Дневник памяти - Спаркс Николас (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗

– Мне очень жаль сообщать об этом, – начал доктор Барнуэлл, – но, судя по всему, у вас начальная стадия болезни Альцгеймера…

В глазах у меня потемнело, яркой казалась лишь лампа на потолке кабинета. Слова врача эхом отдались в голове: «Начальная стадия болезни Альцгеймера…»

Казалось, привычный мир рушится вокруг. Жена вцепилась в мою руку. «Ной… Ной…» – шептала она почти неслышно, будто самой себе.

Стены кабинета закружились, из глаз полились слезы, и в этом кошмаре остались лишь два слова: болезнь Альцгеймера.

Беспощадная болезнь, иссушающая и неумолимая, как пустыня. Похитительница душ, мыслей, воспоминаний. Я не мог придумать, чем утешить жену, которая всхлипывала у меня на груди. Только обнял ее и тихонько покачивал из стороны в сторону.

Врач тоже молчал. Хороший, добрый человек, он с трудом сообщал пациентам такие новости. Доктор Барнуэлл был младше самого младшего из наших детей, и в его присутствии я особенно остро чувствовал свой возраст. Мысли спутались, душа болела, а в голове крутилось:

Слова мудрого поэта, они не утешили меня. Даже не знаю, почему эти стихи вспомнились именно тогда.

Мы покачивались туда-сюда, и Элли, мечта моя, моя единственная радость, шепотом просила у меня прощения. Я знал, что она ни в чем не виновата, и шептал ей на ухо: «Все будет хорошо», – а в душе у меня царил мрак. Я чувствовал себя пустым и помятым, как старая, брошенная шляпа.

Мозг с трудом улавливал какие-то обрывки из объяснений доктора Барнуэлла.

– Это заболевание, затрагивающее память и рассудок. Лекарство пока не найдено… Невозможно предугадать, каким будет развитие болезни… У всех она протекает по-разному… Я был бы рад сказать вам больше, но… С течением времени состояние будет ухудшаться… Мне жаль, что приходится вас огорчать…

Мне очень жаль…

Мне очень жаль…

Мне очень жаль…

Всем было очень жаль. Наши дети испугались за мать, друзья – сами за себя. Не помню, как мы вышли из кабинета врача и вернулись домой. И что потом делали, не помню, – здесь мы с женой едины.

С тех пор прошло уже четыре года. Мы попытались как-то устроить нашу жизнь. Элли сама так решила. Сдали дом и переехали сюда. Жена переписала завещание и оставила распоряжения по поводу похорон, они лежат у меня в столе, в ящике, в запечатанном конверте. А когда закончила с делами, засела за письма друзьям и детям. Братьям и сестрам, родным и двоюродным. Племянникам, племянницам и соседям. И мне.

Иногда, когда есть настроение, я перечитываю письмо Элли. И вспоминаю, как сама она зимними вечерами сидела у камина со стаканом вина и читала мои письма. Она все их сохранила, а сейчас письма вернулись ко мне, потому что я обещал жене их не выбрасывать. Она сказала: я сам пойму, что с ними делать. И оказалась права: мне понравилось перечитывать то одно, то другое, как это делала она. Письма подбадривают меня – когда я читаю строчки, написанные собственной рукой, то понимаю, что в любом возрасте можно испытывать и страсть, и нежность. Я смотрю на Элли, и мне кажется, я никогда не любил ее больше. А когда начинаю читать письма, обнаруживаю, что всегда чувствовал то же самое.

Последний раз я перечитывал их три дня назад, глубокой ночью. Около двух часов пополуночи я подошел к столу, открыл ящик и вытащил толстую пачку писем в пожелтевших конвертах. Снял резинку, которой тоже чуть не сто лет исполнилось, нашел конверты, которые спрятала когда-то мать Элли, и те, что я писал потом. В этих письмах – вся моя жизнь, вся моя любовь, все мое сердце. Я с улыбкой перебирал их, вынимая то одно, то другое, и наконец открыл письмо, которое написал в первую годовщину нашей свадьбы.

Прочел фрагмент:

Когда я смотрю на тебя, когда замечаю, как плавно ты движешься, оберегая растущую внутри новую жизнь, я очень хочу, чтобы ты знала, как много значишь для меня, каким необыкновенным стал для меня прошедший год. Нет на Земле человека счастливей меня, я люблю тебя всей душой.

Я откладываю письмо в сторону и вынимаю другое, написанное холодным зимним вечером, тридцать девять лет тому назад.

Сидя рядом с тобой на школьном празднике, где наша младшая дочка распевала рождественские гимны (фальшиво, но от души!), я посматривал на тебя и видел, как ты радуешься за нее всем сердцем. Только очень светлые люди умеют так радоваться. Как же мне повезло, что я встретил тебя!

А когда умер наш сын, тот, что больше всех был похож на маму… Это было самое тяжкое время в нашей жизни, и в строчках письма до сих пор звенит боль…

В дни тоски и печали я обниму тебя и заберу себе все твои горести. Когда плачешь ты, плачу я, когда ты страдаешь, я страдаю вместе с тобой. Вместе мы сумеем остановить потоки слез, побороть отчаяние и продолжить наш путь по бесконечным дорогам жизни.

Я остановился на минуту, вспоминая сына. Ему было всего четыре, совсем малыш. Я прожил уже в двадцать раз больше, чем он, но, будь такая возможность, я с радостью отдал бы ему все свои годы. Ужасно пережить своего ребенка, трагедия, которой я никому не пожелаю.

Я постарался справиться со слезами, пошарил в пачке и вытащил еще одно письмо, повеселее, то, что я писал к двадцатилетию свадьбы.

Милая, когда я вижу тебя ранним утром, сонную и неумытую, или в твоей мастерской – всю в краске, с растрепанными волосами и покрасневшими глазами, я знаю, что женился на прекраснейшей женщине в мире.

Там было еще много писем, свидетелей нашей любви, нашей жизни. Я прочел с десяток, то грустных, то бодрящих. К трем часам я порядком утомился, но вынул еще одно письмо, из самого низа стопки. Последнее письмо. Оно всегда меня поддерживает, когда я падаю духом.

Я открыл конверт и развернул оба листка. Отложив второй лист в сторону, я поднял первый поближе к глазам и начал читать:

Моя дорогая Элли!

Я сижу на веранде, совершенно один, вслушиваюсь в ночные звуки и пытаюсь написать тебе. Не получается. Самому странно, потому что, когда я думаю о тебе и о нашей жизни, вспоминается очень многое. Целая жизнь воспоминаний. А вот как облечь их в слова? Не знаю, выйдет ли у меня. Я не поэт, а ведь выразить все, что я чувствую, можно, наверное, только стихами. Мысли разбегаются, я вспоминаю, как сегодня утром варил кофе и разговаривал с детьми. Кейт и Джейн о чем-то шептались в кухне и замолчали, как только я вошел. Я заметил, что обе плакали, молча сел за стол и взял их за руки. И знаешь, что я увидел, когда взглянул на наших дочерей? Я увидел тебя, такую, какой ты была в день нашего прощания – прекрасную, нежную, страдающую оттого, что нам приходится расстаться. И, повинуясь какому-то непонятному чувству, я решил поведать детям одну историю. Я позвал в кухню Джеффа и Дэвида и рассказал всем четверым, как много лет назад ты вернулась ко мне. Вспомнил, как мы гуляли и как я угощал тебя крабами на этой самой кухне. Дети, улыбаясь, слушали, как мы попали в грозу, как сидели потом у камина, а за окном бушевала буря. Я рассказал им о том, как утром твоя мама предупредила нас о приезде Лона, и дети встревожились – прямо как мы тогда,– и о том, что случилось, когда ты вернулась в город.

Я не забыл тот день, хотя прошло много лет и меня не было рядом с тобой. Ты лишь описала все, когда вернулась. Тогда меня потрясла твоя стойкость. Я даже представить не могу, что ты чувствовала, когда вошла в холл гостиницы и увидела Лона, как ты смогла найти слова, чтобы поговорить с ним. Ты сказала мне, что вы вышли из отеля и уселись на скамейку у старой методистской церкви, что Лон не отпускал твою руку, даже когда ты призналась ему, что решила остаться со мной.

Я знаю, ты страдала тогда. И Лон, наверное, тоже. Скорее всего он никак не мог осознать, что теряет тебя. Даже когда ты объяснила, что всю жизнь любила меня и выйти замуж за Лона было бы просто непорядочно, он не отпустил твоей руки. Знаю, что Лон и мучился, и злился, и сделал все возможное, чтобы переубедить тебя, да только через час ты поднялась и сказала: «Извини, Лон, я не могу к тебе вернуться». Он понял, что не сумеет изменить твое решение. Ты вспоминала, что Лон только кивнул, и вы долго молчали, сидя на скамейке. Я часто пытался представить, о чем он думал, сидя рядом с тобой, и мне казалось, что он чувствовал себя так же, как я за несколько часов до этого. А когда Лон наконец проводил тебя до машины, он вел себя как джентльмен и лишь попросил передать, что мне повезло. Тогда-то я понял, почему тебе так трудно было выбрать между нами.