Луговая арфа - Капоте Трумен (версия книг .TXT) 📗
– Правду ли она говорит? – спросила Долли так, как дети спрашивают своих родителей, куда падают звезды в ночном небе. – Это правда, что мы все-таки прожили жизнь?
– Но мы еще не мертвы, – ответил судья, но таким далеким, отчужденным тоном, каким родители отвечают своим детям, – звезды, сынок, падают в космос… неопровержимый, но ни о чем не говорящий ответ…
Долли не удовлетворилась им:
– При чем здесь быть мертвым… Дома, на кухне, у нас стоит герань в горшке, она цветет и цветет себе. А некоторые растения цветут только раз за свою жизнь, и то, если цветут, и все на этом – ничего больше с ними и не происходит. Да, они живут, но есть ли у них своя жизнь?
– А у тебя?! – Лицо судьи вплотную приблизилось к ее лицу, его губы, казалось, вот-вот коснуться ее губ, но он дрогнул, не осмелился…
Дождь, наконец, пробив бреши в уставших от влаги листьях, проник и на нашу территорию – по шляпе Долли стекали тоненькие ручейки дождя, ее мокрая вуаль налипла на ее щеки. Свеча в руке судьи погасла.
– А у меня?.. – Как тяжело было смотреть на судью.
По ночному небу ударила молния… ударила серьезно… Размашисто… формируя паутину света в сплошной черноте… Молния на какой-то момент осветила пространство нашего пристанища, и я увидел лицо Верины. От той Верины, что я когда-то знал, не осталось и следа, вместо нее стояла уставшая, печальная, потерянная женщина, со взглядом, устремленным в никуда… Ее голос зазвучал настолько слабо, что казалось, измождена не только душа, но и сами голосовые связки ее…
– Да, я завидовала тебе, Долли, завидовала, что у тебя была розовая комната… Иногда я проходила мимо розовой комнаты и стучалась в нее, очень редко, я так хотела, чтобы ты впустила меня туда… Да, я любила Морриса, но не так, как ты думаешь… Мы просто были родственными душами, один дьявол управлял нами – деньги. Я знала, что он может, может меня обмануть – было даже весело: кто кого… Но он перехитрил меня, хоть я и надеялась на более удачный исход. И вот я одна… совсем… мне уже поздно оставаться одной… Я хожу по комнатам – ничего моего там нет… все твое – розовая комната, кухня, сам дом, Кэтрин. Только ты не оставляй меня, позволь уж мне дожить с тобой… Я просто хочу свою сестру обратно…
Дождь аккомпанировал словам Верины, стоял между Долли и Вериной и судьей, как прозрачная стена. Мне показалось, что облик Долли стал терять свои очертания, свою субстанцию, она растворялась, там, за своей стеной из дождя, – знак отчуждения? И у судьи были те же самые чувства, что и у меня… мы теряли нашу Долли. Более того, мы теряли наш дерево-дом, нашу пристань в зеленом море листвы и спокойствия: ветер раскидал по сторонам наши игральные карты, наши бумаги для обертки, наш крекер превратился в кусочки мокрого теста, из наших кружек водопадом лилась через край дождевая вода, и стеганое одеяло Кэтрин превратилось в бесформенную тряпичную кучу. Что это было? Наш дом-дерево, как обычный рядовой дом, обреченный потопом на небытие, уносимый потоком вон, вдаль уплывал от нас навсегда, и судья Кул остался в этом доме, уносимый вместе с ним, непокорный, но уносимый все равно. А мы, остальные, остались волей судьбы на берегу – Долли сказала ему:
– Прости, Чарли, но и мне нужна сестра…
И судья так и остался в том доме… безнадежно одиноким… Верина победила…
Примерно посреди ночи дождь ослаб, слегка остановился. На смену ему пришел ветер. Благодаря его буйству, кое-где стали проглядывать одинокие звезды… Пора было двигаться домой. Наши вещи остались лежать на месте – одеяло догнивать, ложки ржаветь, а дереву нашему, нашему лесу предстояло пережить зиму.
Глава 7
На некоторое время после всех этих событий Кэтрин приобрела привычку соотносить все, что происходит, к дате ее заключения в тюрьму: то случилось до того, как меня посадили, а это после… Примерно так же и мы повели отсчет времени – до и после дерева-дома. Те несколько осенних дней стали для нас чем-то вроде отправной вехи.
Судья Кул отселился от своих детей и снял комнату в пансионе мисс Белл. Его переезд не особенно огорчил его сыновей, по крайней мере, они не возражали…
Пансион представлял собой массивную, коричневую каменную структуру, впоследствии перекупленный похоронной фирмой и ставший погребальным домом… Мне не нравилось даже проходить мимо него, поскольку у его крыльца всегда роились кучки женщин, приходивших в гости к мисс Белл посудачить о том о сем. Жизнь нашего городка во всех ее ипостасях проходила под их неусыпным контролем. Среди них особо выделялась дважды вдова Мэйми Кэнфилд, она специализировалась в определении беременности на глаз, не знаю, сбывались ли ее прогнозы, но по городку ходила история о том, как один из приметных горожан как-то предложил своей жене не тратить попусту деньги на доктора, если хочет установить, беременна ли она, – просто пройдись, мол, мимо Мэйми Кэнфилд.
До того как туда переселился судья Кул, единственным мужчиной в этом доме был Амос Легран. Для обитательниц пансиона он оказался подарком судьбы, ибо был осведомлен обо всех событиях, происходящих в городке, и он мог болтать часами, не умолкая. Амос неплохо чувствовал себя в этой обители одиноких женщин и пользовался всеми возможными благами, вытекающими из его статуса. Женщины соперничали между собой за право поштопать ему носки, связать ему свитер или напомнить ему о его же слабом здоровье – и на столе все самое лучшее шло в тарелку Амоса. Более того, на кухне постоянно толпились его поклонницы, которые пытались собственноручно приготовить ему пищу по своим чудесным рецептам.
Возможно, что и судья бы купался в их благосклонности, но судья отмахнулся от них всех, как от назойливых мух, чем вызвал волны недовольства и жалоб со стороны обитательниц заведения.
Та холодная, сырая ночь на дереве-доме сказалась на мне, и я слег с сильной простудой в постель. Верине было еще хуже. Наша нянька Долли тоже вовсю сопливила. Кэтрин прежде всего отстаивала свои позиции: «Долли, если ты будешь проходить мимо Той Самой, занеси ей это ведро или этот стакан, но, ради Бога, уволь меня от ее общества, ради нее я и пальцем не пошевельну. Мне от нее досталось сполна».
По ночам Долли готовила нам какие-то сиропы, что потихоньку снимали воспалительные процессы в наших глотках, затем суетилась вокруг печи, чтобы поддержать подугасшее за ночь тепло в нашем доме. Верина была уже не та, и помощь, что оказывала ей Долли, воспринимала как подарок небес: «Мы все вместе поедем куда-нибудь весной. На Большой Каньон, заодно и Моди Лору навестим, а хотите, поедем во Флориду – мы ведь никогда не видели океана…» Но Долли никуда особенно и не стремилась…
Доктор Картер регулярно нас навещал, и как-то утром Долли как бы невзначай попросила его померить ей температуру – что-то плоховато она себя чувствовала. Он померил ей температуру, прослушал ей грудную клетку и огорошил нас неприятной вестью – у Долли была пневмония, настоящая, хоть и в легкой форме, «пневмония на ногах», уточнил он.
– Никогда о такой не слышала, смешное название, – сказала она, смеясь, затем она затихла и, откинувшись назад, тут же уснула.
Почти четыре дня она проспала, так и не просыпаясь по-настоящему. Кэтрин неусыпно полубодрствовала-полудремала у ее изголовья, но всякий раз, когда я или Верина лишь только подходили на цыпочках к дверям комнаты Долли, Кэтрин в той же полудреме издавала густой, низкий, предупреждающий рык. Она настаивала на том, чтобы обмахивать голову Долли картиной Христа, словно в комнате было жарко, и в довершение всего она полностью игнорировала предписания доктора Картера – я бы не скормила эту дрянь и нашему кабану, говорила она, указывая на лекарства. Этим самым она совсем добила Долли, и доктор Картер заявил, что снимет с себя всю ответственность за исход болезни, если Долли не поместят в больницу. Ближайшая больница находилась в Брютоне, а это шестьдесят километров от нашего городка. Верина вызвала «скорую помощь» из этой больницы, но Кэтрин заперлась изнутри и заявила, что первый, кто попробует ворваться внутрь, сам будет нуждаться в «скорой помощи». Долли все еще не пришла толком в себя, она лишь умоляюще шептала: «Я никуда не хочу ехать, Бога ради, я не хочу глядеть на океан…»
