Свидание в Самарре - О'Хара Джон (чтение книг txt) 📗
— Но мне надо… Мне еще…
— Родителей настоятельно просят ограничивать детей в отношении карманных денег. Полтора доллара в неделю достаточно для удовлетворения основных нужд.
— Ах, Джо!
— Пользоваться мотоциклами категорически запрещается.
— Как насчет сигарет?
— Учащимся предпоследних и последних классов позволяется пользоваться табаком при наличии письменного разрешения от одного или обоих родителей.
— А я могла бы процитировать тебе правила, которые ты не знаешь, — сказала она.
— Какие, например?
— Женской школы.
— Ерунда. В случае если ученица в течение учебного года регулярно пропускает занятия или внеклассные мероприятия, следует представить справку от семейного врача на имя школьной сестры…
— Хватит, — сказала она. Она была смущена и рассердилась на себя. Сидит и болтает о самом сокровенном с мужчиной, которого она в действительности не знает. Второй раз за этот вечер он оказался для нее «первым»: он первым увидел ее раздетой (она имела серьезные и небезосновательные подозрения по поводу того, насколько непрозрачными были ее панталоны) и с ним первым она заговорила про «это». Она ненавидела все эвфемизмы, которые были в ходу, и вспоминала обычно принятый в терминологии Брин-Мора: «освобождена от занятий спортом».
Он вновь обнял ее и приблизил свое лицо к ее лицу. Он решил, что она сердится на него, и на мгновенье он действительно был ей безразличен. Но потом она прижалась к его плечу, протянула губы для поцелуя и откинулась на спинку сиденья. Он спустил с ее плеч бретельки платья и принялся целовать ее грудь, а она гладила его по голове. Она спокойно ждала, как он поступит дальше, догадываясь, что будет, и приготовилась не сопротивляться. Но она ошиблась. Внезапно он натянул бретельки обратно ей на плечи. Дыхание у него стало ровнее и глубже, как у бегуна, закончившего дистанцию несколько минут назад.
— У тебя еще не было мужчины? — спросил он.
— Нет, — ответила она.
— Правда? Прошу тебя, не лги.
— Правда.
— Ты любишь меня? — спросил он.
— Мне кажется, да.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Двадцать пять. Двадцать шестой. Нет, уже двадцать шесть.
— Значит, ты решила, пока не выйдешь замуж, ни с кем не спать? Поэтому у тебя никого и не было?
— Наверное, — ответила она. — Не знаю. — И, прикусив нижнюю губу, добавила: — У меня ничего подобного еще не было.
Она обвила его шею руками. Он целовал ее.
— Хочешь ли ты выйти за меня замуж? — спросил он. — Или у тебя есть кто-нибудь?
— Нет, по-настоящему нет.
— Так ты согласна?
— Да, — ответила она. — Но ведь ты не собираешься объявлять о нашей помолвке прямо сейчас?
— Нет. Нам, наверно, надо вести себя разумно. Отправляйся в это путешествие, а через два месяца посмотрим, не разлюбила ли ты меня.
— А ты любишь меня? — спросила она. — Ты ведь этого не сказал.
— Я люблю тебя, — ответил он. — И ты первая, кому я это говорю в течение последних — сейчас тысяча девятьсот двадцать пятый — восьми лет. Ты мне веришь?
— Пожалуй, — ответила она. — Восемь лет. Значит, с тысяча девятьсот семнадцатого года. С войны?
— Да.
— А что тогда произошло?
— Она была замужем, — ответил он.
— Вы все еще встречаетесь?
— Последние два года нет. Она сейчас на Филиппинах. Ее муж служит в армии, и у них трое детей. Все давно кончено.
— Ты женился бы на мне, если бы у меня уже был мужчина?
— Не знаю. Честно, не знаю. Я не поэтому спросил тебя. Я хотел знать, потому что… Хочешь знать правду?
— Конечно.
— Если бы у тебя уже кто-нибудь был, я предложил бы тебе провести со мною ночь.
— И тогда ты, вероятно, не предложил бы мне стать твоей женой?
— Возможно. Не знаю. Но сейчас я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Хорошо? Смотри не влюбись там в какого-нибудь француза.
— Не влюблюсь. Я даже жалею, что мне нужно ехать, но понимаю, что это необходимо. — Она говорила трагическим шепотом.
— Почему?
— По очень простой причине. У меня есть своя теория. Я всегда говорила себе, что, когда полюблю так, что мне захочется выйти за этого человека замуж, прежде чем объявлять о помолвке, я стану с ним близка, потом некоторое время мы будем помолвлены и сразу же поженимся.
— Это означает, что ты ни разу в жизни не была влюблена.
— Нет, вовсе это не так. Не совсем так. Просто я не была влюблена с тех пор, как приняла это решение. С тех пор, как узнала кое-что про любовь. Господи! Эти часы правильные?
— Спешат на несколько минут.
— На сколько?
— Не знаю.
— Господи, ты понимаешь, который сейчас час, даже если они спешат на полчаса? Нам пора возвращаться. Мне ужасно не хочется, но прошу тебя, милый.
— Хорошо, — согласился он.
На полдороге в город ей на память пришло нечто такое, что заставило ее ахнуть, съежиться, почувствовать себя глубоко несчастной. Самая беда была в том, что об атом предстояло сейчас же сказать ему.
— Джо, милый, — начала она.
— Да?
— Я только что вспомнила ужасную вещь. Черт бы все побрал. Ах, если бы люди…
— В чем дело?
— Мы не сможем встретиться завтра вечером.
— Почему? Что-нибудь уже нельзя отменить?
— Нельзя. Мне следовало предупредить тебя об этом, но я не знала, что мы… Я хотела… А мы… Из Гиббсвилла приезжают проводить меня.
— Кто? Как его зовут?
— Он не один. С ним…
— Кто? Я его знаю?
— Возможно. Джулиан Инглиш. И с ним Огдены. По-моему, ты их знаешь.
— Фрогги? Конечно. Мы и с Инглишем раза два встречались. Он учится в колледже, да?
— Нет. Уже кончил.
— А ты в него не влюблена? Нет? Он ведь малый так себе. Жульничает, когда играет в карты. Увлекается наркотиками.
— Неправда! — воскликнула она. — Ничего подобного. Вот пьет он, пожалуй, больше, чем следует.
— Неужели ты не понимаешь, что я шучу, дорогая? Я ничего про него не знаю. Встреть я его, я не уверен, узнал бы я его. Наверное, все же узнал… Надеюсь, ты не влюблена в него?
— Я влюблена в тебя. Я в самом деле люблю тебя. И поэтому-то мне так неприятно. Хорошо, если бы ты смог быть с нами завтра, в мой последний вечер перед отъездом. Но мне кажется, что этого делать не стоит.
— Конечно, не стоит. Мистеру Инглишу может не понравиться.
— Не в этом дело. Я думаю не только о нем. Джин и Фрогги едут из Гиббсвилла в Нью-Йорк, специально чтобы проводить меня, и мы собирались как следует кутнуть завтра вечером. Сейчас меня это ничуть не радует, но отменить их приезд уже поздно.
— Да, черт побери, ты права. Ты исчезаешь как призрак, которого, может, и вовсе не было.
— Будешь мне писать?
— Ежедневно. Вандомская площадь, четырнадцать.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Потому что из двух туристических фирм ты должна была выбрать «Морган-Харджес», а не «Америкэн экспресс». Я буду писать каждый день, а по субботам телеграфировать. А что я получу взамен? Почтовую открытку, которую мне было бы стыдно показать собственной матери, шарф от «Либерти» и, быть может, данхиловскую зажигалку.
Они остановились и купили в аптеке расческу, чтобы она могла войти в «Коммодор», где остановилась вместе с Либ Мак-Крири и Из Стэннард, ее соученицами по Брин-Мору, которые отправлялись в путешествие вместе с ней. Как только автомобиль подъехал к тротуару, ветерок исчез, появилась жара, все кругом опять стало раздражать, и ей хотелось вернуться к себе в номер и лечь в ванну. Прощание их было несколько поспешным, и она не испытала никакого удовольствия, ибо чувствовала, что выглядит как страх божий.
Именно об этом он и упомянул в одном из своих первых писем. Он вынужден был оставаться в Нью-Йорке, сидеть в жаре, в то время как она наслаждалась прохладой на борту парохода и чувствовала себя человеком. Ее письма были пылкими, радостными, ласковыми, полными новой и внезапной любви. Вместе с ней плыли Николае Мэррей Батлер, Энн Морган, Эдди Кантор, Дженевьев Тобин и Джозеф И.Уайденер. Слова «интересно, люблю ли я его» были как припев — так часто она их произносила, — и она то и дело напевала про себя: «Интересно — интересно».