Правила Дома сидра - Irving John (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Гомер видел в других комнатах старые фотографии и сначала не обратил на эту внимания. На снимках были обычно матери, дети, отцы – словом, семейные фото, занимающие воображение сирот.
– Иди сюда, Солнышко, – позвала Мелони. – Взгляни.
Она пыталась ногтями отколупнуть кнопку, но кнопка сидела в дереве не одно десятилетие. Гомер встал на колени рядом. Он не сразу понял, что изображает снимок; наверное, его смущала близость Мелони; после тех гонок, когда они вместе упали на финише, он ни разу не был физически так близко к ней.
Разобрав, что на фото, но не уловив в нем смысла, Гомер совсем смутился, как можно смотреть на такое в присутствии Мелони! Но глаз не отвел, еще подумает, что он трус. Изображение свидетельствовало о том, как лихо преломлялась действительность в творческом сознании фотографов начала века. Снимок обрамляла дымка, что-то вроде стилизованных облаков, создавая не то траурный, не то романтический эффект. И позирующие совершали свой сногсшибающий акт то ли в раю, то ли в аду.
По мнению Гомера – в аду. Действующие лица – длинноногая девица и низенький пони. Обнаженная женщина, разбросав ноги в позе парящего орла, лежала на ковре, в котором безнадежно перепутались персидские и восточные мотивы (впрочем, Гомер этой путаницы не заметил); пони стоял над ней хвостом к голове, пропустив ее тело между ног, параллельно своему крупу. Голова опущена, точно пони собирается щипать травку, прямо к густой копне лобковых волос, морда слегка смущенная не то из-за нацеленного объектива, не то от стыда; хотя, возможно, не смущенная, а попросту глупая. Пенис у пони был толще и длиннее, чем рука Гомера, но девице пришлось-таки изогнуть шею, чтобы дотянуть пенис до рта. Щеки у нее раздулись, глаза чуть не вылезли из орбит; но по лицу не поймешь, лопнет ли она от смеха или задохнется от этого странного кляпа. Что до пони, то его лохматая морда выражала как бы напускное безразличие, под которым скрывалось сдержанное достоинство животного.
– Повезло пони, а, Солнышко? – Мелони взглянула на Гомера, которого пробрала дрожь: ему вдруг явился образ фотографа, сочинившего эту дьявольскую композицию – женщина и пони, обрамленные не то райскими облаками, не то испарениями преисподней. На мгновение из прошлого восстал злой дух камеры-обскуры, автор фотошедевра. Но его тут же сменил хозяин матраса, на котором они с Мелони стояли коленопреклоненные, словно молились его святыне. Пильщик прикрепил ее над самой подушкой, чтобы утром, продрав глаза, насладиться ее видом: пони и женщина заменили ему семейный альбом. Вот что сокрушило Гомера; вымотанный работой обитатель ночлежки смотрит на этот снимок, потому что нет у него никого – ни детей, ни матери, ни отца; ни жены, ни возлюбленной; ни друга, ни брата.
Но несмотря на почти физическую боль в сердце, он не мог оторвать взгляда от фотографии. Мелони же с неожиданной девичьей застенчивостью продолжала, потупившись, выковыривать ржавую кнопку, стараясь при этом не загородить рукой фотографию.
– Если я отколупну этот чертов снимок, – сказала она, – я подарю его тебе.
– Мне он не нужен, – неуверенно произнес Гомер.
– Еще как нужен. Вот мне он ни к чему. Пони меня не интересуют.
Сломав ноготь и поцарапав палец, она выколупала наконец кнопку из дерева, на фотографию упали свежие капельки крови и тут же высохли, приняв цвет ржавого подтека, пересекшего гриву пони и бедро молодой женщины. Мелони сунула пораненный палец в рот и, прижав нижнюю губу к зубам, вручила фотографию Гомеру.
– Понял меня, Солнышко? – спросила она Гомера. – Ты видишь, что делает эта женщина?
– Да, – ответил Гомер.
– А ты бы хотел, чтобы я сделала тебе то же?
Она сунула весь палец в рот, зажала его губами и стала ждать, что Гомер ответит, но он опять промолчал. Мелони вынула палец изо рта и прикоснулась к неподвижным губам Гомера. Он не шевельнулся, не смотрел на ее палец, боясь, что, если взглянет, его глаза скажут «нет».
– Если хочешь, чтобы я тебе это сделала, Солнышко, – сказала Мелони, – найди мое личное дело. – Она придавила пальцем его губы. – Найдешь, можешь почитать, если тебе интересно, – прибавила она, убрав наконец палец. – А теперь дай мне твой, – приказала она.
Но Гомер, держа снимок в обеих руках, не шевельнулся.
– Дай же палец, не укушу, – уговаривала его Мелони.
Он протянул ей левую руку, держа фото в правой, вернее сказать, протянул ей сжатый кулак, так что ей пришлось сначала разжать его.
– Взгляни на фото, Солнышко, – велела она; он взглянул. Мелони легко постукала его пальцем по своим зубам и при этом произнесла: – Достань запись, и я сделаю тебе то же. Береги этот снимок и хорошенько подумай.
Но у Гомера в уме сейчас свербило одно: скорее бы кончилось это кошмарное стояние на коленях рядом с Мелони, на этом матрасе – месте обитания многих поколений мышей, с обжигающей руку фотографией и пальцем у нее во рту. Как вдруг на крышу прямо над головой с оглушительным стуком хлопнулось что-то тяжелое, вроде человеческого тела, и тут же раздался хлопок полегче, словно тело подпрыгнуло; Мелони от испуга прикусила Гомеру палец – он не успел его отдернуть. Стоя на коленях, они прижались друг к другу и затаили дыхание. Гомер чувствовал, как сердце его колотится о груди Мелони.
– Что это? – прошептала Мелони.
Гомер и на этот вопрос не ответил. Ему представилось – на крышу с небес низринулось тело привидения пильщика – хозяина фотографии, которая приклеилась к его пальцам. В руках у пильщика по пиле – уши его привыкли слышать в вечности только визг циркулярных пил. В этом стуке мертвого груза о крышу Гомеру почудился зловещий отголосок вжикания старинных пил. А что это за протяжный, высокий звук, почти человеческий, тонкий, как папиросная бумага? Наверное, плач новорожденных – первых сирот Сент-Облака…
Горячей щекой он чувствовал, как бьется жилка на шее Мелони. По крыше кто-то ходил – легчайшие, почти воздушные шаги, как будто тело, ударившись о крышу, опять стало призраком.
– Господи Иисусе Христе! – воскликнула Мелони, оттолкнув Гомера с такой силой, что он ударился о стену.
Шаги на крыше от произведенного шума участились, и призрак издал пронзительный двусложный посвист, несомненно принадлежащий коршуну.
Мелони, видно, не знала, кто издает подобные крики, потому что сама в страхе взвизгнула, но Гомер сразу понял, кто ходит по крыше. Он сбежал вниз по лестнице и, перепрыгнув через щели веранды, остановился у перил. И успел увидеть, как коршун взмыл с крыши; на этот раз он легко нес змею, она висела ровно, как кусок водопроводной трубы. Непонятно, почему коршун бросил ее – не удержал или нарочно отпустил, догадавшись, что это самый верный, хоть и не профессиональный способ убийства. Но это не так уж и важно, падение с такой высоты убило змею, что и требовалось, ведь мертвую нести легче: не извивается, не бьет по груди. А Гомер ни с того ни с сего подумал, что змея немного длиннее пениса пони, правда не такая толстая.
Мелони, переводя дух, стояла на веранде рядом с Гомером. Коршун наконец скрылся из вида, и она еще раз повторила:
– Храни этот снимок и хорошенько подумай.
В таких наставлениях Гомер не нуждался. Что-что, а думать он думал – об очень многих вещах!
«В юности, – писал Уилбур Кедр, – у человека первый раз в жизни появляется секрет, который приходится скрывать от тех, кого любишь».
Первый раз в жизни Гомер утаил что-то от д-ра Кедра и, конечно, от сестер Анджелы и Эдны. Утаил фотографию женщины с пенисом пони во рту. А вместе с ней свое первое недовольство Д-ром Кедром. И первое вожделение, пробужденное не только женщиной, державшей во рту невероятный орган пони, но и предложением Мелони. Вместе с фотографией под матрасом приютской койки хоронились его страхи, что может обнаружиться в записях о его рождении. И конечно, желание приоткрыть завесу над тайной матери.
