Дорога на две улицы - Метлицкая Мария (читать полную версию книги .TXT) 📗

– Чего тебе? – грубо спросила она и, отвернувшись, продолжила свои резвые скачки.

– Дверь закрой, дура! – услышала она голос Эдика.

Вслед за ним рассмеялась и старшая сестра, откинув рукой рыжие волосы.

Крушение первой любви – это страшно. Но – вполне переживаемо, что всем понятно.

Обида, развенчание светлого образа, разочарование, девичьи слезы… По прошествии времени эти страдания непременно покажутся смешными и нелепыми. А вот осознать то, что родная сестра – враг… Это куда больнее. И смириться с этим почти невозможно, и жить… И еще молить судьбу, чтобы она переменила это твое ощущение. Чуть облегчила твою жизнь…

Нет. Этого не произойдет. Увы, никогда. И ничего поделать с собой она не могла. А самое ужасное, что Ирка словно насмехалась над ней, отпуская, казалось бы, невинные шуточки в присутствии посторонних. А однажды прошипела: «Ну что? Набралась, дура, опыта? Теперь понятнее стало, откуда дети берутся?»

Спасало одно – Ирка редко бывала дома. Мать с отцом махнули рукой – просто выбились из сил.

Ольга слышала, как однажды отец сказал матери: «Теперь, Лена, куда кривая вывезет. Наша миссия окончена, и надо найти мужество признать, что мы проиграли».

Она видела – родители страдают. Особенно мать – и слезы близко, и нервы ни к черту. А тут еще Никошины приступы…

Мать говорила: «За что? Мало нам всего, а тут еще эпилепсия…» Часами могла просидеть на кухне, глядя в окно. Словно каменная.

Никоша расстраивался и тормошил ее. Ольга спешила его увести.

В восемь лет Никоша увлекся биологией. Ольга привозила ему из книжного всевозможную литературу. К десяти годам популярная его уже не устраивала. Начали покупать научную. Когда Никоша начинал демонстрировать свои познания, терялась не только мать, но и отец.

Господи! Как все они радовались Никошкиным успехам!

Отец говорил, что это такой выход! Все понимали: тревоги по поводу Никошиной дальнейшей жизни вполне обоснованны. Спасти может только интерес к науке или творчеству. Никоша выбрал науку.

Ирка появлялась редко. Мать говорила – как собака. Придет, раны залечит, отъестся, отмоется и…

А однажды сообщила:

– Выхожу замуж. С женихом не знакомлю, нет смысла – все равно не понравится.

– Да уж! – скривился отец. – Никакого желания смотреть на этого идиота. Разве кто-нибудь в здравом уме поведет тебя под венец?

Ирка хмыкнула.

– В вашем дурдоме оставаться не намерена – тут калека, тут «эта малaя», – она кивнула на Машку-маленькую. – Покоя нет, – и пошла собирать вещи.

Елена, конечно, сходила с ума. Не послушавшись строгого указания, даже требования мужа не лезть «в эту грязную историю», упросила Элю разузнать хотя бы что-нибудь.

Та узнала – какой-то немолодой аферист, деньги зарабатывает карточной игрой (скорее всего, профессиональный шулер) либо на ипподроме – там он свой человек.

Зовут Георгий, каких-то восточных кровей, то ли осетин, то ли чеченец. Квартира в центре, разумеется, машина. Обедает только в ресторанах, денег не жалеет, когда они есть. Отдыхать ездит в Сочи. Точнее – не отдыхать, а кутить. Был два раза женат, от первого брака есть сын.

– Достаточно? – спросила Эля.

– Более чем! – ответила Елена.

Мужу она, разумеется, ничего не сказала.

Елизавета Семеновна сына так и не простила. Порушил три жизни – ее, Гаяне и Машкину. Впрочем, не о ней речь. О Гаяне. Вырвал из ее жизни, как морковь из грядки, надкусил и… наелся. Дальше – разбирайтесь, как хотите. А у меня новая любовь!

Нет, и деньгами помогает, и дочку не забывает. Но все это в заслугу ему она не ставила и за доблесть не считала. Видела только, как мается Гаяне, как страдает. И ведь ни слова про него плохого! Даже когда она, мать, позволяет себе что-нибудь в его адрес – нервы, знаете ли, не железные, – она только голову опустит и тихо скажет: «Не надо, мама. Умоляю!» Святая девочка! Только жизнь у нее… Не дай бог.

Мать все, конечно, понимала – первая любовь, море, лето. Закипела молодая кровь. Все казалось сказочным, красочным, невероятным. Тоненькая девочка с черной косой и смуглой кожей, такая трепетная, невозможная, непонятная. Захотел – увез. Луконинская порода – всегда и всего непременно добиться. Любой ценой.

Добился, утешился, а потом – передумал.

Да понятно – Елена ему пара. И хорошая вроде женщина. Машку приняла как родную. И та ее обожает. А ребенка не обманешь, фальшь почувствует сразу. И мать неплохая, с мальчиком бьется. Достается ей, все понятно. И к Борьке относится хорошо. Видно, что лад у них и любовь.

Только… Сердцем принять она ее не может, как ни уговаривай сама себя. Не может, и все. Потому что в сердце у нее – Машка и Гаяне. Две ее девочки.

И не может она простить этой спокойной, рассудительной и холодноватой женщине то, что та – вот как ты ни крути – сломала их жизнь. Впрочем, опять не о ней речь. При чем тут она, Елена? В любви каждый за себя.

Простила она Елену только спустя четырнадцать лет – после первого инфаркта Бориса. Видела, как та вытягивает его. Падает с ног, а вытягивает. И вытянула. Сам Борис сказал: «Если бы не Лена…»

Оценила и простила великодушно. А та даже не заметила вроде. Видимо, привыкла, что ею пренебрегают. Да и ладно – столько забот! Не до свекровиной любви и ласки. Наплевать, давно с этим смирилась. Есть как есть.

Лишь бы были все здоровы – любимая присказка Елены после рождения Никоши.

Вокруг этой хорошенькой, кудрявой, темноглазой и пухлой девочки крутилась вся жизнь.

Машка поела? А как животик? А зубик? Припухлые десны! Ушки почистили? Ноготочки подстригли?

И первый зуб, и первый шаг, и первое «агу» – все было событием и абсолютным счастьем. Для Елены, Никоши, Бориса и – Ольги. Для нее – больше всех. Она прибегала из школы, тщательно мыла руки, надевала домашнее платье и бежала к малышке.

– Скучала? – обязательно спрашивала она, наклоняясь над детской кроваткой.

Машка улыбалась во весь свой беззубый рот, яростно «бежала» ножками и тянула к Ольге пухлые, в завязочках руки.

Елена звала Ольгу обедать – та отмахивалась: подожди, попозже. Подхватывала девочку на руки, подносила к окну, разговаривала – рассказывала малышке, как прошел школьный день, какая погода на улице, что проходили на уроках, что задали на завтра.

Елена качала головой и смеялась:

– Лелька, дурочка ты какая! Ну разве она понимает? Или ты думаешь, что ей это все интересно?

Ольга обижалась и стояла на своем:

– С ребенком надо разговаривать – с рождения, обо всем и самым серьезным образом. Ребенок все понимает. И еще он оценит твое доверие и в будущем станет твоим соратником и другом. Понимаешь?

– Глупости все это, – отмахивалась Елена. – Ну что она понимает? Что по физике вы проходили закон Бойля – Мариотта? А на литературе разбирали фадеевский «Разгром»? Или ей интересно, что биологичка Вера Ивановна полная дура и не знает материал? Леля! Ей интересно лежать в сухих пеленках, мурыжить пустышку и лопать тертую морковь. Желательно – с сахаром. Ну и еще схватить и погреметь погремушкой – той, что поярче и полегче. Любимой, немецкой. Из Элькиных щедрых подношений.

Ольга категорически не соглашалась.

– Вот увидишь, мам! – был ее ответ. – Вот посмотрим! Ты хоть и врач, мамуль, но – ретроград. И мыслишь, извини, немасштабно.

Елена смеялась и махала рукой – да делай, что хочешь! Бог с тобой! И кому от этого хуже?

Никоша подходил к малышке с опаской – внимательно ее разглядывал и осторожно трогал крохотные пальчики. Потом улыбался – смешная! Однажды Елена услышала, как он читает ей «Чиполлино». Медленно, с выражением. Машка слушала затаив дыхание и пуская пузыри – видимо, от удовольствия.

Кстати, при виде Никоши радовалась она безмерно. Даже умная Лелька ревновала.