Географ глобус пропил - Иванов Алексей Викторович (книги регистрация онлайн TXT) 📗
– Здоровенная, как не знаю что, – добавил Овечкин.
– Еле обратно выбрались, – поделился Тютин.
Отцы столпились у костра, протягивая к огню ладони.
– А где кофе? Горячего хочу! – Чебыкин поискал глазами термос.
– Выпил я кофе, – сознался Служкин.
– Вы такая сволочь, Виктор Сергеевич…
– А мы сейчас с вами водки дерябнем, – возразил Служкин, составляя кружки и отвинчивая с бутылки колпачок. – А потом вы пошуршите в поселок за дровами. И поскорее, резину не тяните.
Отцы заныли, но разобрали кружки, чокнулись и выпили. Потом, охая, выбрались из вагончика и побрели по рельсам в сторону заброшенного поселка. Скоро они скрылись за поворотом, а Служкин остался сидеть на ящике перед маленьким костерком. Он курил, потихоньку замахивал водку и глядел по сторонам.
А закат разгорелся всеми красками, что остались не израсходованными за уходящий год. Угольно-красное, дымное солнце висело над горизонтом. Небо отцветало спектром: лимонно-желтая узкая полоса заката плавно переходила в неземную, изумрудную зелень, которая в зените менялась на мощную, яркую, насыщенную синеву. И к востоку концентрация этой синевы возрастала до глубокой черноты, в которой загорелись звезды, словно от неимоверного давления в ней начался процесс кристаллизации.
Земля же отражала небо наоборот: на западе черный, горелый лес неровными зубцами вгрызался в сумрачный диск светила, а под сводом тьмы на востоке лес мерцал будто голубой, освещенный изнутри айсберг. Снега стали зеркальными и кроваво полыхали.
Но самым загадочным было бесшумное движение, охватившее мир. Грузно и устало погружалось солнце. Удлиняясь, зловеще ползли тени, ощупывая перед собой дорогу и змеино ныряя в складки лощин. Сверху катился прилив мрака, отмывая все новые и новые огни. Багровый дым, клубясь, устремился вслед за солнцем мимо насыпи, и казалось, что вагончик тоже поехал куда-то под уклон земного шара, увозя Служкина, склонившегося над огнем.
Отцы вернулись из звездной темноты с огромными охапками досок, выломанных из заборов брошенного поселка. Костер живо разгорелся, и отцы расселись вокруг. Их лица, непривычно освещенные снизу, сделались похожими. Быстро закипел чай и оживилась каша. Она родилась из горсти сухой гречки, как Афродита из пены. Под крышкой котла она возилась, устраиваясь поудобнее, и все охала, жаловалась, что-то бурчала себе под нос – она была женщина нервная и впечатлительная.
– Да-а, Виктор Сергеевич, – протянул Чебыкин, облизывая ложку. – У нас такого Нового года еще не было…
– Так Новый год встречать в сто раз лучше, чем дома, – заметил Овечкин. – Наши-то, наверное, только-только от родителей смылись, сейчас нажрутся где-нибудь в подъезде, да и весь праздник.
– Вы Новый год каждый раз так встречаете?
– Нет, в первый раз, – ответил Служкин.
– Что? Вы здесь в первый раз?! – поразился Тютин.
– В Новый год впервые. А просто так я здесь сто раз бывал.
– Здесь зыко, – согласился Чебыкин. – И я бы сюда хоть каждую неделю ходил.
– Я очень люблю ходить на Шихан, – признался Служкин. – И не ради пещеры, а просто так, ради всего этого… – Служкин неопределенно махнул рукой. – В девятом классе я даже стих про это сочинил…
– Прочитайте, – тут же предложили отцы.
– Так ведь это лирический стих, не «Поляки»…
– Ну и что. Нам по фиг.
– Как хотите, – сказал Служкин.
Отцы слушали непривычно серьезные.
– А вы, оказывается, Виктор Сергеевич, талант, – уважительно сообщил Чебыкин.
– Бог с тобой, – отрекся Служкин. – В этом стихе нет ничего особенного. Хороший посредственный стих. Я люблю его, потому что он простой и искренний. А хорошие стихи может писать любой человек, знающий русский язык. Нет, отцы, я не талант. Просто я – творческая личность.
– Наверное, поэтому вы и ходите в походы, – сделал вывод Бармин.
– Эх, блин, так в поход захотелось… – вздохнул Чебыкин. – Виктор Сергеевич, вы уже придумали, куда мы пойдем?
– Отстаньте от меня, еще сто лет до весны. Сами еще миллион раз передумаете, а меня уже всего затеребили…
– Нет, я не передумаю, – пообещал Тютин.
– А про тебя, Тютин, может быть, я сам передумаю. Уж больно ты ныть горазд.
– Я не ною! – воскликнул Тютин. – Я просто человек такой! Тоже творческий! Ну и предусмотрительный!
– И все-таки, Виктор Сергеевич, – не отставал Чебыкин, – куда?
– Есть хорошая речка, – сдавшись, рассказал Служкин. – Называется Ледяная. Первая категория сложности с одним порогом четвертой категории. Вот на Ледяную и пойдем.
Дощатые стены вагончика, озаренные качающимся костром, создавали ощущение уюта и защищенности. Только в углах, колеблясь, дрожала паутина мрака. Служкин поглядел на часы, включил приемник и сдвинул шкалу настройки, чтобы ни одна станция мира не отвлекла отцов от его речи.
– Отцы, – сказал Служкин. – До Нового года остается полчаса. Прошедший год был разный – хороший и плохой, тяжелый и легкий. Давайте в оставшееся время помолчим и вспомним то, чего потом не будем уже вспоминать, чтобы войти в будущее без лишнего багажа.
Отцы замолчали, задумчиво глядя в огонь. Молчал и Служкин. Стояла новогодняя ночь с открытыми, всепонимающими глазами – сфинкс среди северных снегов. Это было время негатива, когда белая земля светлее, чище и больше черного неба. Приемник свистел, шипел, булькал, словно торопился сказать людям что-то важное, нужное. Земля летела сквозь таинственные радиопояса вселенной, и холод мироздания лизал ее круглые бока. Тонкие копья вечной тишины хрустальными остриями глядели в далекое, узорчато заиндевевшее небо. Искры бежали по невидимым дугам меридианов над головой, а из-за горизонта тянулся неслышный звон качающихся полюсов. Дым от костра сливался с Млечным Путем, и казалось, что костер дымит звездами.
– Время, – сказал Служкин и снова шевельнул шкалу настройки.
Гулкая тишина в динамике замаялась, заныла, и вдруг как камень в омут ахнул первый удар колокола. Следом за ним перезвоном рассыпались другие колокола, словно по ступенькам, подскакивая, покатилось ведро. Вслед за последним звуком жуткое молчание стянуло нервы в узел, и вот, каясь, чугунным лбом в ледяную плиту врезался главный колокол и начал бить поклоны так, что шевельнулись волосы, и каждому стало больно его нечеловеческой мукой. Служкин встал, и отцы поднялись на ноги. Губы подрагивали, отсчитывая удары.
Дюжина.
– С Новым годом, – сказал Служкин.
– С новым счастьем, – нестройно отозвались отцы, сдвигая кружки.
И бряканье этих кружек было трогательным провинциальным отголоском державного грома кремлевских курантов.
