Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
Эта театральная фраза прозвучала в ее устах отнюдь не пошло. Высший пилотаж.
— Без вопросов, — сказал Виктор Антонович, аккуратно снимая пиджак. — А что еще тут можно взять?
С полчаса они не разговаривали, если не считать междометий. Затем гость поискал китайскую вазу, чтобы бросить туда очередной использованный презерватив. Вазы не нашел — и положил сию драгоценность на хрустальную ладонь, стоявшую на туалетном столике и выполнявшую функцию подставки для колец.
Он прошелся по будуару, с хрустом разминая руки, — в чем был, не одеваясь. В свои сорок пять полковник был — просто на загляденье. Усевшись на кровати по-турецки, Эвглена Теодоровна следила за ним взглядом готовой к прыжку кошки. Особенно впечатлял размер гениталий гостя и, если можно так выразиться, их фасон, о чем он был прекрасно осведомлен.
— Ну что, поговорим о делах наших скорбных?
— А это обязательно? — мурлыкнула хозяйка, не торопясь выходить из образа представительницы кошачьих.
— Дуру не строй из себя, — сказал он грубо. — Тебе не идет.
Она принялась одеваться. Он остановил ее:
— Подожди. Стопы мне разомни, если не трудно.
— С нас-лаж-де-ньем! — она в момент соскочила с кровати, уложила мужчину обратно и устроилась возле его ног. Работа закипела.
— Хорошо… — сказал Неживой расслабленно. — Ты доперла наконец, кому два последних дня отправляла… хм… игрушки в виде пальцев?
— Ну… не до того было… а что, правда не Первому заму?
— Ты, моя маленькая, газет не читаешь? Телевизор не смотришь? Первый зам — из чей команды?
— Вице-президента… кажется.
— Вот здесь помнИ, левее… и вот здесь… еще… еще… хорошо… а несколько месяцев назад — что случилось в семье вице-президента? Об этом разве что холодильник не вещал. Неужели не слышала?
— Вице-президент… — прошептала она. — Ну, конечно… А почему так сложно, почему не напрямую?
— Не задавай идиотских вопросов, Эвочка. Первые лица никогда не подставляются, для того и существуют преданные люди. И вообще, есть уровни, до которых тебе никогда не допрыгнуть, смирись с этим. Ну что, поняла главное?
— Я поняла, Виктор Антонович. Мое место возле параши.
— Грубишь?.. Да, вторую ногу… спасибо, маленькая… Твое место на том уровне, который тебе позволили занять.
— Вы решили меня закрыть?
— Зачем же! Твоя фирма приносит радость многим уважаемым людям. Дело, которому ты посвятила жизнь, пусть и попахивает мертвечиной, зато объединяет властную и финансовую элиты и в целом укрепляет стабильность в государстве.
Эвглена Теодоровна закончила массаж стоп и спросила:
— Кто ваш король, Виктор Антонович?
Он молча встал, взял с туалетного столика помаду и написал на экране монитора: «Служба ЗК».
Сразу стер.
— Не поняла, — честно призналась она.
— Вот и хорошо, что не поняла, — сказал он. Наличие в комнате монитора слежения наконец удостоилось его внимания. — О, новая игрушка?
На экране была видна палата. В изрядно искаженном виде, но целиком. Саврасов карабкался на унитаз, снимал бриджи… Неживой гоготнул.
— Да ты извращенка! Что решила насчет списка?
— Ка… Какого списка?
— Опять включила «дурочку»? — поморщился гость. — ВСЕГО списка. Нам нужны твои клиенты.
— Кто мне подсунул «жучков»? Вы, Виктор Антонович?
— Это вам, людям, чтобы узнать, нужно подслушать, — сказал он с гримасой, похожей на улыбку. — Мне нужно только захотеть узнать. Ты не ответила, моя сладкая.
— Я же не могу… — взмолилась она. — Это же как врачебная тайна… как тайна исповеди… Это непорядочно, это уже не бизнес…
— Ну, загнула! Не сходи с ума, девочка, ты не бизнесом занимаешься. Ты преступница.
— Я себя уважать перестану, — простонала она в отчаянии.
— Зато жива останешься, дура.
Несколько мгновений молчали.
— Все-таки — нет, — сказала Эвглена Теодоровна, приняв решение.
— Не поняла ты меня, не поняла… — Неживой покачал головой, — а жаль… не зря тебе дали такой псевдоним — Купчиха…
— Люди завистливы и малокультурны.
— Так и я о том же… Давай-ка опять навестим твою мясницкую. Поприветствуем твоего супруга… А вот это мы категорически исключим. — Он загасил монитор и вынул из разъема шнур, ведущий к телекамере. — Хорошая у тебя игрушка, Эвочка, но из меня плохой актер…
Гость собрал свою одежду с ковра (получился большой ком), отдернул портьеру и открыл дверь в больничный коридор, — не одеваясь.
— Вы что, прямо так пойдете? — ужаснулась она.
— Да какая разница. Все свои. Там и облачусь, чего зря время терять.
Он пошел к палате.
Она кое-как влезла в белье, в шелковый халат и побежала следом.
Я слышу тяжелое шлепанье босых ног, идущее от будуара. Я вижу здоровенного голого мужика, выходящего из коридора. В первое мгновение мелькает безумная надежда: любовник «сорвался», оглушил Эвглену, пошел выяснять, что тут у нее творится… Облом. Очередной облом.
Узнаю Неживого Виктора Антоныча. Его видок меня не удивляет, я здесь отучился удивляться. Прямой опасности не чувствую, а значит его появление — это не повод слезать с горшка.
Он словно мысли мои подслушал:
— Сидите, сидите, — этак небрежно. Озирается и бросает ком с одеждой… мне на кровать!
Он отлично сложен, качественнее, чем я в мои лучшие годы. Широкий, но при этом плоский, — как парадная дверь в особняке. Его бы на операционный стол под зайчиками — вот девочки бы порадовались такому роскошному куску плоти… Необычный цвет кожи, правда, притормаживает эстетические восторги. Ноль загара — ладно. Человек не то чтобы бледный или, там, бело-розовый; нет, он как будто стеклянный, как мертвый. В тон волосам на голове… Впрочем, здоровенная сарделька, болтавшаяся между ног и устрашившая бы любого античного ваятеля, не оставляет сомнений в том, что мужик жив и готов к бою.
Хорошо, что его главный калибр находится в выключенном состоянии, а то даже я бы, наверное, смутился.
Зацепившись взглядом за Алика Егорова, возле койки которого стоит выключенная «искусственная почка», Неживой непроизвольно морщится. Конечно, для полноценного «аккорда» не годится, понимаю я. Речь, помнится, о десятках контейнеров шла… А кто годится? Лучше об этом не думать…
— Не плачь, парень, — участливо говорит Неживой. — Люди на гемодиализе живут по пять-шесть лет. Зафиксирован даже случай, когда пациентка прожила двенадцать лет. Мало того — ребенка в такой ситуации родила!
— Я уже свое… отрожал… — выдает ему Алик.
Гость от души смеется. Тут и Эвглена прилетает, завязывая на ходу поясок халата.
— Вам не холодно, Виктор Антоныч? — спрашивает она с намеком.
Тот не слышит вопрос. Продолжая смеяться, он показывает Эвглене на обгрызенные руки музыканта:
— Вот об этом я тебе и толковал, дурища-бабища!
— Я бы попросила…
— Тихо, тихо, я бы тоже попросил. Оставь нас, пожалуйста, с твоим мужем наедине. Поговорим, так сказать, тет-а-тет. Как мужчина с мужчиной.
Я уже справил нужду, уже подтерся, уже вернул штаны на место. Самое время возвращаться. Торжественно сползаю с трона…
И вдруг Виктор Антоныч портит воздух. Получается у него так громко и так неожиданно, что мы все застываем, застигнутые врасплох. Немая сцена.
Он радуется, как дитя:
— А здорово я пернул, да? Здорово пернул? — оглядывает всех искрящимися глазами. — Эвочка, ну ты скажи, тебе понравилось?
— В вас все прекрасно, вы же знаете.
— Прямо как Чехову Антону Палычу, царствие ему небесное… Ну и выброс! Господин Саврасов, вы, как художник, не можете этого не оценить!
Теперь он смотрит на меня. Ждет. Взгляд его из-под жутких нависающих бровей неподвижен и гнетущ. Маленькие глаза — как пуговицы. Ох, что за мутный человек… Надо бы ответить, так ведь вляпаешься сдуру…
— Это была музыка… — отчетливо произносит студент Гнесинки. — Трубы Судного Дня…
Неживой подходит к его койке.
— Какие трубы, любезнейший?
