза; так рассматривают — с тоской, горечью и гордостью — то, что куплено за громадную цену.
— В подземелье, на Терминале Таггертов.
Дагни вдруг увидела себя как бы со стороны: она полулежала, привалясь к спинке кресла, небрежно вытянув одну ногу вперед, в прозрачной, строгого покроя блузке, широкой яркой крестьянской юбке, тонких чулках и туфлях на высоких каблуках… «Странный вид для вице-президента крупнейшей железнодорожной компании, — прочитала Дагни по его глазам, — выглядит она той, кем и является: моей служанкой». Она уловила это в тот миг, когда с его взгляда спала вуаль прошлого, когда он увидел ее нынешней… и с откровенным вызовом посмотрела ему прямо в лицо.
Голт отвернулся, но когда прошелся по комнате, звук его шагов был так же красноречив, как взгляд. Дагни поняла, что он хочет уйти, как всегда уходил; возвращаясь к себе, он задерживался в ее комнате лишь настолько, чтобы успеть пожелать ей доброй ночи. Она следила за происходящей в нем борьбой, но то ли по шагам, вдруг изменившим направление, то ли из-за уверенности, что ее тело стало для него магнитом, поняла, что он, никогда не начинавший и не проигрывавший битвы с самим собой, сейчас не в силах выйти из этой комнаты.
Поведение его не казалось напряженным. Он снял пиджак, отбросил его в сторону, оставшись в рубашке, и сел лицом к ней возле окна напротив. Но сидел он на подлокотнике кресла, словно не собирался ни оставаться, ни уходить.
Дагни ощутила легкомысленное, приятное, почти фривольное торжество от сознания, что физически удерживает его; на какой-то краткий, опасный миг этот контакт доставил ей огромное удовольствие.
