Скиппи умирает - Мюррей Пол (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
— Они специально разработаны врачами, учеными, — рассказывает Барри новеньким.
— Я читала о них в “Мари-Клэр”, — говорит одна из девиц. — Они притупляют чувство голода.
— Точно, — говорит Барри. — В Голливуде все на них сидят.
— А сколько они стоят? — спрашивает другая девица.
— По три евро каждая, — отвечает Барри. — Или десять — за двадцать.
— Еще вчера ты собирался продать нам пять штук за пять евро, — говорит Курчавая.
Барри пожимает плечами.
— Предложение и спрос, — говорит он. — Я не контролирую рынок. Если не хотите, продам их девчонкам из Алекс — они говорили, что возьмут всю партию.
— Ну конечно, — саркастически фыркает Курчавая, но другие девицы уже достают из сумочек кошельки, украшенные мультяшными котами и блестящими цветами.
Карл поворачивается, чтобы следить за входом, пока идет сделка. Он слышит, как позади него считают — сначала монеты, потом таблетки. С каждой секундой становится все темнее, как будто воздух заполняется частицами. Вдруг он замечает, что рядом с ним кто-то стоит. Это Леденец. Она смотрит на Карла.
— У меня проблема, — говорит она.
Это всего второй раз, когда он слышит ее голос. Он издает какой-то звук, что-то среднем между “А?” и “Ну?”
— Я хочу купить несколько диетических таблеток, — говорит она. — Но у меня совсем нет денег.
— У тебя нет денег?
— Нет.
— Совсем нет?
— Совсем.
Она глядит на него своими зелеными глазами, лишенными всякого выражения. С такого близкого расстояния он почти на вкус ощущает, до чего красные у нее губы. Остальные, сзади, продолжают разговаривать между собой.
— Вчера вечером твой приятель сказал, что можно было бы придумать еще что-то, — говорит она и поднимает бровь.
Две верхние пуговицы на ее школьной блузке расстегнуты, и Карл, слегка наклонившись, видит верхнюю половинку белой груди.
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает он.
— Не знаю.
Она водит мыском туфли по пепельно-черной земле. Тут Карл неожиданно жадно впивается в нее ртом. Она отшатывается, но потом берет его за руку и уводит с открытого места за деревья.
Здесь пахнет мокрыми листьями. Сквозь сорняки видны граффити на стене — чьи-то старые инициалы. Она стоит очень близко к нему, всего в паре сантиметров, и он вдыхает ее запах — сладкий, будто земляничный. Она откидывает волосы с лица. Отсюда голоса Барри и девиц кажутся далекими. Она подается к нему и припадает губами к его губам, просовывает внутрь язык — все глубже, глубже, будто весло, разрезающее воду… Она отрывается от него.
— Ты Карл или Барри? — спрашивает она.
— Карл.
— А меня зовут Лори, — говорит она. — А полностью — Лорелея.
— Леденец, — бормочет Карл.
— Что?
— Ничего.
А потом она снова целует его. Отовсюду — запах ее кожи, ее волос. Он кладет руку ей на левую грудь. Она сбрасывает руку, но не отнимает губ. Еще двадцать, тридцать секунд ее тонкое тело прижимается к нему все плотнее и плотнее, как будто она вся пытается ввинтиться в него при помощи языка. А потом, будто лапа в автомате с игрушками, когда деньги кончаются, она отстраняется от него и пятится назад. Она смотрит на него все с тем же ничего не выражающим выражением.
— Эй, Лори, что это ты там делаешь, а? — раздается совсем рядом голос Курчавой.
Лори отталкивает его и выходит на открытое место. Через секунду вслед за ней выскакивает Карл, натягивая куртку на свой торчащий член. Подойдя к Барри, он говорит:
— Десять.
Вначале Барри не понимает, но потом просекает, в чем дело, и отсчитывает десять таблеток. Лори стоит рядом с Карлом, не глядя на него, и протягивает Барри ладони, сложенные чашечкой, будто для причастия. Действительно, таблетки похожи на небольшие облатки. Потом она кладет таблетки в карман пальто и возвращается к подругам.
Кругом уже ночная темень. Барри пытается дать девчонкам свой телефон, прежде чем они уйдут, но они болтают друг с другом, как будто его здесь вообще нет, как будто все кончилось и они уже далеко. Они уходят не попрощавшись.
Когда они скрываются из виду, Барри издает ликующий крик.
— Наша первая удача! Смотри, чувак!
Он разжимает кулак — там целый ворох банкнот и монеток. Потом он обнимает Карла:
— И это только начало, мужик. Блин, да мы возьмем всю округу под свой контроль! — Подняв руки к небесам, он поворачивается к машинам, несущимся по дороге, и кричит горящим фарам: — Мы взрослые мужчины! Мы взрослые мужики, мать вашу!
Они идут к “Бургер-Кингу”. Барри искоса глядит на Карла.
— Она тебе отсосала, да?
Карл ничего не отвечает, потом медленно кивает, слегка ухмыляясь.
— Черт! — смеется Барри и ударяет его по ляжке. — А почему я до такого не додумался?
Карл тоже смеется, потом оглядывается — но девчонки, конечно, ушли. Давно уже ушли.
Дверь открывается, и чернота священника растворяется в еще более глубокой черноте теней, словно его никогда там и не было. Если не считать запаха ладана, который еще вьется в воздухе. Подходишь к окну, чтобы прогнать его, — и внутрь врывается холод, сталкиваясь с болезненным потом на твоих руках, на груди и спине. Скомканные, смятые простыни лежат на кровати, будто сброшенная кожа, а во рту у тебя все еще сохраняется вкус таблеток, как будто сам ты сделан из таблеток.
Пять отпечатков его пальцев все еще горят у тебя на щеке.
— Алло? — голос на том конце провода звучит как-то обрублено, воровато, будто шпионский.
— Папа?
— А, это ты, герой. — Голос немного смягчается — или делает вид, что смягчается. — Не ожидал, что ты сегодня позвонишь. Как дела?
— Если честно, не очень-то здорово.
— Да? А что такое, герой?
Недавно отец взял привычку называть тебя “герой”. Ты понимаешь, что он делает это, чтобы у тебя было чувство, что все в порядке. Но на деле это выглядит так, будто он совсем забыл, кто он такой, и просто пытается прикрыться кусочками разных чужих пап из телевизора — таких жизнерадостных папаш из американских ситкомов, которые выходят с тобой во двор, чтобы поиграть в бейсбол.
— Меня сегодня стошнило, — говоришь ты.
— Стошнило?
— Ну да. Прямо на уроке.
— Ты что-то не то съел?
— Не думаю.
— Наверно, микроба проглотил. А как сейчас себя чувствуешь?
— Нормально.
— Голос у тебя не очень.
— Мне пришлось сходить к медсестре.
— И что она сказала?
— Отправила меня в постель. Сказала, что завтра мне нельзя идти на тренировку.
— Ты пропустишь тренировку?
— Да.
— М-м-м.
За этой лоскутной мешаниной из телепап ты слышишь: он не знает, что сказать. Отец не любит говорить по телефону: кажется, чем дольше он говорит, тем сильнее истончается эта мешанина и тем больше невысказанного прорывается сквозь эти прорехи.
— Да, неприятная новость. Ну, ты там поосторожнее, герой, посмотрим, как оно дальше будет.
— Ладно. — Ты делаешь паузу, а потом спрашиваешь — так, как будто тебе это только что пришло в голову: — А мама далеко?
— Мама? — переспрашивает отец, словно речь зашла о какой-то соседке, которая давным-давно переехала.
— Да.
Опять небольшая заминка. Потом отец говорит:
— Знаешь, спортсмен, я думаю, она сейчас вздремнуть прилегла. Подожди-ка, я схожу проверю. — Он откладывает телефон, и ты слышишь, как он идет проверять: открывает дверь кухни, сгоняет с порога Догли, зовет маму по имени, а потом топает обратно к телефону, чтобы дать тебе ответ, который ты уже ожидаешь услышать: — Да, она только что прилегла отдохнуть, Дэнни. Лучше ее не будить. Может, она сама тебе завтра позвонит. — И на этом обещании он умолкает, будто ждет, что ты сам закруглишь разговор.
Ты играешь с отцом в какую-то игру. В этой игре много правил, кажется бесконечное количество правил, они повсюду, будто рыбные косточки или инфракрасные лучи. Однако самое главное правило — никогда ни словом не упоминать о самой игре: нужно действовать так, словно никакой игры не существует, даже если вы оба прекрасно знаете, что другой тоже в нее играет; нужно вести себя спокойно, так, как будто все нормально, а если ты не можешь вспомнить, что такое “вести себя нормально”, тогда нужно превращаться в телепапу и телесына.
