Новое платье Леони - Панколь Катрин (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
А она по-честному победила Тюрке?
Не факт.
Но она жалеет об этом?
Ни капли.
Мешает ли ей это спать?
Нет.
Поступила бы она сейчас также?
Да.
Она никому не даст подрезать себе крылья. Леони склонилась перед этими людьми, превратилась в несчастную жалкую служанку. Она не смогла поднять голову и взбунтоваться. Вовремя поднять голову – большое искусство. Можно согнуть спину на определенное время – но ни секундой больше. Тюрке заплатил за ту лишнюю минуту.
Несчастье можно принять при условии, что оно в один прекрасный день закончится. Важно ли, какого числа наступит этот день. Лишь бы он пришел. Ради этого можно набраться терпения и вынести все страдания. Но если у вас нет конкретного дня, если несчастья сыпятся одно за одним, это невыносимо. Это сводит с ума.
С полузакрытыми глазами она сказала себе: «А что, если я немного посплю? Если досплю сегодняшнюю ночь здесь? Как в те времена, когда я спала на ветвях высокого дуба, спасаясь от Рэя. Адриан будет искать меня, он будет ломать сучья, выкрикивая мое имя: «Стелла, Стелла!», он будет реветь, как медведь, и красный треугольник выступит от натуги между его бровями, а я буду делать вид, что сплю, чтобы он искал меня, еще звал меня по имени, чтобы желание и страх перемешались в его груди, чтобы он ломился через бурелом, через заросли колючего кустарника и, наконец, чтобы он появился и навис надо мной, а я буду лежать у его ног в ночной рубашке. Он опустится на колени, обнимет меня и поцелует, слегка укусит за губу, чтобы я взбрыкнула и отпрянула, и мы будем любить друг друга под высокими деревьями.
Я по-прежнему ужасно хочу этого человека. От желания просто живот сводит».
Она открыла глаза: судя по солнцу, десять часов.
Она не слышала больше голосов.
Видимо, ее мужчины пошли назад, на ферму.
«Он здесь, – подумала она. – Он здесь и ждет меня. Он поглядывает на часы и думает, куда же она могла деться, и ему тоже желание скручивает живот. Он не хочет этого показывать, он хочет оставаться с Томом, слушать его рассказы о том, как ему удается расколоть полено. Он поддакивает, кивает, говорит: “Это замечательно, сынок”, но глаза его следят за стрелками часов и коленка под столом нервно дергается в такт.
Он ждет меня.
Теперь его очередь подождать».
Она встала, выпрямилась, отряхнула листочки и иголки, пригладила ночную рубашку, застегнула парку и пошла по тропинке, ведущей из леса на ферму.
Она зайдет в стойло к ослам. Пусть еще подождет, беспокойно поглядывая на часы, постукивая мыском по земле. Желание – такая ускользающая материя, нужно поддерживать его всеми способами, в том числе и самыми сомнительными.
Зазвонил телефон, она ответила. В этот момент она заметила дятла, яростно барабанящего по дереву. Маленький красный хохолок воинственно трясся, он был похож на взбешенного панка. No future, выстукивал он своим клювом. Она тихонько стала подкрадываться к нему, при этом произнося в трубку «алло». По черным усам она определила, что дятел – самка. «Эй, muchacha, похоже, ты сердишься?» – прошептала она, подходя к птице совсем близко.
– Это Жозефина Кортес, – сказал голос в трубке. – Дочь Люсьена Плиссонье.
Сначала Стелла поняла только «Люсьен Плиссонье».
Она рухнула на поваленный ствол дерева.
– Я нашла записку на ветровом стекле машины…
Стелла тут же узнала голос женщины, которая читала лекции в университете. Такой приятный, негромкий, чистый голос. Из серии голосов, которые любят решать задачки и не любят врать и лукавить.
– В записке было сказано, что вы хотите поговорить со мной о Люсьене Плиссонье…
У Стеллы перехватило дыхание. Так трудно произнести нужные слова, не понятно, с чего начать и чем закончить, эта женщина будет потрясена тем, что узнает.
– Вы меня слышите? – спросила Жозефина. – Я туда попала?
– Да…
– А то я думала…
Стелла взяла себя в руки и произнесла:
– Может быть, лучше будет, если мы увидимся с глазу на глаз. Довольно трудно говорить о таком по телефону…
– Может, вы хотя бы намекнете мне, о чем мы будем говорить? Вы говорите от имени своего отца?
– О! Как вы узнали? – спросила Стелла едва слышно.
– Что я узнала?
– Что это был мой отец…
– Кто был ваш отец?
– Люсьен Плиссонье. Вы знали это?
– Он – ваш отец? Нет, не знала. Я вообще-то искала мужчину. Того мужчину, который ходил на мои лекции, стоял в глубине аудитории возле двери. Это он оставил записку. А вы кто?
– Я его дочь.
– Дочь этого мужчины?
– Нет. Дочь Люсьена Плиссонье.
– Но это невозможно! – вскричала Жозефина Кортес. – Люсьен Плиссонье был моим отцом, и у него было только две дочери.
– И тем не менее…
– Я хочу понять, – сказала Жозефина, – кто оставил эту записку на ветровом стекле моей машины?
– Я.
– Значит, вы мужчина. Высокий мужчина в широком пальто и шляпе.
– Нет, я женщина, вы просто видели меня издалека и решили, что я мужчина. Это потому, что я высокого роста и одеваюсь как мужчина. Понимаете, мне приходится заниматься мужской работой. Я занимаюсь погрузкой, выгрузкой, работой с металлоломом, вожу грузовик. Но при этом меня зовут Стелла и я дочь Люсьена Плиссонье.
– Это невозможно! – повторила Жозефина.
– И тем не менее я думаю, что это правда.
С того вечера, как он поговорил со Стеллой на парковке возле больницы, Эдмон Куртуа утратил сон.
Он рассказал ей об ужасе тех ночей, когда Рэй приводил ему Леони, как приводят племенную кобылу к жеребцу, а она рассказала ему, что Люсьен Плиссонье умер 13 июля.
13 июля.
Значит, это по моей вине?
Он пытался уснуть, отчаянно метался по постели, ходил в аптеку, чтобы запастись пилюлями, настоями, маленькими пузырьками темного стекла с горьким содержимым, но на него ничего не действовало. Он лежал с открытыми глазами и ждал бури.
Он прыгал из самолета в самолет. Летел в Нью-Дели, в Бомбей, в Калькутту, в Бангалор. Опрометью отправлялся на другой конец мира, встречал новых партнеров в Пекине, в Куала-Лумпуре, в Гонконге, в Джакарте. Таскал чемодан из города в город, читал контракты, исправлял цифры, назначал деловые ужины, ассамблеи, встречи, но сон так и не шел к нему, голова его никла под тяжестью памяти о том дне, 13 июля.
Это было тридцать пять лет назад.
В баре «Великие люди» на авеню Ош. Возле площади Звезды.
Эта сцена стояла у него перед глазами.
Особенно когда вечерело и на землю спускалась тьма.
Он протягивал руки, чтобы оттолкнуть ее, ругался, умолял оставить его в покое, не трогать, но не понимал, к кому он при этом обращается.
А сцена между тем никуда не девалась.
И он снова пускался в бегство. Метался с мрачным видом, нервы вечно на пределе. Его легко было вывести из себя, он становился непоследовательным, утверждал одно, а сразу вслед за этим совершенно противоположное. Спорил, горячился, теребил свой галстук, вытирал платком вспотевший лоб. Разрази меня гром, существуют в этой долбанной стране кондиционеры?
Но 13 июля 1977 года не отпускало его.
Словно винное пятно выступило на его лбу, он говорил: «Все же узнают, все же это узнают…»
Он обращался к воображаемым судьям: «Вы хотите, чтобы я рассказал вам, как было? Хотите, чтобы я признался? Я жалкий, недостойный человек, во мне нет ни смелости, ни пыла, ни обаяния. Рэй, по крайней мере, лазает на эту свою лестницу, спасает жизни, освобождает школьников-заложников, о нем мечтают женщины! А я карабкаюсь потихоньку, принимаю учтивый вид, изображаю хорошего парня и втихомолку делаю свое грязное дело.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
