Последнее искушение Христа - Казандзакис Никос (прочитать книгу txt) 📗
— Так где же Сын человеческий? — воскликнул настоятель, глядя в темноту. — Он принадлежит уже не Тебе, но нам, потому как нам Ты предопределил его! Где же тот, кому вручишь Ты власть, царство и славу, дабы народ Твой, народ Израильский, повелевал вселенной? Мы уже измучились взирать на небо, ожидая, когда же оно разверзнется. Когда? Когда же? Что Ты все терзаешь нас? Да, мы знаем: миг Твой равен тысячелетию человеческому. Но если Ты справедлив, Господи, то измеряй время людскою мерою, а не своею собственной, ибо это и есть справедливость!
Настоятель направился было к окну, но тут колени его задрожали, он остановился, вытянув руки, словно ища опоры в воздухе. Юноша бросился поддержать его, но это только разозлило настоятеля, и он знаком велел Иоанну не приближаться. Старец собрал все силы, добрался до окна, оперся о подоконник и, вытянув шею, глянул наружу.
Стояла темнота. Вспышки молний стали уже слабее, но ливень все еще гремел по скалам, окружавшим мощной стеною обитель, а сикоморы корчились при каждом ударе молнии и, казалось, превращались в племя одноруких калек, простирающих в небо пораженную проказой единственную длань.
Настоятель собрал все свои душевные и телесные силы, прислушался. Далеко в пустыне снова раздавались голоса диких зверей, завывавших не от голода, а от страха. Ибо еще более могучий зверь рычал и приближался во тьме, окутанный огнем и смерчем… Настоятель вслушивался в пустыню, затем вдруг встрепенулся и, повернувшись, уставился в пространство позади себя. Некто незримый вошел в его келью! Задрожали, словно намереваясь погаснуть, семь огней светильника, а девять струн прислоненной в углу на отдых арфы зазвенели, словно невидимая рука схватила и с силой рванула их. Настоятеля охватила дрожь.
— Иоанн! — тихо позвал он и огляделся вокруг. — Иоанн, подойди ко мне!
Юноша метнулся из угла и стал рядом.
— Приказывай, старче, — сказал он, опустившись на одно колено, словно творя покаяние.
— Ступай, позови монахов, Иоанн, я должен поговорить с ними, прежде чем уйти.
— Уйти, старче? — в ужасе переспросил юноша. Он увидел, как позади старца колышутся два широких черных крыла.
— Я ухожу, — сказал настоятель, и голос его прозвучал словно откуда-то совсем издалека. — Ухожу! Разве ты не видел, как вздрогнули семь языков пламени, отрываясь от фитилей? Не слышал, как зазвенели, готовые разорваться, девять струн на арфе? Я ухожу, Иоанн, ступай, позови монахов, я хочу поговорить с ними.
Юноша наклонил голову и вышел. Старец остался стоять один посреди кельи под семисвечным светильником. Теперь он, наконец остался наедине с Богом и мог свободно говорить с Ним, потому как никто из людей не мог слышать его. Он спокойно поднял голову, ибо знал, что Бог здесь, перед ним.
— Я иду к Тебе, — сказал настоятель. — Иду. Зачем же Ты вошел ко мне в келью и хочешь погасить свет, разбить арфу и забрать меня? Я иду. И не только по Твоей, но и по своей воле. Я иду к Тебе со скрижалями в руках, на которых записаны жалобы моего народа. Потому я и хочу увидеться и говорить с Тобой. Я знаю, Ты не слышишь. Делаешь вид, что не слышишь. Но я буду стучаться к Тебе в дверь, и если Ты не откроешь — здесь нет никого, и поэтому я говорю Тебе это, не таясь, — если Ты не откроешь, я высажу Твою дверь! Ты сам свиреп и любишь свирепых, только их и именуешь Ты своими сынами. Доднесь мы каялись, плакали, говорили: «Да свершится воля Твоя!» Но терпение наше исчерпалось, доколе же нам ждать, Господи?! Если Ты свиреп и любишь свирепых, то и мы освирепеем! Да свершится наконец и наша воля!
Настоятель говорил и прислушивался, ожидая ответа. Дождь уже утих, раскаты грома слышались все дальше, глухо доносясь откуда-то с востока, где лежала пустыня. А над седой головой старца горели ровным пламенем семь огней светильника.
Настоятель умолк в ожидании. Некоторое время ему казалось, что вот-вот задрожат огни и снова зазвенит арфа. Но ничего не происходило. Старец покачал головой.
«Будь проклято тело человеческое, — прошептал он. — Это оно встревает между нами, не позволяя душе увидеть и услышать Незримого. Убей меня, Господи, дабы смог я предстать пред Тобою без плотской преграды, дабы Ты говорил, а я внимал Тебе!»
Между тем дверь беззвучно отворилась, и в келью вошли друг за другом, в белых одеяниях, словно призраки, оторванные ото сна монахи. Все они выжидательно стали у стены. Монахи слышали последние слова настоятеля, от которых дух у них захватило. «Он говорит с Богом и ругает Бога. Сейчас молнии обрушатся на нас!» — думали они с содроганием.
Настоятель смотрел на них, но взгляд его пребывал где-то далеко, и потому он не видел вошедших. Послушник подошел к нему и преклонил колени.
— Старче, — сказал он тихо, чтобы не испугать настоятеля. — Они пришли, старче.
Настоятель услышал голос своего прислужника, обернулся и увидел вошедших. Он покинул середину кельи и, медленно ступая, стараясь изо всех сил держать прямо свое готовое к смерти тело, подошел к скамье, взобрался на ее низкую, выступающую вперед ступень и остановился. Амулет со святыми изречениями на его плече развязался, но послушник тут же снова крепко завязал его, и амулет избежал осквернения, не коснувшись попираемой стопами человеческими земли. Старец протянул руку, взял лежавший рядом со скамьей настоятельский посох с навершием из слоновой кости и вдруг, словно силы снова вернулись к нему, резко поднял голову и окинул взглядом стоявших у стены друг подле друга монахов.
— Братья! — сказал он. — Я должен поговорить с вами в последний раз. Обратитеся во слух, а ослабевшие от поста да уйдут, ибо тяжко будет то, что я скажу вам! Все надежды и все страхи ваши должны пробудиться, напрячь слух и дать ответ!
— Мы слушаем тебя, святой настоятель, — сказал самый старый из братии, отец Аввакум, прижав руку к сердцу.
— В последний раз говорю я с вами, братья. А поскольку вы твердолобые, то говорить я вынужден иносказаниями.
— Мы слушаем тебя, святой настоятель, — снова сказал отец Аввакум. Настоятель наклонил голову, понизил голос.
— Прежде возникли крылья, а затем — ангел! — сказал он и умолк.
Затем настоятель обвел пристальным взглядом монахов одного за другим и покачал головой:
— Что ж вы, братья, уставились на меня, разинув рты? Вот ты поднял руку и что-то шепчешь, старче Аввакум. У тебя есть что возразить?
Монах снова положил руку на сердце и заговорил:
— Ты сказал: «Прежде возникли крылья, а затем — ангел». Этого изречения мы никогда не встречали в Писаниях, святой настоятель.
— Да разве вы могли его встретить, старче Аввакум? Увы, разум ваш — еще потемки! Вы открываете Пророков, но глаза ваши не видят ничего, кроме букв. А что могут поведать буквы? Они — черные прутья темницы, в которой томится и взывает дух. Среди букв и строк и вокруг них, на не исписанном еще пергаменте, свободно витает дух. И я тоже витаю вместе с ним, неся вам великую весть: прежде возникли крылья, а затем ангел, братья!
Старец Аввакум снова открыл уста:
— Светильник угасший — наш разум, святой настоятель, зажги же его. Зажги его, дабы проникли мы в иносказание и узрели его.
— Поначалу, старче Аввакум, было стремление к свободе, самой же свободы не было. И вот вдруг на самом дне рабства какой-то человек сильно, стремительно взмахнул закованными в цепи руками, словно это были не руки, а крылья. Затем еще один человек, еще, а после и весь народ.
— Народ Израильский? — послышались радостно вопрошающие голоса.
— Народ Израильский, братья! Таков великий и страшный миг, который переживаем мы ныне. Желание свободы ожесточилось, крылья обрели силу, пришел освободитель! Пришел освободитель, братья! Ибо что, по-вашему, сотворило этого ангела свободы? Снисхождение и милосердие Божье? Его любовь? Его справедливость? Нет, терпение, упорство и борьба человека сотворили его!
— Великий долг, тяжесть невыносимую возлагаешь ты на человека, святой настоятель, — набравшись смелости, возразил отец Аввакум. — Неужели столь велика твоя вера в него?
