Роза Галилеи - Шенбрунн-Амор Мария (лучшие книги онлайн txt) 📗
Ватник с огромным номером пришлось оставить в бараке, и сразу налетели злобные порывы ветра, стужа кусала сквозь драную рубашку до позвоночника. Свет луны равнодушно высвечивал виселицу с качающимися телами. Мальчик старался не глядеть в ту сторону. Обхватил себя руками, втянул бритую голову в плечи и, трясясь от холода, выжидал, пока предательский диск заволокут тучи. В темноте побежал через двор и уже почти достиг подворотни, чтобы скрыться в кривых переулках, как кто-то сбил его с ног и навалился сверху тяжелой, смрадной тушей. Он забился, пытаясь высвободиться, но туша душила его и при этом истошно вопила. По злобному, дикому вою узнал сумасшедшую тетку, часто рыскавшую по двору в поисках объедков. Тут же послышался лай собак, окрики сторожей и выстрелы. Тетка отвалилась, расползлась по земле рыхлой, бесформенной кучей: за поимку узника кидают съедобные отбросы.
Во двор влетели хрипящие, рычащие, роняющие пену псы, волоча на поводках солдат, ослепил свет фонарей, нога в кованом ботинке врезалась под ребра, от острой боли перехватило дыхание, луна раскололась и рассыпалась звездами. Тщетно ты, пес, обнимаешь мне ноги и молишь родными! Солдаты били его ногами и прикладами по почкам, по голове, по ребрам, а когда устали, бросили в яму смертников. Птицы твой труп и псы мирмидонские весь растерзают! Он уже знал, что теперь будет нестерпимо больно и страшно до самого конца, а потом придется начинать все с самого начала. Но он не сломается, он здесь не останется.
Следующей ночью он снова боролся со сном. Лежал в вонючей, стылой комнате, тщательно вспоминал каждый промах и ошибку, чтобы на этот раз продумать и предусмотреть любую мелочь.
Выждал, пока затих злобный сосед, уткнулась в стену похожая на скелет тетка, заснул угрюмый, бормочущий под нос, полупомешанный старик под крохотным окном. Все эти забитые, измученные, ожесточившиеся люди пытались помешать его бегству, и мальчик давно научился опасаться их страха, зависти или ненависти. Были и такие, кто не мешал, — отворачивался или делал вид, что не заметил, но помогать не решался никто, ни узники, ни те, кто все еще был на свободе. Беглец мог рассчитывать только на себя.
В эту ночь он бесшумно прокрался по коридору, выскользнул во двор, убедился, что мерзкая пожирательница объедков не сторожит поблизости, что патруль с собаками далек, благополучно нырнул в лабиринт улочек, пересек весь Сектор и добрался до ворот. До сих пор все шло по плану — в это время караульный часто уходил погреться. Отчаянно цепляясь за решетки непослушными от слабости и холода руками, мальчик вскарабкался до верха створок, переполз, изранившись, через стекло и колючую проволоку и соскользнул с внешней стороны ограды, срывая кожу с ладоней. Никто не заметил его, никто не услыхал и не остановил.
Лежащий за пределами огороженного квартала ночной город равнодушно спал. Держась в тени домов, босой, с кровоточащими руками, падая и хромая, он убегал все дальше от Сектора. Остановился в нерешительности лишь перед открытым, освещенным фонарями и простреливаемым, как полигон, мостом. Пока боролся со страхом, из боковой улицы выехал автомобиль, ослепил фарами. Мальчик вжался в перила, машина затормозила, опустилось оконное стекло, мужской голос окликнул дружелюбно:
— Ну, чего стоишь? Лезь внутрь!
Беглец вздрогнул, он не верил в бескорыстную доброту чужаков. Водитель не мог не догадаться, откуда бежал полуголый, тощий и грязный оборванец.
— Залезай, тебе говорят! — Немолодой, лысоватый мужчина в пальто с меховым воротником дотянулся до пассажирской двери, приоткрыл ее. — Быстрее!
Мальчик поглядел на далекую воду реки. Нет, если он прыгнет в нее, он утонет, он не умеет плавать. Обреченно, как в кошмаре, влез внутрь. Машина тут же резко, с визгом, стартовала и помчалась вперед, прямо на дорожную заставу.
— Пожалуйста, не надо… — всхлипнул он безнадежно. В этот раз он добрался так далеко!
— Заткнись. — В голосе водителя больше не было доброжелательности, он железной хваткой вцепился в руку беглеца, затормозил только у опущенного шлагбаума. К машине подскочил солдат, распахнул дверь, направил внутрь дуло автомата. Шофер пихнул мальчика солдату:
— Куда смотрите? Не видите, что они у вас как тараканы разбегаются?
Мальчик пытался сопротивляться, вырваться. Он цеплялся окровавленными руками за руль, за сиденье, за ручку двери, но от удара прикладом по голове захлебнулся горячей железной кровью, потерял сознание и умер, не приходя в себя.
Той осенью было еще много ночей, когда ему удавалось перебороть усталость и страх и решиться на еще одну попытку. Иногда его задерживали прямо в ночлежке, иногда — в Секторе, несколько раз удалось достичь города. Его хватали запуганные соседи, ловили надзиратели или охрана, останавливали добровольные пособники. Таких было много: Привет вам, Розенкранц и Гильденстерн! Каждая попытка заканчивалась неудачей, многие — мучительной казнью, после которой его всегда откидывало к начальной точке, на прелое лежбище в тесной комнатушке-камере, к упорным планам нового побега. Я не был мертв, и жив я не был тоже.
Лишь в ноябре он сумел добраться до железнодорожного полотна. Вскарабкался в идущий мимо товарняк и закопался в груду угля. Всю холодную ночь мальчик трясся от холода и припоминал истории успешных побегов: чернокожую Элизу, перебравшуюся через реку во время ледохода в свободный Огайо, Эдмона Дантеса, покинувшего замок Иф в мешке смертника, Рэда, бежавшего из Шоушенка.
На рассвете высунул голову из угля. Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос. Поезд остановился, вокруг был какой-то большой город. Вдоль путей брели обходчики. Мальчик спрыгнул на насыпь с противоположной стороны, пригнувшись, добежал до домов и нырнул в узкий переулок. Одиссей искал место, где люди не знают весла, а ему необходимо было достичь места, где люди не слышали о Секторе и где тощий, босой нищий не вызвал бы подозрений.
Моросил дождь со снегом. Из последних сил мальчик ковылял по булыжнику пустынного переулка, обхватив себя руками, уже не скрываясь. Еще в пути он закоченел так, что почти не чувствовал холода, сбитые о булыжники ноги оставляли кровавые следы, в голове мутилось и тошнило от голода. Он добрался дальше, чем когда-либо прежде, но по-прежнему не обрел ни крова, ни пищи, ни помощи. Проклятые тексты кружились в голове, но они не грели, не кормили, не залечивали раны. Беглец впервые пал духом, а это лишало сил и упорства вернее, чем мучения. Если он отчается, как отчаялся отец, он тоже навеки провалится в безвозвратное небытие. Пусть. Пусть прекратятся эти бессмысленные страдания. Умереть. Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу. Это ли не цель желанная? Скончаться. Но тогда исчезнут все доверенные ему тексты! Быть может, он их последний Хранитель? Ну и что. Похоже, никому на свете больше не нужны ни он, ни сбереженные им книги.
Он дойдет до крыльца вон того серого дома, и будь что будет. Только чудо могло бы его спасти, а чудо — сколько ни пытайся, не запланируешь. Чудес вообще не бывает. Он доковылял до намеченного порога, и тут дверь парадного распахнулась, толкнула его в плечо, дома вокруг него завертелись, он рухнул.
На этот раз мальчик очнулся не в яме смертников и не в вонючем бараке, а в какой-то светлой незнакомой комнате. Он лежал на диване, под теплыми одеялами, над ним склонялась немолодая женщина с гладко собранными седыми волосами. У нее были водянистые, серые глаза. Ее рука погладила его по обритой голове:
— На, попей.
Она поднесла с его лицу горячее питье, от которого шел цветочный пар. С ее помощью он приподнялся и сделал несколько обжигающих глотков. Старушка ушла, шаркая тапками, потом появилась снова, с большой миской в руках. Села на край постели, стала кормить его с ложки бульоном с рисом. Сладкое тепло пошло от живота в грудь, потом в руки и ноги. Постепенно его перестало трясти и колотить. До сознания дошли ее бормотания:
