Новенький - Сатклифф Уильям (читать онлайн полную книгу .txt) 📗
Сутенеры, должно быть, тусуются в ИМКА<Английская аббревиатура Ассоциации молодых христиан, неполитической международной организации, основанной в 1851 г.>.
Первым делом идем в ближайшее кафе и заказываем “особый чай”, усиленно подмигивая официанту. Довольно приятный чай, но эффекта, судя по всему, никакого, так что заказываем еще.
– И пожалуйста, пусть он будет совсем особый, – говорю я официанту, с видом заговорщика подмигивая ему еще усиленнее.
Барри говорит, что второй на него подействовал, но у меня такое чувство, будто официант (который разговаривает со мной как с идиотом) нас дурит. Кивком подзываю его снова.
– Простите, – говорю я, – вот тут “лунный кекс” в меню, скажите – это особый кекс?
– Простите?
– Лунный кекс – особый? – Я подмигиваю снова, чтобы он точно понял.
– Если вы спрашиваете, есть ли в “лунном кексе” гашиш, который в этой стране легален, то да.
Господи! Он довольно неосторожен, этот парень.
Я краснею и оглядываюсь, не слышал ли кто. Вот чокнутый! Даже голос не понизил.
– Тогда один, будьте добры, – шепчу я. Съедаю “лунный кекс”, но эффекта по-прежнему никакого. Ужасное разводилово. Если бы я сам не нарушал закон, донес бы на этого официанта в полицию.
Мы платим по счету – никаких чаевых – и уходим из кафе. Выходим за дверь, и тут дома начинают как-то вихлять, ноги становятся резиновыми, и я впадаю в кому. Барри тащит меня до городского парка, где мне снится чудной сон о том, как меня насильно кормят козами.
Все утро сплю, пока не заканчивается худшая часть прихода, но в середине дня очухиваюсь великолепно обдолбанным, и мы отправляемся в знаменитый музей секса.
Несмотря на все, что мне говорили, я считал, что шокировать меня невозможно, и думал, что музей секса мне понравится. Но все это меня ужаснуло. Честное слово, ничего более омерзительного в жизни своей не видел. От фотографий – групповой секс, фетишизм и женщины с животными – меня чуть не затошнило. По-настоящему мерзко. И не возбуждает ни капельки.
Странный вечер. Обдолбанные бродим по городу.
СУББОТА, 27 ИЮЛЯ
Встаем, балдеем, немножко бродим. Еще балдеем. Отрубаемся. Просыпаемся. Идем по магазинам. Покупаем сувенирный пенис. Еще балдеем. Идем по магазинам. Покупаем семнадцать сувенирных вагин. Едим. Снова идем в музей секса. Едим. Ложимся спать.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 28 ИЮЛЯ
Нам слегка нехорошо. Поэтому я балдею.
На меня находит стих прикоснуться к наследию, и я иду в музей Анны Франк. Очень трогательно. Но я блюю ей на пол и вынужден спешно бежать, пока меня не засекли. Сижу и пью особый чай. Мне становится лучше. Возвращаюсь в музей секса. Приятно ужинаем с Барри.
Весь вечер едим лунные кексы и бродим по району красных фонарей, глядя, как толстые тетки трогают себя в витринах (оч. поучительно).
Ложимся спать часа в три ночи.
Мне снится странный сон. Я – единственный зритель в театре. На сцене пятьдесят двойников Ким Бэсингер, и каждая чем-то напоминает мою мать. Все голые, если не считать розовых тапочек, и трахаются со шматами датского бекона. На мне тоже ничего нет, кроме розовых тапочек, и я пытаюсь прикрыть вставший член миниатюрным французским разговорником. Он слишком мал для моего пениса, и я не могу выбрать, оставить на виду яйца или головку. Как только я смотрю на какую-нибудь Ким Бэсингер, она перестает трахаться с беконом и протягивает мне кусок козьего сыра.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 29 ИЮЛЯ
ВТОРНИК, 30 ИЮЛЯ
Не понял. Лег спать в воскресенье, проснулся во вторник Странно.
После ленивого, но путаного завтрака нас осеняет: осталось меньше недели, а мы осуществили только четверть первоначального плана.
Последний прощальный взгляд на музей секса, и мы садимся в ближайший поезд на Брюссель.
Приезжаем в Брюссель к вечеру, осматриваемся (как-то вяло), спорим с Барри из-за того, что он всегда слишком быстро ходит, и садимся в вечерний поезд на Берлин.
СРЕДА, 31 ИЮЛЯ
Приезжаем в Берлин. Оставляем рюкзаки на вокзале. Осматриваемся (как-то серо). Ужасно скандалим из-за того, что Барри хлюпает чаем. Ночной поезд на Прагу.
ЧЕТВЕРГ, 1 АВГУСТА
Приезжаем в Прагу. Сильно устали. Быстрая прогулка (в магазинах как-то пусто), дремлем в парке, крупно ссоримся из-за спертой шариковой ручки, ночной поезд на Вену.
ПЯТНИЦА, 2 АВГУСТА
Прибываем в Вену. Неплохо. Барри наезжает на меня за то, что ковыряю в носу. В качестве контрдовода привожу его раздражающее шмыганье носом, это выливается в продолжительную беседу о физиологических привычках. За обедом понимаем, что у нас остался один полный день. Дико паникуем. Ближайшим поездом домой.
В полночь приезжаем в Мюнхен. Быстро оглядываемся – похоже, почти ничего не потеряли. Поезд в Париж.
СУББОТА, 3 АВГУСТА
Приезжаем в Париж (старый друг) к обеду. Полчаса на покупку французской булки и последний взгляд вокруг, затем ближайшим поездом в Кале. За булку заплатилипоровну, но Барри забирает ее себе и уминает по меньшей мере две трети (если не больше), пока я в туалете. Мы ссоримся, как не ссорились никогда. Чуть не до драки.
Ночная переправа.
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 4 АВГУСТА
Дом.
Милый дом.
Не видеть бы Барри по крайней мере год.
Глава двадцать девятая
Когда я вернулся в Хэрроу, для восстановления любви к человечеству мне требовалась неделя в одиночной камере. Я, как положено, представил родителям полный отчет о каникулах в трех предложениях и спрятался в спальне. Не читал, не смотрел телевизор, не выходил наружу – ел и сидел в углу, пуская слюни, пытаясь вспомнить разницу между Веной и Мадридом (или это Бордо) – или это было в Праге? Нет, в Париже! В Барселоне?
Путешествие многому меня научило.
В этом оцепенении я часто думал о том, как сильно ненавижу Барри. Я был просто счастлив, что больше не нужно выносить все эти его манеры, привычки, фразочки или запахи. Потом, однажды утром, я понял, что он был мой лучший друг, мы только что провели вместе изумительный месяц, и теперь он знает меня лучше, чем кто-либо в мире за пределами моей семьи. Внезапно я почувствовал, что он мне близок, как никогда раньше.
Спячка закончилась, я восстановил речевые способности и позвонил Барри. Он рассказал, что приехал в Ноттинг-Хилл и обнаружил, что квартира занята парой синоптиков с телевидения, которые, по их словам, въехали туда неделю назад. Он поехал к родителям и нашел там письмо от миссис Мамфорд, в котором она сообщала, что вернулась к мужу и детям.
Барри сообщил, что проплакал всю неделю.
Хотя, с одной стороны, это было идеальное завершение лета, из-за Барри я немного расстроился. Я знал, что так и случится – через несколько недель без сексуального экстаза по первому требованию на миссис Мамфорд вновь навалятся прелести рутины, – но всю неделю об этом не думал. Я размышлял исключительно о Барри-спутнике, которого готов был задушить, и забыл о существовании Барри-друга, чьей жизни пришла пора развалиться.
Я подумал, что следовало быть с ним, когда все это произошло, но если б я увидел, как он плачет и, мало того, шмыгает носом (два быстрых кратких шмыга, правая ноздря расширяется, левая сжимается, один пронзительный бульк в пазухах), не говоря уже о тошнотворном миндальном запахе его дезодоранта, – утешить я смог бы не бог весть как.
Когда я слушал его рассказ, меня внезапно оглушило чувством вины, и я пообещал, что немедленно приеду прямо к нему. Пришлось спрашивать, как идти, потому что я впервые собирался домой к его родителям.
Барри открыл дверь. Он не плакал, но глаза покраснели и опухли. Первым моим порывом было его поцеловать, но я этот порыв подавил и положил мужественную руку ему на плечо.
– Сука, – сказал я.
Он отвернулся и без слов стал подниматься по лестнице, так что я последовал за ним. Мы оказались в тесной, чрезмерно разукрашенной спальне, на стене – символический намек на молодежную культуру: плакат с Бобом Марли на розовых атласных простынях и Кайли Миноуг с косяком (ну, или что-то в этом духе). Барри немедленно зарыдал во всю глотку.
