Дневник неудачника, или Секретная тетрадь - Лимонов Эдуард Вениаминович (книги полностью бесплатно txt) 📗
Один я остаюсь, уж никого, кто со мной в дорогу когда-то вышел, нет со мной. Елену поглотило ничего и ничто, а теперь и друг вот трясиной всасывается. Старая он стал жопа.
Старушенция из дома напротив, пожалуй, рада и довольна — теперь ей есть на что посмотреть. Дом рядом с моим обвалился в то время как его сносили, ну теперь старухе потеха и удовольствие — глядит, как рабочие снуют, как развалины вывозят, полицию смотрит, народ столпившийся, пожарных. Уже пять дней наслаждается.
Это ей Бог послал. А то скушно ей было — что ж на нашей улице — ничего особенного не происходило. А тут, в упор взгляда от нее, дом обвалился.
А мой дом частью поврежден, нет газа, и из некоторых квартир выселены жильцы. Вечно меня стихийные бедствия сопровождают — то в «Эмбасси»-отеле два пожара пережил — с чемоданом с рукописями все бегал, а тут вот дом обвалился…
Я выбирал на улице самых слабых, жалких, несчастных и страшненьких девочек, охотился, шел за ними и приглашал к себе. Длинноносые, малорослые лилипутки, девочки совсем без грудей, те, у кого попка почти волочилась по земле, девочки с нехорошей кожей или редкими волосами, те, у кого между зубами дыры, очень тонкошеие или девочки с большим животом и очень толстыми ногами — все они побывали у меня дома. У нескольких отсутствовали волосы, и они носили парики.
Я выбирал их не только по несчастному виду, но еще и по особой затравленной нервности, какой отличалось их поведение на улице. То они еле плелись, то вдруг едва не бежали, беспрестанно оглядывались, или беспричинно улыбались, или говорили сами с собой.
Я выяснил, что эти-то отверженные чувственны и интересны в сексе куда более, чем обычные женщины, и неизмеримо более интересны, чем красивые женщины.
Тающие свечечки, в которых с первого взгляда едва теплилась жизнь, оказывались сладострастны и неутомимы. Девочки с большим животом излучали такую похоть, как сама мать земля, в складки этого живота хотелось закутаться и укрыться под ним от несчастий. И девочки с дистрофическим худым телом скелетиков (мои самые любимые), таким, что через их живот вы свободно могли увидеть и прощупать собственный член, горели адским пламенем.
Начал я охотиться за уродцами по несчастью. Красивые женщины, избалованные вниманием, со мной не ебались, у меня не было денег, чтобы водить их в рестораны и социальные места и тем поддерживать их слабую чувственность, потому я и обратился к жалким отщепенцам, крадущимся на улице вдоль стенок и в самоунижении боящимся глядеть на людей. Теперь я уже не сменяю мою коллекцию дефективных существ на гарем красавиц. Моих дистрофиков и лилипуток мне не заменит никто.
Исстрадавшиеся без хуя, они льнут ко мне, как горячие растения.
Миллионерова экономка, которой я уже доверял как самому себе, меня оставила. Так всегда бывает — удар приходит оттуда, откуда его не ждешь.
И несмотря на то, что миллионерову экономку я не любил, теперь мне неспокойно, тошно и больно. Ранее я знал, что кто-то меня любит на этой земле (она) и что мне есть куда пойти. Миллионерский домик был мне как клуб, я — одинокий бродяга — нашел в миллионеровой экономке учительницу и собеседника. Она давала мне деньги и еду. Короче говоря, известие о ее измене я принял с горечью.
Случилось все это в Калифорнии. Она нашла там такого же крестьянина, как она сама. Он имеет книжный магазин, а миллионерова экономка всегда питала слабость к культуре, чему свидетельство и я. Когда я, поругавшись с экономкой из-за пустяка, уехал из Калифорнии, она осталась и с владельцем магазина поеблась. Почувствовал ли он, что она совершенно фригидна, может, он тоже мало что чувствует, или они друг другу подошли, а я и она друг другу не подходили — этого я не знаю, но теперь миллионерова экономка собирается ехать с мебелью и всем, что имеет, в Калифорнию. Квартира моя останется голой, миллионерова экономка мебель заберет, сам я останусь голодным и неверящим в простых добрых девушек, способных пройти рука об руку с талантливым человеком его тяжелый путь, весь, и умереть с ним в один день.
Хотя я изменял миллионеровой экономке несчетное количество раз, со всеми, с кем мог изменить, даже с ее подругой, я всегда тщательно это скрывал и даже теперь не рассказал ей об этом. Я не злой человек, и несмотря на все измены, по-своему, духовно был всегда верен ей и не хотел ее обидеть.
Мне грустно, что у миллионеровой экономки не хватило терпения и она останется там, где была — среди своих полудеревенских друзей навеки. А этот ее крестьянин в клетчатой рубашке, мне кажется, с ней долго жить не будет, у него слишком масляное лицо. И возможно, миллионерова экономка уйдет глубоко в свою марихуану и останется навсегда одна. У всех женщин, с которыми я имел дело в своей жизни, очень несчастливые судьбы.
Иногда во сне мне видятся экономка и ее крестьянин, занимающиеся любовью, и хотя я убеждаю себя, что она фригидна, — мне все-таки больно.
Я один из тех, о которых в старых пьесах Чехова и О'Нила писали в ремарках: «Входит слуга, вносит чашку чаю» или «От станции доносится песня фабричных».
Еще я клининг-мэн, можно меня еще называть «вакуум-мэн», потому что я работаю с вакуум-клинером, иначе пылесосом. Еще я и полотер, потому что после того, как почищу миллионерский домик, все пять этажей пылесосом, я мажу полы желтой ваксой (вонючей), а затем натираю их машиной со щетками. Это я делаю по субботам, ради чего и в Нью-Йорк езжу на поезде.
А пять дней в неделю я землекоп, каменщик и плотник в деревне, в ста милях от Нью-Йорк Сити, в долине многоводного Гудзона, куда я сбежал от миллионеровой экономки.
Я, мы появляемся обычно «из боковой двери», с черной лестницы. Наше место — людская или бейсмент, где мы топим печи, стираем, гладим и прочее. А если постареем, лежим на печи из милости и распространяем неприятный запах.
Днем я работаю землекопом и каменщиком. Вечерами я, в основном, жру. А после девяти иду спать.
Если мне удается раскопать что-то особенное в холодильнике в доме женщины, у которой я работаю, — я безумно радуюсь.
Сегодня, например, я откопал очень вкусную колбасу. Я ел колбасу весь вечер, вначале нерешительно, «съем еще только кусочек», а потом, найдя в другом конце дома еще мясо, — решительно и энергично.
«У нее же есть еще мясо», — сказал я себе.
Вдруг на колбасу села синяя шумная октябрьская муха, бомбардировщик хуев. Мне давно уже надоел ее гадкий и наглый, тяжелый шум, а тут она села на мою колбасу. Я озверел и коротко и резко убил муху первой главой книги, которую я очень ленюсь писать. И опять стал есть эту превосходную, пахнущую чесноком колбасу. Так или приблизительно так я провожу мои вечера после работы. Сижу за большим грязным столом, одетый в двое порток и пять свитеров (отопления нет), под настольной лампой, и жру да жру.
Когда глубоко роешь землю, всегда находишь умерших животных — мышей, лягушек или даже степных сусликов или кротов.
Вот и сейчас мы вырыли большую яму и каждый почти день находим в ней мертвых животных. Лягушка окоченела (поздняя уже осень), суслик мертвенький поджал хвостик, мышь лежит белым беззащитным брюшком вбок — брюшко опухшее. Объелась, что ли.
Наша яма очень большая. Мы вычистили, подмели нашу яму, приготовили ее как невесту. «Наша яма — невеста!» — так я объявил ребятам. Гомосексуалист Карл сказал, что это блестящая метафора.
