Лишенная детства - Вале Морган (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
— Грязная скотина!
Слова сорвались с губ сами собой.
На какое-то мгновение в зале суда воцаряется полная тишина, потом заседание продолжается. Моя же душа окончательно покинула тело. Для меня больше не существует ни судьи, ни присяжных. Перед глазами все время стоит эта ужасная сцена. Машина, зеркало, угрозы… Я смотрю на Да Круса, который сидит напротив, я пытаюсь раздавить его взглядом, заставить его устыдиться, показать, что мне он соврать не сможет. Он сидит в своей стеклянной клетке, и теперь я осмеливаюсь бросить ему этот молчаливый вызов. Его постыдное отрицание придало мне сил. Я не слышу генерального адвоката, требующего для обвиняемого двенадцати лет заключения, не вижу, как присяжные встают со своих стульев. В заседании объявлен перерыв. Мама берет меня за руку и выводит в коридор. Папа приносит кока-колу. Слова льются из него потоком и жужжанием отдаются у меня в ушах. Он говорит, что все идет как нужно, что я должна быть мужественной, что присяжные, конечно же, мне поверили, что все присутствующие знают, кто врет и кто говорит правду. Мой отец повторяет снова и снова, что уверен в том, что вердикт будет суровым, но все в нем — и дрожание губ, и прерывистая речь — свидетельствуют об обратном: он взволнован и подавлен.
И вот мы возвращаемся в зал заседаний. Через две минуты зачитывают вердикт: одиннадцать лет тюрьмы Да Крусу, 12500 евро в качестве возмещения ущерба мне и 3000 евро — моим родителям. И никакого социально-судебного наблюдения за виновным после того, как он отбудет свой срок. Мнение первого эксперта, отнесшего преступление Да Круса на счет алкоголя, восторжествовало. Заплаканная жена в зале суда, стабильная работа в течение семнадцати лет и жалкий вид — все это сделало свое дело. Моему насильнику удалось склонить присяжных на свою сторону. Версии о том, что преступление было совершено исключительно под воздействием алкоголя, было отдано предпочтение. К черту результаты второй экспертизы, в которой перечислены проблемы обвиняемого психического плана, и он характеризуется как «нарциссическая, незрелая личность, склонная к извращенным реакциям», где подчеркивается его потенциальная опасность для общества! Присяжные суда в Луаре пришли к выводу, что этот тип — обычный алкоголик. Мария бросается на шею супругу прямо перед моими родителями и мной — мы ведь сидим в первом ряду. Адвокат Да Круса, судя по всему, уязвлен «суровостью приговора». Брызгая слюной и размахивая руками, он возмущается решением органов правосудия: ведь это всего лишь изнасилование, а не преступление против человечества! В ответ мой отец обзывает его такими словами, что адвокат краснеет, а наш адвокат вынуждена вмешаться:
— Мсье Вале, прекратите, иначе вас обвинят в неуважении к суду!
Совершенно обессиленные, мы возвращаемся домой.
В машине родители не разговаривают. Суд свершился, и им стало спокойнее. Мне тоже. Да Крус теперь сидит под замком и выйдет нескоро. Целых одиннадцать лет, возможно, чуть меньше, я могу не бояться, что он вернется и убьет меня. Наш адвокат поставила нас в известность о том, что осужденные никогда не отбывают полный срок. Во Франции существует система, предусматривающая сокращение времени пребывания в тюрьме каждого заключенного — это так называемое «автоматическое» сокращение срока. За хорошее поведение могут «скостить» еще немного. Я не знаю, зачем это делается, — то ли чтобы не переполнялись тюрьмы, то ли чтобы облегчить освобожденным интеграцию в общество, и мне на это плевать. Я помню одно, главное: Да Крус осужден на одиннадцать лет. Предположим, срок ему уменьшат на два года, еще два года он провел тюрьме до суда, значит, получается семь. У меня впереди по меньшей мере семь лет жизни, до 2009 года. Мне тогда будет двадцать два.
Уже неплохо!
Еще меня успокаивает мысль, что теперь, когда свершился суд, досужие разговоры сойдут на нет. Городские сплетницы заткнутся, когда узнают вердикт присяжных: одиннадцать лет тюрьмы за изнасилование с отягчающими обстоятельствами и незаконное лишение свободы. Да Крус — виновный, я — жертва, так постановил суд. Все, кто сомневался во мне, кто думал, что я сама соблазнила Да Круса, кто злобствовал — как им теперь будет стыдно! Я уже представляю, как все мои обидчики, которые называли меня на школьном дворе лгуньей, подходят ко мне с жалким видом и извиняются…
И я в очередной раз заблуждаюсь.
Слухи — это мутирующая гидра, которая поглощает факты, переваривает их и выдает в совершенно деформированном виде. Сумма в 15500 евро, присужденная нам в качестве возмещения нанесенного ущерба, производит вне стен суда огромное впечатление. Лично у меня эти деньги вызывают отвращение, словно я решила «списать» вину за чек. Как если бы моя боль и несчастья имели цену! Мои родители считают, что это — минимум, который я должна была получить, и что из этих денег они как раз заплатят адвокату.
— Даже если Да Крусу придется вкалывать до конца жизни, чтобы выплатить эти деньги, так ему и надо! — подхватывает моя мать.
Так вот, оказывается, что эти деньги, при мысли о которых меня воротит, кое у кого вызывают зависть. На следующий же день у всех на устах уже новая песня: «Теперь понятно! Эти Вале, которые постоянно сидят без гроша, возвели напраслину на соседа, чтобы вытянуть у него деньжат! Девчонка готова на все ради денег! Родители ей подыграли!» Но ведь факт изнасилования подтвержден самим осужденным, установлен судмедэкспертом, доказан в суде! Как можно в этом сомневаться? И все же приятели Мануэля вопреки всему продолжают утверждать, что он ни в чем не виноват. В коллеже одна мадемуазель, подружка Да Крусов, придумывает свое объяснение, которое добрые люди спешат довести до моего сведения:
— Может, Морган и изнасиловали, но это точно был не Мануэль!
Но кто тогда?
Через несколько месяцев после суда отец утром отправляется на работу. Он теперь — водитель «скорой помощи» и должен регулярно отвозить в больницу милую и разговорчивую старушку семидесяти с лишним лет. Папа тоже не прочь поболтать, и время летит незаметно. Как обычно, они разговаривают о пустяках, и вдруг пожилая дама заводит речь о мрачном происшествии, о котором недавно писали местные газеты, — об изнасиловании девочки в Эшийёзе. Разумеется, она не знает, что ее обожаемый шофер — одно из действующих лиц этой истории.
— Думаю, над девочкой надругался ее собственный отец. Представляете, какая это для нее травма! — со вздохом вещает старушка. — Не удивительно, что она постоянно болталась на улице и с ней приключилась беда! Да и как знать, правду ли она сказала? В таких случаях, мсье, сути дела не знает никто…
Отцу стоило больших усилий сдержаться, так что бабушке едва не пришлось с полдороги добираться до больницы на инвалидной коляске.
Я это поняла довольно скоро: изнасилование оставило на мне пятно, от которого я никогда не смогу полностью избавиться. Мой отец тоже это понял, и его кризы не только не стали более редкими, наоборот — они участились и усугубились. Он пьет, злится, оскорбляет меня и мстит мне за несчастье, которое, как он считает, из-за меня обрушилось на нашу семью. Эта несправедливость сводит меня с ума. В те вечера, когда отец пьян, мы с ним становимся злейшими врагами, ненавидящими друг друга, мы обмениваемся пощечинами и швыряем друг другу в лицо бутылки. Однажды я разбиваю об отцовскую голову симпатичную масляную лампу, которая обычно стоит на полке в кухне. У меня в крови рука, у него — лицо. Мы оба отправляемся в больницу. И пока медсестра вынимает из моей ладони осколки стекла, у меня в голове кружится одна мысль: «Надо продержаться, пока мне не исполнится восемнадцать, и тогда все — хватит с меня!»
Я повторяю про себя эту мантру, но прекрасно знаю, что столько не выдержу. Я умру раньше. Постепенно я прихожу к мысли, что самоубийство — единственно верный способ избавиться от отчаяния.
Все чаще моя мать хватает детей в охапку и просит приюта у родственников и друзей. Три дня мы живем у бабушки, месяц — у тети, выходные — у приятелей… Потом возвращаемся домой, но отец спустя какое-то время снова ныряет с головой в бутылку, и мы снова уезжаем. Мы превращаемся в каких-то кочевников… Когда найти приют не удается, мы сидим на стоянке возле «Макдональдса», пока отец не проспится. Подкрепляясь гамбургером, я обрушиваю на мать всю свою ненависть, требую, чтобы она развелась с отцом.
